Локшин, Александр Лазаревич

Александр Локшин
Полное имя	Александр Лазаревич Локшин
Профессии	композитор
Жанры	академическая музыка
Награды
[www.lokshin.org/ shin.org]

Алекса́ндр Ла́заревич Локши́н (19 сентября 1920, Бийск — 11 июня 1987, Москва) — советский композитор, заслуженный деятель искусств РСФСР (1983).

Биография

Будущий композитор родился в еврейской семье: отец его, Лазарь Захарович Локшин, был счетоводом, мать, Мария Борисовна Короткина — акушеркой. В возрасте 6 лет начал брать уроки игры на фортепиано. В 1930 году семья Локшиных переехала в Новосибирск. В Новосибирске Александр был принят в 12-ю образцовую школу, где учились особо одаренные дети, а также дети городского партийного начальства. Параллельно с общеобразовательной школой, А. Л. учился также и в музыкальной, у известного пианиста Алексея Фёдоровича Штейна, бывшего профессора петербургской консерватории, высланного в Сибирь после революции.

В 1936 году приехал в Москву для поступления в Московскую государственную консерваторию. Сначала был принят в музыкальное училище при консерватории на 2-й курс, а спустя полтора года был уже переведен в консерваторию — и тоже на 2-й курс. В консерватории Локшин занимался в классе Николая Яковлевича Мясковского.

В 1939 году Александр Локшин написал вокально-симфоническую поэму «Цветы зла» на стихи Шарля Бодлера. Продирижировал этим сочинением Николай Аносов. За поэму Локшина лишили диплома и не допустили к сдаче экзаменов, в 1941 году он был отчислен из консерватории. Лишь в 1944 году Локшину позволили сдать экзамены и получить диплом (с отличием). Благо, ещё до войны Николай Яковлевич Мясковский на свой страх и риск выдал ему справку с консерваторской печатью, весьма положительно характеризующую Александра Локшина. А в 1941 году Локшин, ещё не имея диплома, был принят в Союз композиторов.

С 1941 записался добровольцем в ополчение вместе с большинством консерваторских студентов, однако уже через неделю был комиссован в связи с открывшейся язвой желудка. В течение некоторого времени А. Л. дежурил на крыше Московской консерватории по ночам, затем уехал к родителям в Новосибирск, где обнаружил свою семью в тяжелом положении (у сестры обнаружился туберкулез, а отец лежал в больнице, где и умер в 1943 году). Александр Лазаревич устроился на работу, а по ночам писал свою новую вокально-симфоническую поэму «Жди меня» на слова Симонова.

В 1943 году в Новосибирск приехал прославленный Ленинградский филармонический оркестр, главным дирижером которого был Евгений Мравинский. Под его управлением поэма Локшина была исполнена впервые в Новосибирске. Сочинение молодого композитора очень высоко оценил Соллертинский, благодаря чему, — а также ходатайству Николая Мясковского, — у Локшина появилась возможность вернуться в Москву. В Москве новая поэма была исполнена под управлением все того же Аносова. «Жди меня» стала дипломной работой композитора.

С 1945 г. преподавал в Консерватории инструментовку, чтение партитур, музыкальную литературу. В июне 1948 г., в ходе кампании по «борьбе с космополитизмом» (а также за пропаганду среди студентов «идейно чуждой» музыки Малера, Берга, Стравинского, Шостаковича), А. Л. был из Консерватории уволен. Известие о готовящемся увольнении застало его при выходе из больницы им. Склифосовского, где ему была сделана резекция желудка. Безработного композитора Мария Вениаминовна Юдина (считавшая Локшина гениальным) пыталась устроить в Гнесинский институт, где преподавала сама, но из этого ничего не получилось (как до этого ничего не вышло из попыток Мясковского).

С начала 50-х годов занимался исключительно сочинением музыки. В 1986 году перенёс инсульт.

