Логические исследования

«Логические исследования» (нем. Logische Untersuchungen, 1900, 1901) — философское сочинение Э. Гуссерля. Хотя в «Логических исследованиях» ещё не развёрнуты все характерные для феноменологии темы, это — исходная для феноменологического движения работа, о которой сам Гуссерль сказал позднее, что она стала для него «произведением прорыва».

Первый том «Логических исследований» («Пролегомены к чистой логике») был опубликован в 1900 году, второй («Исследования по феноменологии и теории познания») — в 1901 году.

Первый том «Логических исследований» — цельная и относительно небольшая работа, посвящённая критике психологизма, то есть сведения содержаний сознания к психическим фактам и, соответственно, логики — к психологии. «…По своему основному содержанию — это просто разработка двух друг друга дополняющих курсов лекций летнего и осеннего семестров 1896 г. в Галле. С этим связана и большая живость в изложении, которая способствовала их влиянию».

Второй том значительно превосходит первый по объёму и уступает ему в живости изложения, однако именно здесь закладываются основы феноменологии; книга состоит из 6 отдельных, мало связанных между собой исследований, посвящённых описанию содержаний и структур сознания, освобождённых от власти психологии и рассматриваемых как чистые сущности. При подготовке второго, переработанного издания VI Исследование разрослось так сильно, что Гуссерль вынес его в отдельную книгу. Первая часть переработанного второго тома вышла в 1913, вторая — в 1921 году.

Логические исследования. Том I

Первый том «Логических исследований» посвящён одному вопросу — обоснованию логики как самостоятельной, несводимой к психологии науки с собственным предметом, совершенно отличным от предмета психологии. В основе построений Гуссерля лежит постулат о существовании идеальных сущностей (значений), доступных узрению в непосредственном созерцании (идеации). Если психология занимается фактами психической жизни, то предметом логики являются эти идеальные, вневременные значения, сфера идеального. Задача же чистой логики — исследование первичных понятий, лежащих в основе всякого теоретического познания, и построение науки о форме теоретического познания.

Логика

Основой всякого знания является непосредственно очевидное. Для получения не очевидных непосредственно истин необходимо обоснование. Наука и есть познание из оснований, то есть познание необходимых (соответствующих закону) истин. Нормой обоснования и построения системы обоснований в науках является логика.

Чистая логика

Итак, логика — нормативная наука, предписывающая законы всякой науке (в том числе и самой себе). В основе всякой нормативной науки должна быть теория. Соответственно, в основе нормативной логики лежит не только психология, но прежде всего чистая логика — совокупность определённых «теоретических истин». Её законы «обязательны для каждого возможного сознания вообще», способного к рассуждению (не только для человеческого).

Задачи чистой логики

Чистая логика исследует вопрос о том, как возможна и что представляет собой теория (научное познание) вообще. Задачи чистой логики:

1. Прояснение первичных понятий, делающих возможным объективное (прежде всего теоретическое) познание. Эти понятия: а) категории значения (истина, понятие, утверждение; субъект, предикат, основание и следствие, конъюнкция, дизъюнкция, условная связь, умозаключение и т. д.); б) чистые (формальные) предметные категории (нечто, предмет, свойство, отношение, единство, множество, совокупность, соединение, количество, порядок, порядковое числительное, целое, часть, величина и т. д.), которые «группируются вокруг пустой идеи нечто, или предмета вообще». Логика — наука о форме научного мышления и науки, содержание же науки — теории, и «если любое теоретическое единство есть, по своей сущности, единство значений и если логика есть наука о теоретическом единстве вообще, то очевидно, что логика должна быть наукой о значениях как таковых, об их существенных видах и различиях, так же как о непосредственно коренящихся в них (следовательно, идеальных) законах».

Принципиальное значение имеет то, что рассматриваемые первичные понятия берутся как идеальные значения (значения как таковые, как идеальные сущности), а не как конкретные психические акты придания значения.

