Локателли, Уго

Уго Локателли
Общая информация
Полное имя	Уго Локателли
Родился	Тосколано-Мадерно, Италия
Гражданство
Рост	172 см
Вес	68 кг
Позиция	полузащитник
Информация о клубе
Клуб
Карьера
Клубная карьера*
1932—1934	Брешиа	24 (8)
1934—1935	→  Аталанта	12 (6)
1935—1936	Брешиа	29 (2)
1936—1941	Интернационале	146 (1)
1941—1943	Ювентус	56 (3)
1944	Брешиа	7 (0)
1945—1949	Ювентус	117 (5)
Национальная сборная**
1936—1940	Италия	22 (0)
Международные медали
Олимпийские игры
Золото	Берлин 1936
Чемпионат мира
Золото	Франция 1938
* Количество игр и голов за профессиональный клуб считается только для различных лиг национальных чемпионатов. ** Количество игр и голов за национальную сборную в официальных матчах.

Уго Локателли (итал. Ugo Locatelli; 5 февраля 1916, Тосколано-Мадерно — 28 мая 1993, Турин) — итальянский футболист, защитник. Чемпион мира 1938 года, чемпион Олимпиады 1936 года.

Карьера

Уго Локателли начал свою карьеру в клубе серии В «Брешиа» в возрасте 16-ти лет в клубе, играя на позиции центрального нападающего, выйдя на поле 10 раз и забив 5 мячей Локателли помог клубу выйти в серию А. В высшем итальянском дивизионе Локателли дебютировал в матче с «Ромой» 10 сентября 1933 года. В следующем сезоне Локателли был отдан в аренду в клуб «Аталанта», в которой он, как и в «Брешии», играл центрального нападающего, проведя в серии В 12 матчей и забив 6 голов. Возвратившись в «Брешию», Локателли был переведён со своего места центрфорварда на позицию центрального полузащитника, куда его «направил» новый главный тренер клуба Умберто Калигарис, назвавший смену амплуа футболиста «положительным опытом».

«Позиция полузащитника позволяла мне наиболее полным образом в матче, играть в защите, в центре поля и использовать свои возможности в атаке.»

В том же сезоне, Локателли дебютировал в сборной Италии на Олимпиаде, 3 августа 1936 года выйдя на после в матче со сборной США. На олимпийском турнире Локателли провёл все 4 матча, став золотым призёром Олимпийских игр.

В 1936 году Локателли перешёл в клуб «Интернационале», дебютировав в матче на Кубок Митропы 21 июня против команды «Жиденице» из города Брно. Уже во втором сезоне с новым клубом Локателли, впервые в своей карьере стал чемпионом Италии, в том же «победном» сезоне Локателли сыграл свой первый матч за неолимпийскую сборную Италии, 5 декабря 1937 года с Францией. В следующем году Локателли поехал в составе сборной на чемпионат мира, где провёл все 4 игры, а итальянцы, победив всех своих соперников, Норвегию, Францию, Бразилию и в финале Венгрию, стали лучшей командой в мире.

«Я с большим удовольствием помню Олимпийскую победу, чем победу на мундиале. По моему мнению, победа на Олимпиаде важнее и главнее, не только у любителей футбола, но спорта вообще, быть награждённым под Олимпийских огнём, даёт непередаваемые ощущения. Чтобы ещё больше поддержать мою позицию, которая может быть только собственной, — это факт того, что, когда мы вернулись в Италию, только ступив на границу страны, мы увидели тысячи людей, ждавших и приветствовавших нас, больше, чем после четырёх побед мундиаля. И ещё я хочу уточнить одну вещь; победа на Олимпиаде гарантировала мне „билет в жизнь“ на каждую итальянскую трибуну славы, во всех видах спорта. Билет, на котором написано „Олимпийский чемпион“, а не „Чемпион мира по футболу“.»

После победы на Кубке мира, Локателли ещё 3 сезона провёл в «Интере», помог клубу выиграть кубок Италии в 1939 году, а через год и второе, для Локателли, «скудетто». Свою последнюю игру в составе «Интернационале» он сыграл 27 апреля 1941 года, в которой клуб Локателли проиграл домашний матч «Торино» 0:2.

