Лод, Уильям
| Уильям Лод William Laud | |
| Архиепископ Кентерберийский | |
| |
| Епископское посвящение | 18 ноября 1621 года |
|---|---|
| Интронизация | 19 сентября 1633 года |
| Конец правления | 10 января 1645 года |
| Предшественник | Джордж Эббот |
| Преемник | Уильям Джаксон |
| Родился | 7 октября 1573 Рединг (Англия), Королевство Англия |
| Умер | 10 января 1645 (71 год) Тауэр, Королевство Англия |
| Похоронен | Кентерберийский собор |
| Подпись | [[Файл: |125px|подпись]]
|
| Святость | |
| Праздник | 10 января |
Уильям Лод (англ. William Laud; 7 октября 1573 — 10 января 1645) —- английский государственный деятель, архиепископ Кентерберийский с 1632 по 1643. Сторонник Высокой церкви. Выступал против радикальных пуританских реформ, последовательный сторонник короля Карла I до Английской революции.
Биография
Уильям Лод родился в Рединге[1] в семье скромного торговца тканями, этого факта Лод стеснялся всю жизнь.
Образование Уильям Лод получил в колледже св. Иоанна в Оксфорде.
5 апреля 1601 года Лод был рукоположен в священники. В священном сане он приобрёл репутацию арминианиста и сторонника высокой церкви, также проявил себя как ярый противник пуританства. В то время партия кальвинистов была сильна среди английского духовенства и утверждения Лода об апостольском преемстве не находили большого количества сторонников.
В 1605 году, несколько против своей воли, обязанный лорду Девонширу сочетал его браком на богатой, но разведённой Пенелопе Рич.
Лод продолжает расти в своей церковной карьере. В 1611 году он стал президентом колледжа св. Иоанна в Оксфорде, в 1614 он становится протоиереем в Линкольне, а в следующем году становится архидиаконом в Хантингтоне.
Яков I не доверял Лоду считая что он вызовет большие проблемы в церкви, в отличие от будущего короля Карла I который явно благоволил ему.[2]
В 1621 году его посвящают в сан епископа Сент-Дэвида, в 1626 он становится епископом Бата и Уэльса. В 1628 году, благодаря покровительству короля Карла I и 1-го герцога Бекингема, становится епископом Лондона и наконец в 1632 году достигает вершины своей карьеры, Лод становится архиепископом Кентерберийским.
Как архиепископ Кентерберийский, он занимает важное место в правительстве; полностью поддерживает политику Карла I и лорда Вентвуда во всех важных вопросах, с упором на непререкаемый авторитет короля.
В 1630 году стал канцлером Оксфордского университета, он принимал в делах университета более активное участие чем его предшественники. Лод сыграл важную роль в создании кафедры арабского языка в Оксфорде, также он способствовал приобретению арабских рукописей для Бодлианской библиотеки.[3] С 1633 по 1645 занимал пост канцлера Дублинского университета.
Лода называли «общественный деятель без частной жизни», он действительно всё своё время посвящал работе и не находил времени на развлечение и отдых, популярные у высших кругов того времени. У него было удивительно мало друзей[4], в связи со своим раздражительным нравом и необыкновенной резкостью в общении он приобретал гораздо больше врагов. Для Уильяма Лода непререкаемым авторитетом был только король Карл I, со всеми остальными, даже стоящими выше его, он готов был спорить в случае несогласия с ними. Когда Уильям Лод столкнулся с Лордом главным судьёй Англии и Уэльса, сэром Томасом Ричардсоном, он так его унизил на людях, что Ричардсон вынужден был удалиться в слезах.[5] Даже друзья Лода констатировали его грубость и резкость в общении, виной которой могло быть его неблагородное происхождение.
Роль в церкви
В церкви Уильям Лод проводил жёсткую политику, связанную с его убеждениями навязать единообразие в церкви Англии. Он искренне верил, что это главная задача его пребывания в сане архиепископа. В своём стремлении навязать выгодную ему политику он не останавливался ни перед чем, Лод содействовал осуждению несогласных с его мнением церковных служителей. Так, в 1637 году противники его реформ Уильям Принн, Джон Батсвик, Генри Бертон были осуждены за крамольную клевету, им отрезали уши и оклеймили щёки. Также он способствовал осуждению в Звёздной палате главного своего критика епископа Джона Уильямса, но вопреки ожиданию Лода Уильямс не ушёл со своего поста.[6]
Карл I в конце своей жизни признавал, что слишком много доверял Уильяму Лоду в вопросах церковных реформ и позволил его навязчивым идеям развязать конфликт внутри церкви. Карл I завещал своему сыну никогда полностью не полагаться на кого-либо в церковных вопросах. Лод со своей стороны также обвинил короля в том, что тот поддался парламенту и подписал указ о казни одного из главных своих сторонников Томаса Страффорда.[6]
Осуждение и казнь
В 1640 году Долгий парламент обвинил Уильяма Лода в измене, а в Великом протесте содержалось требование о его заключении под стражу,[7] где он провёл первые года Английской революции. Лод был заключён в Тауэр; помимо нескольких личных врагов, которые были осуждены по наущению Лода (Уильям Принн, Джон Уильямс), парламент не стремился к какому либо серьёзному процессу против Лода, ожидая, что он в силу возраста скончается от естественных причин. Весной 1644 года всё же состоялся процесс над Лодом, также как и в случае над Томасом Стаффордом суду не были явлены какие либо доказательства его государственной измены. В конечном счёте в соответствии с биллем об опале парламент осудил Лода к смертной казни. 10 января 1645 года Уильям Лод был обезглавлен на Тауэр-Хилл, несмотря на предоставленное помилование короля. Он принял смерть с мужеством и достоинством, непоколебимый в своих религиозных убеждениях.[8]
Уильям Лод похоронен в колледже св. Иоанна в Оксфорде.