См. также: Материальные и формальные сущности

2. Отыскание «законов и теорий, коренящихся в этих категориях», «сообразно которым должно протекать каждое теоретическое исследование» (и образующих соответствующие теории, такие как теория умозаключений (силлогистика), теория множеств, теория совокупностей и т. д.).

Связывая идеальные первичные понятия, законы логики и сами идеальны: «Чисто логические законы представляют собой истины, вытекающие из самого понятия истины и родственных ему по существу понятий» [§ 50]. В отличие от естественных законов они: а) абсолютно точны, б) априорны, в) не имеют психического содержания. Это не законы о фактах психической жизни, не высказываются о ней и, соответственно, не заключают её в себе. Это не реальные, естественные, причинные законы, регулирующие психический процесс протекания мышления. В отличие от законов физики, они не имеют фактической, индуктивной основы.

«…Я понимаю под чисто логическими законами все те идеальные законы, которые коренятся исключительно в смысле (в „сущности“, „содержании“) понятий истины, положения, предмета, свойства, отношения, связи, закона, факта и т. д. Выражаясь в более общей форме, они коренятся в смысле тех понятий, которые являются вечным достоянием всякой науки, ибо они представляют собой категории того строительного материала, из которого создается наука, как таковая, согласно своему понятию. Эти законы не должно нарушать ни одно теоретическое утверждение, обоснование или теория; не только потому, что такая теория была бы ложна— ибо ложной она могла быть и при противоречии любой истине — но и потому, что она была бы бессмысленна» (§ 37).

3. Построение «науки о теории вообще» и видах теорий.

Скептицизм

Отрицание возможности теоретического познания Гуссерль называет скептицизмом. Скептицизм может касаться объективных или субъективных условий возможности познания, отрицая соответственно или а) логические (основательность понятий истины, теории, закона, — иначе говоря, само их существование) или б) ноэтические (возможность очевидности, усмотрения истины субъектом) условия познания, существования теории как таковой.

Гуссерль отвергает скептицизм, отмечая его внутреннюю противоречивость: скептицизм отрицает возможность теории, сам при этом являясь теорией.

Эмпиризм, согласно Гуссерлю, — род скептицизма. Гуссерль отвергает эмпиризм, замечая, что невозможно вывести всё из опыта — необходимы принципы этого выведения, обосновывающие его, а их в опыте нет..

Релятивизм Гуссерль также называет родом скептицизма. Релятивизм утверждает, что истинность чего-либо специфична для человека (для одного человека либо для человека как такового): «для каждого вида судящих существ истинно то, что должно быть истинно сообразно их организации, согласно законам их мышления»). Это, говорит Гуссерль, — недопустимое выведение логических принципов из фактов, идеального из реального.

Психологизм, по Гуссерлю, — род релятивизма.

Очевидность

Исследуя природу очевидности, Гуссерль приходит к выводу, что хотя сами истины идеальны, очевидность усмотрения истины — психическое явление; это переживание правильности суждения, согласия его с истиной. Очевидность — переживание истины, как адекватное восприятие — переживание бытия.

См. также: Принцип очевидности (беспредпосылочности)

Логические исследования. Том II

Том II. Часть 1

Во втором томе «Логических исследований» появляются и выступают на первый план такие фундаментальные для Гуссерля понятия, как «идеация» и «интенциональность». Появляется понятие «феноменология» и намечается (более явным образом — во 2-м, переработанном издании 1913 г.) учение о феноменолого-психологической и эйдетической редукциях (хотя эти термины ещё не используется), подробно разработанное позднее (см. «Идеи I» и особенно статью Гуссерля «Феноменология» для Британской энциклопедии).

