Лоик Шерали

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Лоик Шерали
тадж. Лоиқ Шералӣ
Имя при рождении:

Лоик Шералиев

Псевдонимы:

Лоик

Дата рождения:

20 мая 1941(1941-05-20)

Место рождения:

село Мазори-Шариф Пенджикентского района Ленинабадская область Таджикской ССР

Дата смерти:

30 июня 2000(2000-06-30) (59 лет)

Место смерти:

Душанбе, Таджикистан

Гражданство:

СССР, Таджикистан

Род деятельности:

поэт, иранист

Годы творчества:

ок. 1963—2000

Направление:

Поэзия

Жанр:

газель, лирика

Язык произведений:

таджикский

Премии:

Народный поэт Таджикистана, Государственная премия имени Рудаки, международная премия "Лотос"

[www.termcom.tj/index.php?menu=bases&page=base_loiq&lang=rus Лоик Шерали]

Лоик Шерали (тадж. Лоиқ Шералӣ, перс. لائق شیرعلی‎) (20 мая 1941, Мазари-Шариф, Пенджикентский район Ленинабадской области Таджикской ССР30 июня 2000, Душанбе, Таджикистан) — таджикский поэт, иранист и один из основных фигур таджикско-персидской литературы Таджикистана и Центральной Азии.

таджикский поэт Лоик Шерали родился 20 мая 1941 года в селе Мазори Шариф Пенджикентского района, Согдийской (раньше Ленинабадской) области Республики Таджикистан. Лоик закончил только 7 классов средней школы, ибо достоверно известно,что он окончил педагогическое училище, затем поступил в институт учителей начальных классов педагогического университета. Спустя некоторое время он понимает, что необходимо учиться на филологическом факультете, чтобы знать историю своей литературы, пути еѐ развития и современные тенденциив ней, знать лексикографию и языкознание. Он попросил руководство института перевести его на филологический факультет Душанбинского педагогического института Носирджон Маъсуми, который в то время был ректором Душанбинского педагогического института, обладая полномочиями для этого, выполнил желание Лоика. Своё первое взрослое стихотворение он опубликовал «ещѐ в студенческую пору». Оно называлось «Имя», и было опубликовано в журнале «Садои Шарк»(«Голос Востока»), когда он был студентом второго курса Педагогического института.[1] Из стихотворений и воспоминаний поэта и близких ему людей можно понять, что с самого детства на личность Лоика оказывали влияние различные люди, их влияние на формирование и развитие личностных качеств поэта были потом отражены в его произведениях. Однако, прежде всего это, произведения, которые Лоик прочитал в детстве, самобытность и внешние факторы, наложившие свой отпечаток на всех этапах его последующей жизни, та самобытность, которая определяет его человеческую личность и творческий авторитет, состояла из твѐрдости характера и здорового духа, справедливости, любви к Родине и свободе. Влияние Фирдоуси, Хайяма и Мавлана Джалал ад-Дин Балхи очевидны в работах поэта. Лоик подчѐркивает «если бы не Мирзо Турсунзаде, то я остался бы неизвестным, не только как поэт, но и как человек. Не было бы Турсунзаде, не было бы и меня»[2]





Творчество

В своей поэтической деятельности Лоик очень серьезно относился к творческим новациям, особенно в области художественных форм и содержания. Цикл стихотворений, которые мы считаем лучшей частью его творчества, назван поэтом очень просто «Вдохновение от Шахнаме». Стихи по названиям «Чаша Хайяма», «Сто газелей», (ещѐ оно называется «Упражнение в газелях», «Подражание Мавлави» и другие, не были простым подражанием. Лоик сломав ограничивающие творчество рамки, создал лучшие свои произведения, хотя и в традиционной форме, например, в форме газелей, рубаи и дубейтов. Он писал стихи для простых людей, своих земляков, поэтому мы не встречаем в его поэзии сложных и туманных философских сентенций,запутанных труднопонимаемых оборотов. Он освободил свою поэзию от надоевших штампов, что слова кажутся взятыми из обыденной и повседневной жизни. Строки из рубаи поэта:

Творчество Лоика Шераль

Друзья везде, однако Родина в одном месте,
Каждый камень Родины подобен красивому памятнику.
Вселенная везде мила, однако для меня
Мать одна, Таджикистан – один

Чувства, впечатления и боль, присутствующие в его поэзии, и ставшие художественным обобщением, не могут оставить никого равнодушными. Следующие строки из таких стихов поэта, которые нельзя читать спокойно:


Меня, таджика, ещѐ не убили таджики, благодарение Аллаху…
Я жив ещѐ,
Однако Убили и я мертвее мѐртвого,
мою преданность, мою веру мои убеждения убили.
И я стал горстью сухих костей,
Сосуды мои пусты, в них нет крови гордости за народ,
На могильной плите моих убеждений
Кто напишет эпитафию?
И что напишет?