В 1941 году Локателли перешёл в «Ювентус». Свой первый матч за «бьянконери» он провёл 12 октября против клуба «Про Патрия», который завершился победой «Юве» 5:0, в том же году «Ювентус» выиграл кубок Италии, в финале разгромив «Милан» 4:1. Всего в составе «Юве» Локателли сыграл 181 матч, забив 8 голов, ему пришлось завершить свою карьеру в 1949 году из-за электрокардиограммы, показавшей, что сердце футболиста может не выдержать нагрузок.

После этого Локателли остался в «Ювентусе» работая руководителем всех молодёжных команд клуба и пробыл на этой должности с 1952 по 1962 год. А после работал наблюдателем в самых младших секциях клубных команд «Юве».

Статистика выступлений

Статистика клубных выступлений Фони
Сезон	Клуб	Лига	Чемпионат		Кубок		Митропа
			Игры	Голы	Игры	Голы	Игры	Голы
1932/33	Брешиа	Серия В	10	5
1933/34	Брешиа	Серия А	14	3
1934/35	Аталанта	Серия В	12	6
1935/36	Брешиа	Серия А	29	2	?	?
1936/37	Интер Милан	Серия А	30	0	4	0	6	0
1937/38	Интер Милан	Серия А	30	0	0	0
1938/39	Интер Милан	Серия А	28	0	5	0	4	0
1939/40	Интер Милан	Серия А	29	1	1	0	2	0
1940/41	Интер Милан	Серия А	29	0	0	0
1941/42	Ювентус	Серия А	29	0	6	0
1942/43	Ювентус	Серия А	27	3	2	0
1945/46	Ювентус	Серия А	35	3
1946/47	Ювентус	Серия А	30	1
1947/48	Ювентус	Серия А	26	1
1948/49	Ювентус	Серия А	26	0

Достижения

• чемпион Олимпиады: 1936
• Чемпион мира: 1938
• Чемпион Италии: 1938, 1940
• Обладатель кубка Италии: 1939, 1942

Ссылки

• [www.enciclopediadelcalcio.com/Locatelli.html Профиль на enciclopediadelcalcio.com]
• [www.myjuve.it/players-juventus/ugo-locatelli-74.aspx Профиль на myjuve.it]
• [archivio.inter.it/cgi-bin/giocatori-scheda?codice=G0348&L=en Профиль на inter.it]
• [ilpalloneracconta.blogspot.com/2008/02/ugo-locatelli.html Статья на blogspot.com]
• [www.figc.it/nazionali/DettaglioConvocato?codiceConvocato=588&squadra=1 Матчи за сборную Италии]