Сфера чистой феноменологии задаётся, во-первых, отвлечением от наивной погружённости в предмет и сосредоточением на самом психическом акте (переживании сознания), в котором он дан (будущая феноменолого-психологическая редукция), и, во-вторых, обращением к априорному — к переживаниям сознания не как к фактам, а как к сущностям (будущая эйдетическая редукция). «…Именно эта сфера должна быть подробно исследована для целей теоретико-познавательной подготовки и прояснения чистой логики; в ней будут продвигаться в дальнейшем наши исследования». Так во втором томе «Логических исследований» появляется феноменология — пока как инструмент для построения чистой логики как первоосновы всякого теоретического познания; в последующих произведениях Гуссерля эта цель будет отброшена и приоритет будет отдан разработке самой феноменологии.

Исследования I и II: Теория знака

Исследования I и II посвящены разработке теории знака.

Исследования III и IV: Самостоятельные и несамостоятельные объекты

Исследования III и IV посвящены проблеме самостоятельных и несамостоятельных объектов. Исследование III рассматривает самостоятельные и несамостоятельные предметы (содержания сознания) вообще; Исследование IV сосредоточивается на сфере языка и, соответственно, самостоятельных и несамостоятельных значениях.

Исследование V

Исследование V посвящено анализу состава сознания, и в особенности интенциональным переживаниям.

Гуссерль начинает с рассмотрения трёх возможных пониманий «сознания»:

1. Сознание как совокупность реальных переживаний (содержаний сознания), то есть реальный «состав эмпирического Я» (который позже Гуссерль назовёт ноэзисом).
2. Сознание как внутреннее восприятие сознания в первом значении, то есть своих переживаний (содержаний сознания). Не доказано, что не может быть переживаний, внутренне не воспринимаемых.
3. Сознание как интенциональные переживания.

Далее Гуссерль рассматривает понятие интенциональности и интенциональную природу сознания, подробно разбирает структуру интенционального акта. Последний оказывается состоящим из 1) реального и 2) интенционального содержания. В интенциональном содержании акта, в свою очередь, выделяются: а) интенциональная материя, б) интенциональное качество (вместе с материей сосставляющее интенциональную сущность) и в) интенциональный предмет.

Обсуждая природу интенциональности, Гуссерль, в частности, отмечает, что всякое интенциональное переживание имеет своей основой представление, которое понимается как объективирующий акт (всякий акт, делающий нечто объектом для нас, пред-ставляющий, полагающий нечто); при этом отрицается, что в основе интенциональных переживаний лежат «простые представления» (то есть то, что в Идеях I будет названо модификацией нейтральности).

Рассматривая структуру интенционального акта, Гуссерль в первом издании настоящей книги отрицает существование чистого Я и сводит его к простому единству сознания. Впоследствии Гуссерль отказался от этой точки зрения.

См. подробнее: Интенциональность; Интенциональная структура сознания

Том II. Часть 2

Исследование VI

«В заключительном, VI исследовании, которое, начиная со второго издания, выделяется в качестве 2-й части II тома, рассматривается понятие познания как осуществление значения с определенной степенью полноты. Основная проблема — различие способов данности реального и идеального предметов. Истина описывается как полное тождество и совпадение значения, помысленного или зафиксированного в знаковой форме, и значения, осуществленного в созерцании. Очевидность в этом контексте оказывается переживанием такого совпадения. Соответственно, выделяются акты познания — сигнификация, созерцание (для реального предмета — восприятие, для идеального — категориальное созерцание, смотрение общего) и адеквация».

Библиография

• Гуссерль Э. Логические исследования. Т. 1. СПб., 1909. (Первое русское издание.)

• [filosof.historic.ru/books/item/f00/s00/z0000064/index.shtml Гуссерль Э. Логические исследования. Т. 1] // Гуссерль Э. Философия как строгая наука. Новочеркасск: Сагуна, 1994.

• Гуссерль Э. Логические исследования. Т. 2. — М.: ДИК, 2001. [www.ruthenia.ru/logos/number/1997_09/02.htm] [www.ruthenia.ru/logos/number/1997_10/01.htm] (Первое русское издание.)