Уильям Лод поминается особым чином Англиканской церковью и Епископальной церковью 10 января.
Напишите отзыв о статье "Лод, Уильям"
Примечания
- ↑ Phillips Daphne. The Story of Reading. — Countryside Books, 1980. — P. 47. — ISBN 0-905392-07-8.
- ↑ Trevor-Roper, Hugh Archbishop Laud Phoenix Press reissue 2000 p.27
- ↑ Anthony Milton, «Laud, William (1573—1645)», Oxford Dictionary of National Biography, Oxford University Press, 2004. ([www.oxforddnb.com/view/article/16112 Accessed 5 October 2006].)
- ↑ Trevor-Roper pp.33-35
- ↑ Trevor-Roper pp.156-8
- ↑ 1 2 Trevor-Roper p.409
- ↑ points 123—124. See The Grand Remonstrance, with the Petition accompanying it // [www.constitution.org/eng/conpur043.htm The Constitutional Documents of the Puritan Revolution 1625-1660] / Samuel Rawson Gardiner. — Oxford University Press, 1906.
- ↑ Wedgwood, C.V The King’s War Fontana Reissue pp.376-8
Отрывок, характеризующий Лод, Уильям
– Боком, закройтесь пистолетом, – проговорил Несвицкий.– 3ак'ойтесь! – не выдержав, крикнул даже Денисов своему противнику.
Пьер с кроткой улыбкой сожаления и раскаяния, беспомощно расставив ноги и руки, прямо своей широкой грудью стоял перед Долоховым и грустно смотрел на него. Денисов, Ростов и Несвицкий зажмурились. В одно и то же время они услыхали выстрел и злой крик Долохова.
– Мимо! – крикнул Долохов и бессильно лег на снег лицом книзу. Пьер схватился за голову и, повернувшись назад, пошел в лес, шагая целиком по снегу и вслух приговаривая непонятные слова:
– Глупо… глупо! Смерть… ложь… – твердил он морщась. Несвицкий остановил его и повез домой.
Ростов с Денисовым повезли раненого Долохова.
Долохов, молча, с закрытыми глазами, лежал в санях и ни слова не отвечал на вопросы, которые ему делали; но, въехав в Москву, он вдруг очнулся и, с трудом приподняв голову, взял за руку сидевшего подле себя Ростова. Ростова поразило совершенно изменившееся и неожиданно восторженно нежное выражение лица Долохова.
– Ну, что? как ты чувствуешь себя? – спросил Ростов.
– Скверно! но не в том дело. Друг мой, – сказал Долохов прерывающимся голосом, – где мы? Мы в Москве, я знаю. Я ничего, но я убил ее, убил… Она не перенесет этого. Она не перенесет…
– Кто? – спросил Ростов.
– Мать моя. Моя мать, мой ангел, мой обожаемый ангел, мать, – и Долохов заплакал, сжимая руку Ростова. Когда он несколько успокоился, он объяснил Ростову, что живет с матерью, что ежели мать увидит его умирающим, она не перенесет этого. Он умолял Ростова ехать к ней и приготовить ее.
Ростов поехал вперед исполнять поручение, и к великому удивлению своему узнал, что Долохов, этот буян, бретёр Долохов жил в Москве с старушкой матерью и горбатой сестрой, и был самый нежный сын и брат.
Пьер в последнее время редко виделся с женою с глазу на глаз. И в Петербурге, и в Москве дом их постоянно бывал полон гостями. В следующую ночь после дуэли, он, как и часто делал, не пошел в спальню, а остался в своем огромном, отцовском кабинете, в том самом, в котором умер граф Безухий.
Он прилег на диван и хотел заснуть, для того чтобы забыть всё, что было с ним, но он не мог этого сделать. Такая буря чувств, мыслей, воспоминаний вдруг поднялась в его душе, что он не только не мог спать, но не мог сидеть на месте и должен был вскочить с дивана и быстрыми шагами ходить по комнате. То ему представлялась она в первое время после женитьбы, с открытыми плечами и усталым, страстным взглядом, и тотчас же рядом с нею представлялось красивое, наглое и твердо насмешливое лицо Долохова, каким оно было на обеде, и то же лицо Долохова, бледное, дрожащее и страдающее, каким оно было, когда он повернулся и упал на снег.