Сочинения

К своему стилю композитор пришёл в конце 50-х, написав первую симфонию «Реквием», о которой Шостакович сказал: «гениальная музыка». В своих автобиографических заметках композитор пишет:

Когда я учился в консерватории, моими кумирами были — Скрябин, Дебюсси, Оскар Уайльд и многие другие. Тогда я сочинил очень изысканное и столь же непрофессиональное произведение: 3 пьесы для сопрано и симфонического оркестра на тексты из Бодлера. Затем последовала многолетняя тяжёлая болезнь, кончившаяся резекцией желудка, а также резекцией всего моего декадентского прошлого. Толчком был «Зимний путь». Я написал «Вариации» для фортепиано в духе Шостаковича, затем Кларнетный квинтет в 2-х частях: в первой весьма парадоксально сочетались Шостакович и Вертинский, вторая часть навеяна Стравинским (Думбартон-Окс). Как ни странно, разницы стилей не наблюдалось. Сочинение вполне профессиональное. Всерьёз я начал сочинять в 1957 г. На этот раз я испытал сильнейшее влияние Шуберта, Брамса, Берга, Малера и Сцены в спальне графини. Все это, видимо переплавилось, и только сейчас я могу отдать себе отчёт, откуда произошло то, что я называю «собственным стилем». Период этот кончился в 1980 г.

Сочинения Локшина исполняли и пропагандировали дирижёры Рудольф Баршай и Геннадий Рождественский. Последний отказался исполнять музыку Локшина, узнав про дело о доносе (см. ниже). До этого момента он провёл премьеры в Лондоне (3-я симфония (1966); хор и оркестр Би-Би-Си, 1979) и в Москве (11-я симфония (1976); солистка — Людмила Соколенко, ансамбль солистов Гос. симфонического оркестра, 1980).

Рудольф Баршай исполнял музыку Локшина до самого последнего времени, продолжая пропагандировать музыку и в России, и в Европе. Баршай провел премьеры семи крупных симфонических сочинений Александра Лазаревича. Со смертью Баршая музыка Локшина потеряла своего главного интерпретатора. Сочинения Локшина исполняли другие дирижёры и при жизни Рудольфа Борисовича, а сейчас — и после смерти. Но Рудольфа Борисовича Баршая можно назвать аутентичным интерпретатором, чьё искусство и авторитет преодолевали как музыкальные сложности, так и социальные. Баршай написал предисловие к тому материалов о жизни и творчестве Локшина, подготовленному музыковедом Мариной Лобановой (Берлин, 2002).

Премьеры трех сочинений провёл и Арвид Янсонс.

Кроме Москвы, Ленинграда и Лондона ещё при жизни композитора музыка исполнялась в Нью-Йорке, Амстердаме и Штутгарте.

Обвинение в доносительстве и посмертная реабилитация

Тяжёлым ударом для Локшина, омрачившим всю его дальнейшую судьбу, стало обвинение в доносительстве, которое исходило от трёх бывших узников ГУЛАГа, что придавало ему в глазах общества неоспоримую убедительность. Композитор был подвергнут остракизму, а его музыка практически забыта. После смерти Локшина его сыну Александру, занимавшемуся расследованием этой истории более 20 лет, удалось собрать свидетельства и документы, доказывающие, что в отношении Локшина органами НКВД была проведена операция по дискредитации с целью прикрытия действующего агента. Собранные материалы опубликованы на форумах и в статьях на портале Евгения Берковича, а также в книгах «Гений зла» (М., 2005) и «Музыкант в Зазеркалье», 3-е издание (М., 2013). Наиболее важная из публикаций — «Мышеловка». Даже части этих материалов оказалось достаточно, чтобы за Локшина вступилась Елена Боннэр, написав (и разрешив опубликовать) буквально следующее:

«С некоторых пор я не имею никакого отношения к музею Андрея Сахарова… так как я не нашла адреса Александра Локшина [сына композитора] <прошу> довести до него, что я просила одного из членов общественной комиссии убрать с сайта [направленный против композитора] материал, о котором Александр Локшин пишет. А если шире — я всегда очень настороженно отношусь ко всяким якобы разоблачающим кого-то материалам. И в большинстве случаев не верю им. Е. Г. [8 января 2009]»

Публичные извинения сыну композитора принес действительный член Российской академии художеств В. В. Ванслов, поверивший обвинениям в адрес Локшина и [www.forumklassika.ru/showthread.php?t=3223page=10 повторивший] их в своей книге «О музыке и о балете».