Ссылки

• [web.archive.org/web/20040703122412/nounivers.narod.ru/pub/k_huss.htm Конспект «Логических исследований», Т. 1 (К. Фрумкин)]

Отрывок, характеризующий Логические исследования

Он схватил его за руку своею костлявою маленькою кистью, потряс ее, взглянул прямо в лицо сына своими быстрыми глазами, которые, как казалось, насквозь видели человека, и опять засмеялся своим холодным смехом.
Сын вздохнул, признаваясь этим вздохом в том, что отец понял его. Старик, продолжая складывать и печатать письма, с своею привычною быстротой, схватывал и бросал сургуч, печать и бумагу.
– Что делать? Красива! Я всё сделаю. Ты будь покоен, – говорил он отрывисто во время печатания.
Андрей молчал: ему и приятно и неприятно было, что отец понял его. Старик встал и подал письмо сыну.
– Слушай, – сказал он, – о жене не заботься: что возможно сделать, то будет сделано. Теперь слушай: письмо Михайлу Иларионовичу отдай. Я пишу, чтоб он тебя в хорошие места употреблял и долго адъютантом не держал: скверная должность! Скажи ты ему, что я его помню и люблю. Да напиши, как он тебя примет. Коли хорош будет, служи. Николая Андреича Болконского сын из милости служить ни у кого не будет. Ну, теперь поди сюда.
Он говорил такою скороговоркой, что не доканчивал половины слов, но сын привык понимать его. Он подвел сына к бюро, откинул крышку, выдвинул ящик и вынул исписанную его крупным, длинным и сжатым почерком тетрадь.
– Должно быть, мне прежде тебя умереть. Знай, тут мои записки, их государю передать после моей смерти. Теперь здесь – вот ломбардный билет и письмо: это премия тому, кто напишет историю суворовских войн. Переслать в академию. Здесь мои ремарки, после меня читай для себя, найдешь пользу.
Андрей не сказал отцу, что, верно, он проживет еще долго. Он понимал, что этого говорить не нужно.
– Всё исполню, батюшка, – сказал он.
– Ну, теперь прощай! – Он дал поцеловать сыну свою руку и обнял его. – Помни одно, князь Андрей: коли тебя убьют, мне старику больно будет… – Он неожиданно замолчал и вдруг крикливым голосом продолжал: – а коли узнаю, что ты повел себя не как сын Николая Болконского, мне будет… стыдно! – взвизгнул он.
– Этого вы могли бы не говорить мне, батюшка, – улыбаясь, сказал сын.
Старик замолчал.
– Еще я хотел просить вас, – продолжал князь Андрей, – ежели меня убьют и ежели у меня будет сын, не отпускайте его от себя, как я вам вчера говорил, чтоб он вырос у вас… пожалуйста.
– Жене не отдавать? – сказал старик и засмеялся.
Они молча стояли друг против друга. Быстрые глаза старика прямо были устремлены в глаза сына. Что то дрогнуло в нижней части лица старого князя.
– Простились… ступай! – вдруг сказал он. – Ступай! – закричал он сердитым и громким голосом, отворяя дверь кабинета.
– Что такое, что? – спрашивали княгиня и княжна, увидев князя Андрея и на минуту высунувшуюся фигуру кричавшего сердитым голосом старика в белом халате, без парика и в стариковских очках.
Князь Андрей вздохнул и ничего не ответил.
– Ну, – сказал он, обратившись к жене.
И это «ну» звучало холодною насмешкой, как будто он говорил: «теперь проделывайте вы ваши штуки».
– Andre, deja! [Андрей, уже!] – сказала маленькая княгиня, бледнея и со страхом глядя на мужа.
Он обнял ее. Она вскрикнула и без чувств упала на его плечо.
Он осторожно отвел плечо, на котором она лежала, заглянул в ее лицо и бережно посадил ее на кресло.
– Adieu, Marieie, [Прощай, Маша,] – сказал он тихо сестре, поцеловался с нею рука в руку и скорыми шагами вышел из комнаты.
Княгиня лежала в кресле, m lle Бурьен терла ей виски. Княжна Марья, поддерживая невестку, с заплаканными прекрасными глазами, всё еще смотрела в дверь, в которую вышел князь Андрей, и крестила его. Из кабинета слышны были, как выстрелы, часто повторяемые сердитые звуки стариковского сморкания. Только что князь Андрей вышел, дверь кабинета быстро отворилась и выглянула строгая фигура старика в белом халате.
– Уехал? Ну и хорошо! – сказал он, сердито посмотрев на бесчувственную маленькую княгиню, укоризненно покачал головою и захлопнул дверь.