«Что ж было? – спрашивал он сам себя. – Я убил любовника , да, убил любовника своей жены. Да, это было. Отчего? Как я дошел до этого? – Оттого, что ты женился на ней, – отвечал внутренний голос.
«Но в чем же я виноват? – спрашивал он. – В том, что ты женился не любя ее, в том, что ты обманул и себя и ее, – и ему живо представилась та минута после ужина у князя Василья, когда он сказал эти невыходившие из него слова: „Je vous aime“. [Я вас люблю.] Всё от этого! Я и тогда чувствовал, думал он, я чувствовал тогда, что это было не то, что я не имел на это права. Так и вышло». Он вспомнил медовый месяц, и покраснел при этом воспоминании. Особенно живо, оскорбительно и постыдно было для него воспоминание о том, как однажды, вскоре после своей женитьбы, он в 12 м часу дня, в шелковом халате пришел из спальни в кабинет, и в кабинете застал главного управляющего, который почтительно поклонился, поглядел на лицо Пьера, на его халат и слегка улыбнулся, как бы выражая этой улыбкой почтительное сочувствие счастию своего принципала.
«А сколько раз я гордился ею, гордился ее величавой красотой, ее светским тактом, думал он; гордился тем своим домом, в котором она принимала весь Петербург, гордился ее неприступностью и красотой. Так вот чем я гордился?! Я тогда думал, что не понимаю ее. Как часто, вдумываясь в ее характер, я говорил себе, что я виноват, что не понимаю ее, не понимаю этого всегдашнего спокойствия, удовлетворенности и отсутствия всяких пристрастий и желаний, а вся разгадка была в том страшном слове, что она развратная женщина: сказал себе это страшное слово, и всё стало ясно!
«Анатоль ездил к ней занимать у нее денег и целовал ее в голые плечи. Она не давала ему денег, но позволяла целовать себя. Отец, шутя, возбуждал ее ревность; она с спокойной улыбкой говорила, что она не так глупа, чтобы быть ревнивой: пусть делает, что хочет, говорила она про меня. Я спросил у нее однажды, не чувствует ли она признаков беременности. Она засмеялась презрительно и сказала, что она не дура, чтобы желать иметь детей, и что от меня детей у нее не будет».
Потом он вспомнил грубость, ясность ее мыслей и вульгарность выражений, свойственных ей, несмотря на ее воспитание в высшем аристократическом кругу. «Я не какая нибудь дура… поди сам попробуй… allez vous promener», [убирайся,] говорила она. Часто, глядя на ее успех в глазах старых и молодых мужчин и женщин, Пьер не мог понять, отчего он не любил ее. Да я никогда не любил ее, говорил себе Пьер; я знал, что она развратная женщина, повторял он сам себе, но не смел признаться в этом.
И теперь Долохов, вот он сидит на снегу и насильно улыбается, и умирает, может быть, притворным каким то молодечеством отвечая на мое раскаянье!»
Пьер был один из тех людей, которые, несмотря на свою внешнюю, так называемую слабость характера, не ищут поверенного для своего горя. Он переработывал один в себе свое горе.
«Она во всем, во всем она одна виновата, – говорил он сам себе; – но что ж из этого? Зачем я себя связал с нею, зачем я ей сказал этот: „Je vous aime“, [Я вас люблю?] который был ложь и еще хуже чем ложь, говорил он сам себе. Я виноват и должен нести… Что? Позор имени, несчастие жизни? Э, всё вздор, – подумал он, – и позор имени, и честь, всё условно, всё независимо от меня.
«Людовика XVI казнили за то, что они говорили, что он был бесчестен и преступник (пришло Пьеру в голову), и они были правы с своей точки зрения, так же как правы и те, которые за него умирали мученической смертью и причисляли его к лику святых. Потом Робеспьера казнили за то, что он был деспот. Кто прав, кто виноват? Никто. А жив и живи: завтра умрешь, как мог я умереть час тому назад. И стоит ли того мучиться, когда жить остается одну секунду в сравнении с вечностью? – Но в ту минуту, как он считал себя успокоенным такого рода рассуждениями, ему вдруг представлялась она и в те минуты, когда он сильнее всего выказывал ей свою неискреннюю любовь, и он чувствовал прилив крови к сердцу, и должен был опять вставать, двигаться, и ломать, и рвать попадающиеся ему под руки вещи. «Зачем я сказал ей: „Je vous aime?“ все повторял он сам себе. И повторив 10 й раз этот вопрос, ему пришло в голову Мольерово: mais que diable allait il faire dans cette galere? [но за каким чортом понесло его на эту галеру?] и он засмеялся сам над собою.