Лоик является чудом таджикской литературы двадцатого столетия.[3] По величине своей личности и гениальности ему нет равных в современной таджикской литературе. По своему мастерству он – поэт,синтезировавший прошлое, сегодняшнее и будущее. Уже при жизни обрел большую популярность среди народа.Как он сам говорил:


И после смерти сердце моѐ будет творить,
Мой путь не закончится со смертью!
Мой исток – маленькое селенье Мазор,,
Мой путь – бесконечный мир…

Лоик более сорока лет занимался литературным творчеством и оставил после себя богатое наследие. Он в 1965 году стал членом Союза писателей Таджикской ССР, работал в газете "Комсомоли Точикистон" ("Комсомолец Таджикистана"), редактором на республиканском радио и литературном журнале «Садои Шарк»(«Голос Востока»). За цикл стихотворений «Вдохновение из «Шахнаме» он стал обладателем государственной премии имени А. Рудаки. В 1991г. был удостоен звания Народного поэта Таджикистана, также стал обладателем международной премии "Нилуфар" ("Лотос").Переводил на таджикский язык произведения Сергея Еснина "Персидские мотивы", Янки Купалы "А кто там идёт?" и др.

Он был председателем Международного фонда таджикско-персидского языка в Центральной Азии и его назвали Шах-поэт Таджикистана. Выбранная коллекция его работ издана в Иране в 1994 г. Другая коллекция, "Rakh's Spirit" издан в Иране в 1999 г. Мирзо Шукурзаде.

Умер 30 июня 2000 года, похоронен на мемориальном кладбище «Лучоб» в Душанбе, где ему установлен бюст. Ежегодно в Таджикистане проводятся стихотворные конкурсы посвященные поэзии Лоика Шерали.

В России наиболее ярким контекстом в котором упоминается имя поэта, стала песня на стихи Андрея Дементьева, исполняемая Михаилом Муромовым. Называется она "Афганистан болит в моей душе...", и посвящена событиям 1979-1989 годов,- времени, когда в Афганистане находился ОКСВ, в основном состоящий из частей 40й Армии.

Награды и звания

  • Народный поэт Таджикистана
  • Государственная премия имени Рудаки
  • Международная премия "Лотос"

Сочинения

  • Шерали, Л.Полное собрание сочинений : в 2т. / сост. Бахриддин Ализода (Алави), Ромиш Шерали) / Л. Шерали .-Ходжент,2001.- Т.1, кн.1.-722с.(на тадж. яз.).
  • Шерали, Л. Полное собрание сочинений: в 2 т./ Л. Шероли.- Душанбе: Адиб,2008.- Т.2: Поэзия.-559с.(на тадж. яз.).

Напишите отзыв о статье "Лоик Шерали"

Примечания

  1. Элегия солнцу / Сост., систем. и кор. Ориѐнфар.- 2-е изд.– М., 2001.- с. 266.
  2. Асозода, Х.Таджикская литература в XX столетии /Х. Асозода.- Душанбе: Маориф, 1999.- с. 18(на тадж. яз.).
  3. Элегия солнцу / Сост., систем. и кор. Ориѐнфар.- 2-е изд.– М., 2001.- с. 272.

Лоик Шерали - автор переводов стихотворений Сергея Есенина на таджикский язык ("Персидские мотивы", 1957, "Пора цветения", 1977)

Ссылки

  • [en.wikipedia.org/wiki/Loiq_Sher-Ali Loiq_Sher-Ali on english Wikipedia]
  • [www.termcom.tj/index.php?menu=bases&page=loiq_zindaginoma&lang=rus Биография Лоика Шерали]
  • [www.bbc.co.uk/persian/arts/story/2006/05/060529_er_layeq_sheerali-pr.shtml Shir-Ali, combining old and new styles in Persian poetry] (BBC Persian)
  • [loiqsherali.com Сайт Лоика Шерали] loiqsherali.com