Ещё один относящийся к истории Локшина документ первостепенной важности — письмо великой пианистки М. В. Юдиной своему другу В. С. Люблинскому (от 28.02.1961). Юдина пишет о Локшине сразу же после последней встречи с ним в 1961 г., то есть спустя пять лет после разрыва отношений (1956 г.), уже будучи хорошо знакома с распространившимися слухами:

«…я не ошиблась, веря в него, и не ошиблась, помогая ему в обычной жизни, и была ему другом в тяжелые дни и часы».

Существенным шагом, предшествовавшим посмертной реабилитации Локшина, было исполнение его Реквиема Рудольфом Баршаем на закрытии IV Международной конференции «Сопротивление в ГУЛАГе»old.mospravda.ru/issue/2012/05/04/article31511/ (Москва, 29 мая 2002, [www.youtube.com/watch?v=vRzfxKU3GDY см. на YouTube]).

Список сочинений

• 1939 — Симфоническая поэма «Цветы зла» на стихи Шарля Бодлера для сопрано и большого симфонического оркестра. Рукопись.
• 1942 — Симфоническая поэма «Жди меня» для меццо-сопрано и большого симфонического оркестра на стихи Константина Симонова. Исп.: 1943 — Новосибирск, дир. Е. Мравинский, солистка Е. Вербицкая; 1944 — Москва, дир. Н. Аносов. Рукопись. Длительность 12 мин.
• 1952 — «Венгерская фантазия» для скрипки и большого симфонического оркестра. Исп.: 1952 — Москва, дир. К. Зандерлинг, солист Ю. Ситковецкий. Изд. «Музыка», 1958. Длительность 15 мин.
• 1953 — Вариации для фортепиано. Исп.: 1956 — Москва, М. Гринберг. Изд. «Музыка», 1956. Длительность 24 мин.
• 1955 — Квинтет для кларнета и струнного квартета. Исп.: 1960 — Москва, И. Мозговенко (кларнет), квартет имени Комитаса. Музгиз, 1958. Длительность 23 мин.
• 1957 — Симфония № 1 «Реквием» для большого симфонического оркестра и смешанного хора. На средневековый латинский текст («Dies irae»). Исп.: 1987 — Борнмут; 1992 — Париж, дир. Р. Баршай. Рукопись. Длительность 43 мин.
• 1960 — «В джунглях», сюита для большого симфонического оркестра. Исп.: 1960 — Москва, дир. А. Янсонс. Длительность 25 мин.
• 1962 — «Тараканище», комическая оратория для большого симфонического оркестра и смешанного хора на стихи К. Чуковского. Не исполнялась. Рукопись. Длительность 12 мин.
• 1963 — Симфония № 2 «Греческие эпиграммы» для большого симфонического оркестра и смешанного хора. Исп.: 1963 — Москва, Ленинград, дир. А. Янсонс. Изд. «Советский композитор», 1971. Длительность 33 мин.
• 1966 — Симфония № 3 для баритона, большого симфонического оркестра и мужского хора. Исп.: 1979 — Лондон, дир. Г. Рожденственский, солист С. Робертс. Рукопись. Длительность 32 мин.
• 1968 — Симфония № 4 для большого симфонического оркестра. Исп.: Москва, Ленинград, Лондон, Тутгарт, Лейпциг, Парма, дир. Р. Баршай. Изд. «Советский композитор», 1976. Длительность 15 мин.
• 1968 — «Во весь голос», вокально-симфоническая поэма для баса и большого симфонического оркестра на стихи В. Маяковского. Исп.: 1969 — Москва, дир. А. Янсонс. Изд. «Советский композитор», 1979. Длительность 20 мин.
• 1969 — Симфония № 5 «Сонеты Шекспира» для баритона, струнного оркестра и арфы. Исп.: Москва, Ленинград, Англия, Голландия, Швейцария, США, дир. Р. Баршай. Изд. «Музыка», 1974. Длительность 17 мин.
• 1971 — Симфония № 6 для баритона, большого симфонического оркестра и смешанного хора на стихи Александра Блока. Рукопись. Первое исполнение состоялось 29 апреля 2014 года в Воронеже, дир. Юрий Андросов, солист - Игорь Горностаев. Длительность 39 мин.