В октябре 1805 года русские войска занимали села и города эрцгерцогства Австрийского, и еще новые полки приходили из России и, отягощая постоем жителей, располагались у крепости Браунау. В Браунау была главная квартира главнокомандующего Кутузова.
11 го октября 1805 года один из только что пришедших к Браунау пехотных полков, ожидая смотра главнокомандующего, стоял в полумиле от города. Несмотря на нерусскую местность и обстановку (фруктовые сады, каменные ограды, черепичные крыши, горы, видневшиеся вдали), на нерусский народ, c любопытством смотревший на солдат, полк имел точно такой же вид, какой имел всякий русский полк, готовившийся к смотру где нибудь в середине России.
С вечера, на последнем переходе, был получен приказ, что главнокомандующий будет смотреть полк на походе. Хотя слова приказа и показались неясны полковому командиру, и возник вопрос, как разуметь слова приказа: в походной форме или нет? в совете батальонных командиров было решено представить полк в парадной форме на том основании, что всегда лучше перекланяться, чем не докланяться. И солдаты, после тридцативерстного перехода, не смыкали глаз, всю ночь чинились, чистились; адъютанты и ротные рассчитывали, отчисляли; и к утру полк, вместо растянутой беспорядочной толпы, какою он был накануне на последнем переходе, представлял стройную массу 2 000 людей, из которых каждый знал свое место, свое дело и из которых на каждом каждая пуговка и ремешок были на своем месте и блестели чистотой. Не только наружное было исправно, но ежели бы угодно было главнокомандующему заглянуть под мундиры, то на каждом он увидел бы одинаково чистую рубаху и в каждом ранце нашел бы узаконенное число вещей, «шильце и мыльце», как говорят солдаты. Было только одно обстоятельство, насчет которого никто не мог быть спокоен. Это была обувь. Больше чем у половины людей сапоги были разбиты. Но недостаток этот происходил не от вины полкового командира, так как, несмотря на неоднократные требования, ему не был отпущен товар от австрийского ведомства, а полк прошел тысячу верст.
Полковой командир был пожилой, сангвинический, с седеющими бровями и бакенбардами генерал, плотный и широкий больше от груди к спине, чем от одного плеча к другому. На нем был новый, с иголочки, со слежавшимися складками мундир и густые золотые эполеты, которые как будто не книзу, а кверху поднимали его тучные плечи. Полковой командир имел вид человека, счастливо совершающего одно из самых торжественных дел жизни. Он похаживал перед фронтом и, похаживая, подрагивал на каждом шагу, слегка изгибаясь спиною. Видно, было, что полковой командир любуется своим полком, счастлив им, что все его силы душевные заняты только полком; но, несмотря на то, его подрагивающая походка как будто говорила, что, кроме военных интересов, в душе его немалое место занимают и интересы общественного быта и женский пол.
– Ну, батюшка Михайло Митрич, – обратился он к одному батальонному командиру (батальонный командир улыбаясь подался вперед; видно было, что они были счастливы), – досталось на орехи нынче ночью. Однако, кажется, ничего, полк не из дурных… А?
Батальонный командир понял веселую иронию и засмеялся.
– И на Царицыном лугу с поля бы не прогнали.
– Что? – сказал командир.
В это время по дороге из города, по которой расставлены были махальные, показались два верховые. Это были адъютант и казак, ехавший сзади.
Адъютант был прислан из главного штаба подтвердить полковому командиру то, что было сказано неясно во вчерашнем приказе, а именно то, что главнокомандующий желал видеть полк совершенно в том положении, в котором oн шел – в шинелях, в чехлах и без всяких приготовлений.
К Кутузову накануне прибыл член гофкригсрата из Вены, с предложениями и требованиями итти как можно скорее на соединение с армией эрцгерцога Фердинанда и Мака, и Кутузов, не считая выгодным это соединение, в числе прочих доказательств в пользу своего мнения намеревался показать австрийскому генералу то печальное положение, в котором приходили войска из России. С этою целью он и хотел выехать навстречу полку, так что, чем хуже было бы положение полка, тем приятнее было бы это главнокомандующему. Хотя адъютант и не знал этих подробностей, однако он передал полковому командиру непременное требование главнокомандующего, чтобы люди были в шинелях и чехлах, и что в противном случае главнокомандующий будет недоволен. Выслушав эти слова, полковой командир опустил голову, молча вздернул плечами и сангвиническим жестом развел руки.