Отрывок, характеризующий Лоик Шерали

– Хорошо, хорошо, – проговорил офицер с угрозой, и, повернув лошадь, поехал прочь рысью, трясясь на седле.
– Собака на забог'е, живая собака на забог'е, – сказал Денисов ему вслед – высшую насмешку кавалериста над верховым пехотным, и, подъехав к Ростову, расхохотался.
– Отбил у пехоты, отбил силой транспорт! – сказал он. – Что ж, не с голоду же издыхать людям?
Повозки, которые подъехали к гусарам были назначены в пехотный полк, но, известившись через Лаврушку, что этот транспорт идет один, Денисов с гусарами силой отбил его. Солдатам раздали сухарей в волю, поделились даже с другими эскадронами.
На другой день, полковой командир позвал к себе Денисова и сказал ему, закрыв раскрытыми пальцами глаза: «Я на это смотрю вот так, я ничего не знаю и дела не начну; но советую съездить в штаб и там, в провиантском ведомстве уладить это дело, и, если возможно, расписаться, что получили столько то провианту; в противном случае, требованье записано на пехотный полк: дело поднимется и может кончиться дурно».
Денисов прямо от полкового командира поехал в штаб, с искренним желанием исполнить его совет. Вечером он возвратился в свою землянку в таком положении, в котором Ростов еще никогда не видал своего друга. Денисов не мог говорить и задыхался. Когда Ростов спрашивал его, что с ним, он только хриплым и слабым голосом произносил непонятные ругательства и угрозы…
Испуганный положением Денисова, Ростов предлагал ему раздеться, выпить воды и послал за лекарем.
– Меня за г'азбой судить – ох! Дай еще воды – пускай судят, а буду, всегда буду подлецов бить, и госудаг'ю скажу. Льду дайте, – приговаривал он.
Пришедший полковой лекарь сказал, что необходимо пустить кровь. Глубокая тарелка черной крови вышла из мохнатой руки Денисова, и тогда только он был в состоянии рассказать все, что с ним было.
– Приезжаю, – рассказывал Денисов. – «Ну, где у вас тут начальник?» Показали. Подождать не угодно ли. «У меня служба, я зa 30 верст приехал, мне ждать некогда, доложи». Хорошо, выходит этот обер вор: тоже вздумал учить меня: Это разбой! – «Разбой, говорю, не тот делает, кто берет провиант, чтоб кормить своих солдат, а тот кто берет его, чтоб класть в карман!» Так не угодно ли молчать. «Хорошо». Распишитесь, говорит, у комиссионера, а дело ваше передастся по команде. Прихожу к комиссионеру. Вхожу – за столом… Кто же?! Нет, ты подумай!…Кто же нас голодом морит, – закричал Денисов, ударяя кулаком больной руки по столу, так крепко, что стол чуть не упал и стаканы поскакали на нем, – Телянин!! «Как, ты нас с голоду моришь?!» Раз, раз по морде, ловко так пришлось… «А… распротакой сякой и… начал катать. Зато натешился, могу сказать, – кричал Денисов, радостно и злобно из под черных усов оскаливая свои белые зубы. – Я бы убил его, кабы не отняли.
– Да что ж ты кричишь, успокойся, – говорил Ростов: – вот опять кровь пошла. Постой же, перебинтовать надо. Денисова перебинтовали и уложили спать. На другой день он проснулся веселый и спокойный. Но в полдень адъютант полка с серьезным и печальным лицом пришел в общую землянку Денисова и Ростова и с прискорбием показал форменную бумагу к майору Денисову от полкового командира, в которой делались запросы о вчерашнем происшествии. Адъютант сообщил, что дело должно принять весьма дурной оборот, что назначена военно судная комиссия и что при настоящей строгости касательно мародерства и своевольства войск, в счастливом случае, дело может кончиться разжалованьем.
Дело представлялось со стороны обиженных в таком виде, что, после отбития транспорта, майор Денисов, без всякого вызова, в пьяном виде явился к обер провиантмейстеру, назвал его вором, угрожал побоями и когда был выведен вон, то бросился в канцелярию, избил двух чиновников и одному вывихнул руку.
Денисов, на новые вопросы Ростова, смеясь сказал, что, кажется, тут точно другой какой то подвернулся, но что всё это вздор, пустяки, что он и не думает бояться никаких судов, и что ежели эти подлецы осмелятся задрать его, он им ответит так, что они будут помнить.
Денисов говорил пренебрежительно о всем этом деле; но Ростов знал его слишком хорошо, чтобы не заметить, что он в душе (скрывая это от других) боялся суда и мучился этим делом, которое, очевидно, должно было иметь дурные последствия. Каждый день стали приходить бумаги запросы, требования к суду, и первого мая предписано было Денисову сдать старшему по себе эскадрон и явиться в штаб девизии для объяснений по делу о буйстве в провиантской комиссии. Накануне этого дня Платов делал рекогносцировку неприятеля с двумя казачьими полками и двумя эскадронами гусар. Денисов, как всегда, выехал вперед цепи, щеголяя своей храбростью. Одна из пуль, пущенных французскими стрелками, попала ему в мякоть верхней части ноги. Может быть, в другое время Денисов с такой легкой раной не уехал бы от полка, но теперь он воспользовался этим случаем, отказался от явки в дивизию и уехал в госпиталь.