• 1972 — Симфония № 7 для контральто и камерного оркестра на стихи средневековых японских поэтов. Исп.: 1973 — Москва, дир. Р. Баршай. Изд. «Музыка», 1980. Длительность 20 мин.
• 1973 — «Песенки Маргариты» для сопрано и большого симфонического оркестра на стихи Бориса Пастернака (переводы «Фауста» Гёте). Исп.: Москва, Швейцария, Германия, Португалия, дир. Р. Баршай. Рукопись. Длительность 22 мин.
• 1973 — Симфония № 8 для тенора и большого симфонического оркестра на стихи А. С. Пушкина («Песни западных славян»). Исп.: 1978 — Москва, дир. В. Зива, солист А. Мартынов. Рукопись. Длительность 28 мин.
• 1975 — Симфония № 9 для баритона и струнного оркестра на стихи Леонида Мартынова. Исп.: 1976 — Москва, дир. Р. Баршай, солист Ю. Григорьев. Изд. «Советский композитор», 1989. Длительность 23 мин.
• 1976 — Симфония № 10 для контральто, смешанного хора, большого симфонического оркестра и органа на стихи Николая Заболоцкого. Исп.: 1976 — Москва, дир. Р. Баршай, солистка Н. Григорьева. Изд. «Советский композитор», 1981. Длительность 33 мин.
• 1976 — Симфония № 11 для сопрано и камерного оркестра на стихи Л. де Камоэнса. Исп.: 1980 — Москва, дир. Г. Рождественский, солистка Л. Соколенко; 1995 — Лиссабон, дир. Р. Баршай, солистка У. Фидлер. Изд. «Советский композитор», 1983. Длительность 20 мин.
• 1977 — Кантата «Мать скорбящая» для меццо-сопрано, большого симфонического оркестра и смешанного хора. На тексты из «Реквиема» А. Ахматовой и русской заупокойной службы. Исп.: 1995 — Санкт-Петербург, дир. А. Чернушенко, солистка Г. Долбонос. Рукопись. Длителность 23 мин.
• 1978 — Квинтет для двух скрипок, двух альтов и виолончели (памяти Д. Д. Шостаковича). Исп.: 1978. Изд. «Советский композитор», 1982. Длительность 23 мин.
• 1980 — Три сцены из «Фауста», моно-опера для сопрано и большого симфонического оркестра на стихи Бориса Пастернака (переводы «Фауста» Гёте). Изд. «Советский композитор», 1991; «Kompositor International», 1995. Исп.: 1998 — Флоренция, дир. Р. Баршай, солистка Е. Прокина. Длительность 36 мин.
• 1981 — Квинтет «Из лирики Франсуа Вийона» для тенора и струнного квартета. Тексты — переводы Ильи Эренбурга стихов Ф. Вийона. Исп.: 1992 — Москва, солист А. Мартынов. Рукопись. Длительность 13 мин.
• 1981 — «Искусство поэзии» для сопрано и камерного оркестра на стихи Н. Заболоцкого. Исп.: 1981, солистка Р. Левина. Издан клавир — «Советский композитор», 1990. Длительность 9 мин.
• 1982 — Прелюдия и тема с вариациями для фортепиано. Исп.: 1988 — Москва, Е. Кушнерова. Изд. «Советский композитор», 1985. Длительность 8 мин.
• 1983 — 1-я Симфониетта для тенора и камерного ансамбля на стихи Игоря Северянина. Исп.: 1986 — Москва, дир. М. Юровский, солист Н. Курпэ. Рукопись. Длительность 13 мин.
• 1983 — «Три стихотворения Ф. Сологуба» для сопрано и фортепиано. Исп.: 1988 — Москва, Р. Левина (сопрано), Е. Кушнерова (фортепиано). Рукопись. Длительность 13 мин.
• 1983 — Вариации для баса и оркестра на ранние стихи Н. Тихонова. Исп.: 1993 — Москва, дир. А. Мишурин, солист В. Почабский. Рукопись. Длительность 13 мин.
• 1984 — Струнный квартет (рабочая версия струнного квинтета). Не исполнялся. Рукопись. Длительность 23 мин.
• 1985 — 2-я Симфониетта для сопрано и расширенного камерного оркестра. Исп.: 1988, солистка Р. Левина. Рукопись. Длительность 15 мин.