– Наделали дела! – проговорил он. – Вот я вам говорил же, Михайло Митрич, что на походе, так в шинелях, – обратился он с упреком к батальонному командиру. – Ах, мой Бог! – прибавил он и решительно выступил вперед. – Господа ротные командиры! – крикнул он голосом, привычным к команде. – Фельдфебелей!… Скоро ли пожалуют? – обратился он к приехавшему адъютанту с выражением почтительной учтивости, видимо относившейся к лицу, про которое он говорил.
– Через час, я думаю.
– Успеем переодеть?
– Не знаю, генерал…
Полковой командир, сам подойдя к рядам, распорядился переодеванием опять в шинели. Ротные командиры разбежались по ротам, фельдфебели засуетились (шинели были не совсем исправны) и в то же мгновение заколыхались, растянулись и говором загудели прежде правильные, молчаливые четвероугольники. Со всех сторон отбегали и подбегали солдаты, подкидывали сзади плечом, через голову перетаскивали ранцы, снимали шинели и, высоко поднимая руки, натягивали их в рукава.
Через полчаса всё опять пришло в прежний порядок, только четвероугольники сделались серыми из черных. Полковой командир, опять подрагивающею походкой, вышел вперед полка и издалека оглядел его.
– Это что еще? Это что! – прокричал он, останавливаясь. – Командира 3 й роты!..
– Командир 3 й роты к генералу! командира к генералу, 3 й роты к командиру!… – послышались голоса по рядам, и адъютант побежал отыскивать замешкавшегося офицера.
Когда звуки усердных голосов, перевирая, крича уже «генерала в 3 ю роту», дошли по назначению, требуемый офицер показался из за роты и, хотя человек уже пожилой и не имевший привычки бегать, неловко цепляясь носками, рысью направился к генералу. Лицо капитана выражало беспокойство школьника, которому велят сказать невыученный им урок. На красном (очевидно от невоздержания) носу выступали пятна, и рот не находил положения. Полковой командир с ног до головы осматривал капитана, в то время как он запыхавшись подходил, по мере приближения сдерживая шаг.
– Вы скоро людей в сарафаны нарядите! Это что? – крикнул полковой командир, выдвигая нижнюю челюсть и указывая в рядах 3 й роты на солдата в шинели цвета фабричного сукна, отличавшегося от других шинелей. – Сами где находились? Ожидается главнокомандующий, а вы отходите от своего места? А?… Я вас научу, как на смотр людей в казакины одевать!… А?…
Ротный командир, не спуская глаз с начальника, всё больше и больше прижимал свои два пальца к козырьку, как будто в одном этом прижимании он видел теперь свое спасенье.
– Ну, что ж вы молчите? Кто у вас там в венгерца наряжен? – строго шутил полковой командир.
– Ваше превосходительство…
– Ну что «ваше превосходительство»? Ваше превосходительство! Ваше превосходительство! А что ваше превосходительство – никому неизвестно.
– Ваше превосходительство, это Долохов, разжалованный… – сказал тихо капитан.
– Что он в фельдмаршалы, что ли, разжалован или в солдаты? А солдат, так должен быть одет, как все, по форме.
– Ваше превосходительство, вы сами разрешили ему походом.
– Разрешил? Разрешил? Вот вы всегда так, молодые люди, – сказал полковой командир, остывая несколько. – Разрешил? Вам что нибудь скажешь, а вы и… – Полковой командир помолчал. – Вам что нибудь скажешь, а вы и… – Что? – сказал он, снова раздражаясь. – Извольте одеть людей прилично…
И полковой командир, оглядываясь на адъютанта, своею вздрагивающею походкой направился к полку. Видно было, что его раздражение ему самому понравилось, и что он, пройдясь по полку, хотел найти еще предлог своему гневу. Оборвав одного офицера за невычищенный знак, другого за неправильность ряда, он подошел к 3 й роте.
– Кааак стоишь? Где нога? Нога где? – закричал полковой командир с выражением страдания в голосе, еще человек за пять не доходя до Долохова, одетого в синеватую шинель.
Долохов медленно выпрямил согнутую ногу и прямо, своим светлым и наглым взглядом, посмотрел в лицо генерала.
– Зачем синяя шинель? Долой… Фельдфебель! Переодеть его… дря… – Он не успел договорить.
– Генерал, я обязан исполнять приказания, но не обязан переносить… – поспешно сказал Долохов.
– Во фронте не разговаривать!… Не разговаривать, не разговаривать!…
– Не обязан переносить оскорбления, – громко, звучно договорил Долохов.
Глаза генерала и солдата встретились. Генерал замолчал, сердито оттягивая книзу тугой шарф.
– Извольте переодеться, прошу вас, – сказал он, отходя.