В июне месяце произошло Фридландское сражение, в котором не участвовали павлоградцы, и вслед за ним объявлено было перемирие. Ростов, тяжело чувствовавший отсутствие своего друга, не имея со времени его отъезда никаких известий о нем и беспокоясь о ходе его дела и раны, воспользовался перемирием и отпросился в госпиталь проведать Денисова.
Госпиталь находился в маленьком прусском местечке, два раза разоренном русскими и французскими войсками. Именно потому, что это было летом, когда в поле было так хорошо, местечко это с своими разломанными крышами и заборами и своими загаженными улицами, оборванными жителями и пьяными и больными солдатами, бродившими по нем, представляло особенно мрачное зрелище.
В каменном доме, на дворе с остатками разобранного забора, выбитыми частью рамами и стеклами, помещался госпиталь. Несколько перевязанных, бледных и опухших солдат ходили и сидели на дворе на солнушке.
Как только Ростов вошел в двери дома, его обхватил запах гниющего тела и больницы. На лестнице он встретил военного русского доктора с сигарою во рту. За доктором шел русский фельдшер.
– Не могу же я разорваться, – говорил доктор; – приходи вечерком к Макару Алексеевичу, я там буду. – Фельдшер что то еще спросил у него.
– Э! делай как знаешь! Разве не всё равно? – Доктор увидал подымающегося на лестницу Ростова.
– Вы зачем, ваше благородие? – сказал доктор. – Вы зачем? Или пуля вас не брала, так вы тифу набраться хотите? Тут, батюшка, дом прокаженных.
– Отчего? – спросил Ростов.
– Тиф, батюшка. Кто ни взойдет – смерть. Только мы двое с Макеевым (он указал на фельдшера) тут трепемся. Тут уж нашего брата докторов человек пять перемерло. Как поступит новенький, через недельку готов, – с видимым удовольствием сказал доктор. – Прусских докторов вызывали, так не любят союзники то наши.
Ростов объяснил ему, что он желал видеть здесь лежащего гусарского майора Денисова.
– Не знаю, не ведаю, батюшка. Ведь вы подумайте, у меня на одного три госпиталя, 400 больных слишком! Еще хорошо, прусские дамы благодетельницы нам кофе и корпию присылают по два фунта в месяц, а то бы пропали. – Он засмеялся. – 400, батюшка; а мне всё новеньких присылают. Ведь 400 есть? А? – обратился он к фельдшеру.
Фельдшер имел измученный вид. Он, видимо, с досадой дожидался, скоро ли уйдет заболтавшийся доктор.
– Майор Денисов, – повторил Ростов; – он под Молитеном ранен был.
– Кажется, умер. А, Макеев? – равнодушно спросил доктор у фельдшера.
Фельдшер однако не подтвердил слов доктора.
– Что он такой длинный, рыжеватый? – спросил доктор.
Ростов описал наружность Денисова.
– Был, был такой, – как бы радостно проговорил доктор, – этот должно быть умер, а впрочем я справлюсь, у меня списки были. Есть у тебя, Макеев?
– Списки у Макара Алексеича, – сказал фельдшер. – А пожалуйте в офицерские палаты, там сами увидите, – прибавил он, обращаясь к Ростову.
– Эх, лучше не ходить, батюшка, – сказал доктор: – а то как бы сами тут не остались. – Но Ростов откланялся доктору и попросил фельдшера проводить его.
– Не пенять же чур на меня, – прокричал доктор из под лестницы.
Ростов с фельдшером вошли в коридор. Больничный запах был так силен в этом темном коридоре, что Ростов схватился зa нос и должен был остановиться, чтобы собраться с силами и итти дальше. Направо отворилась дверь, и оттуда высунулся на костылях худой, желтый человек, босой и в одном белье.