</div> </div>

Отрывок, характеризующий Локателли, Уго

В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?
Теперь он часто вспоминал свой разговор с князем Андреем и вполне соглашался с ним, только несколько иначе понимая мысль князя Андрея. Князь Андрей думал и говорил, что счастье бывает только отрицательное, но он говорил это с оттенком горечи и иронии. Как будто, говоря это, он высказывал другую мысль – о том, что все вложенные в нас стремленья к счастью положительному вложены только для того, чтобы, не удовлетворяя, мучить нас. Но Пьер без всякой задней мысли признавал справедливость этого. Отсутствие страданий, удовлетворение потребностей и вследствие того свобода выбора занятий, то есть образа жизни, представлялись теперь Пьеру несомненным и высшим счастьем человека. Здесь, теперь только, в первый раз Пьер вполне оценил наслажденье еды, когда хотелось есть, питья, когда хотелось пить, сна, когда хотелось спать, тепла, когда было холодно, разговора с человеком, когда хотелось говорить и послушать человеческий голос. Удовлетворение потребностей – хорошая пища, чистота, свобода – теперь, когда он был лишен всего этого, казались Пьеру совершенным счастием, а выбор занятия, то есть жизнь, теперь, когда выбор этот был так ограничен, казались ему таким легким делом, что он забывал то, что избыток удобств жизни уничтожает все счастие удовлетворения потребностей, а большая свобода выбора занятий, та свобода, которую ему в его жизни давали образование, богатство, положение в свете, что эта то свобода и делает выбор занятий неразрешимо трудным и уничтожает самую потребность и возможность занятия.
Все мечтания Пьера теперь стремились к тому времени, когда он будет свободен. А между тем впоследствии и во всю свою жизнь Пьер с восторгом думал и говорил об этом месяце плена, о тех невозвратимых, сильных и радостных ощущениях и, главное, о том полном душевном спокойствии, о совершенной внутренней свободе, которые он испытывал только в это время.
Когда он в первый день, встав рано утром, вышел на заре из балагана и увидал сначала темные купола, кресты Ново Девичьего монастыря, увидал морозную росу на пыльной траве, увидал холмы Воробьевых гор и извивающийся над рекою и скрывающийся в лиловой дали лесистый берег, когда ощутил прикосновение свежего воздуха и услыхал звуки летевших из Москвы через поле галок и когда потом вдруг брызнуло светом с востока и торжественно выплыл край солнца из за тучи, и купола, и кресты, и роса, и даль, и река, все заиграло в радостном свете, – Пьер почувствовал новое, не испытанное им чувство радости и крепости жизни.
И чувство это не только не покидало его во все время плена, но, напротив, возрастало в нем по мере того, как увеличивались трудности его положения.
Чувство это готовности на все, нравственной подобранности еще более поддерживалось в Пьере тем высоким мнением, которое, вскоре по его вступлении в балаган, установилось о нем между его товарищами. Пьер с своим знанием языков, с тем уважением, которое ему оказывали французы, с своей простотой, отдававший все, что у него просили (он получал офицерские три рубля в неделю), с своей силой, которую он показал солдатам, вдавливая гвозди в стену балагана, с кротостью, которую он выказывал в обращении с товарищами, с своей непонятной для них способностью сидеть неподвижно и, ничего не делая, думать, представлялся солдатам несколько таинственным и высшим существом. Те самые свойства его, которые в том свете, в котором он жил прежде, были для него если не вредны, то стеснительны – его сила, пренебрежение к удобствам жизни, рассеянность, простота, – здесь, между этими людьми, давали ему положение почти героя. И Пьер чувствовал, что этот взгляд обязывал его.


В ночь с 6 го на 7 е октября началось движение выступавших французов: ломались кухни, балаганы, укладывались повозки и двигались войска и обозы.
В семь часов утра конвой французов, в походной форме, в киверах, с ружьями, ранцами и огромными мешками, стоял перед балаганами, и французский оживленный говор, пересыпаемый ругательствами, перекатывался по всей линии.
В балагане все были готовы, одеты, подпоясаны, обуты и ждали только приказания выходить. Больной солдат Соколов, бледный, худой, с синими кругами вокруг глаз, один, не обутый и не одетый, сидел на своем месте и выкатившимися от худобы глазами вопросительно смотрел на не обращавших на него внимания товарищей и негромко и равномерно стонал. Видимо, не столько страдания – он был болен кровавым поносом, – сколько страх и горе оставаться одному заставляли его стонать.
Пьер, обутый в башмаки, сшитые для него Каратаевым из цибика, который принес француз для подшивки себе подошв, подпоясанный веревкою, подошел к больному и присел перед ним на корточки.
– Что ж, Соколов, они ведь не совсем уходят! У них тут гошпиталь. Может, тебе еще лучше нашего будет, – сказал Пьер.
– О господи! О смерть моя! О господи! – громче застонал солдат.
– Да я сейчас еще спрошу их, – сказал Пьер и, поднявшись, пошел к двери балагана. В то время как Пьер подходил к двери, снаружи подходил с двумя солдатами тот капрал, который вчера угощал Пьера трубкой. И капрал и солдаты были в походной форме, в ранцах и киверах с застегнутыми чешуями, изменявшими их знакомые лица.
Капрал шел к двери с тем, чтобы, по приказанию начальства, затворить ее. Перед выпуском надо было пересчитать пленных.
– Caporal, que fera t on du malade?.. [Капрал, что с больным делать?..] – начал Пьер; но в ту минуту, как он говорил это, он усумнился, тот ли это знакомый его капрал или другой, неизвестный человек: так непохож был на себя капрал в эту минуту. Кроме того, в ту минуту, как Пьер говорил это, с двух сторон вдруг послышался треск барабанов. Капрал нахмурился на слова Пьера и, проговорив бессмысленное ругательство, захлопнул дверь. В балагане стало полутемно; с двух сторон резко трещали барабаны, заглушая стоны больного.