– Едет! – закричал в это время махальный.
Полковой командир, покраснел, подбежал к лошади, дрожащими руками взялся за стремя, перекинул тело, оправился, вынул шпагу и с счастливым, решительным лицом, набок раскрыв рот, приготовился крикнуть. Полк встрепенулся, как оправляющаяся птица, и замер.
– Смир р р р на! – закричал полковой командир потрясающим душу голосом, радостным для себя, строгим в отношении к полку и приветливым в отношении к подъезжающему начальнику.
По широкой, обсаженной деревьями, большой, бесшоссейной дороге, слегка погромыхивая рессорами, шибкою рысью ехала высокая голубая венская коляска цугом. За коляской скакали свита и конвой кроатов. Подле Кутузова сидел австрийский генерал в странном, среди черных русских, белом мундире. Коляска остановилась у полка. Кутузов и австрийский генерал о чем то тихо говорили, и Кутузов слегка улыбнулся, в то время как, тяжело ступая, он опускал ногу с подножки, точно как будто и не было этих 2 000 людей, которые не дыша смотрели на него и на полкового командира.
Раздался крик команды, опять полк звеня дрогнул, сделав на караул. В мертвой тишине послышался слабый голос главнокомандующего. Полк рявкнул: «Здравья желаем, ваше го го го го ство!» И опять всё замерло. Сначала Кутузов стоял на одном месте, пока полк двигался; потом Кутузов рядом с белым генералом, пешком, сопутствуемый свитою, стал ходить по рядам.
По тому, как полковой командир салютовал главнокомандующему, впиваясь в него глазами, вытягиваясь и подбираясь, как наклоненный вперед ходил за генералами по рядам, едва удерживая подрагивающее движение, как подскакивал при каждом слове и движении главнокомандующего, – видно было, что он исполнял свои обязанности подчиненного еще с большим наслаждением, чем обязанности начальника. Полк, благодаря строгости и старательности полкового командира, был в прекрасном состоянии сравнительно с другими, приходившими в то же время к Браунау. Отсталых и больных было только 217 человек. И всё было исправно, кроме обуви.