Музыка к фильмам

• 1954 — «Дамы» (короткометражный)
• 1954 — «Переполох» (короткометражный)
• 1956 — «Это начиналось так…»
• 1958 — «Дочь Малого театра» (документальный)
• 1958 — «Звероловы»
• 1960 — «Чудотворная»
• 1961 — «Зелёный патруль»
• 1962 — «Суд»
• 1964 — «Дядя Степа — милиционер» (анимационный)
• 1965 — «Ваше здоровье» (анимационный)
• 1967 — «Лесная симфония» (документальный)
• 1968 — «Русалочка» (анимационный)
• 1970 — «Чёрная гора» (совместное производство СССР, Индия)

Литература

• Ein unbekanntes Genie: der Symphoniker Alexander Lokschin: Monographien — Zeugnisse — Dokumente — Würdigungen/ Beitr. und Texten u.a. von Rudolf Barschai; Hrsg. von Marina Lobanova. Berlin: Kuhn, 2002 (Studia slavica musicologica, Bd.26)

Ссылки

• [lokshin.org Сайт, посвящённый А. Локшину]
• [7iskusstv.com/2010/Nomer2/Lokshin1.php «Быть может выживу»] «Семь искусств», февраль № 2(3).
• [rudolfbarshai.com/barshai-a-lokshin На сайте Р. Баршая (англ.)]
• [www.cryptogsm.ru/gsm_interception/donos/433 Был ли он стукачом?]
• [musica.4bb.ru/viewtopic.php?id=363]
• [berkovich-zametki.com/2007/Zametki/Nomer13/ALokshin1.htm На сайте Евг. Берковича]
• [berkovich-zametki.com/Forum2/viewtopic.php?f=7&t=50]
• [berkovich-zametki.com/Forum2/viewtopic.php?f=7&t=319]
• [berkovich-zametki.com/Forum2/viewtopic.php?f=7&t=63]
• [berkovich-zametki.com/Forum2/viewtopic.php?f=7&t=1900]

Отрывок, характеризующий Локшин, Александр Лазаревич

– Луиза Ивановна, можно мне? – спросила Соня.
Играли ли в колечко, в веревочку или рублик, разговаривали ли, как теперь, Николай не отходил от Сони и совсем новыми глазами смотрел на нее. Ему казалось, что он нынче только в первый раз, благодаря этим пробочным усам, вполне узнал ее. Соня действительно этот вечер была весела, оживлена и хороша, какой никогда еще не видал ее Николай.
«Так вот она какая, а я то дурак!» думал он, глядя на ее блестящие глаза и счастливую, восторженную, из под усов делающую ямочки на щеках, улыбку, которой он не видал прежде.
– Я ничего не боюсь, – сказала Соня. – Можно сейчас? – Она встала. Соне рассказали, где амбар, как ей молча стоять и слушать, и подали ей шубку. Она накинула ее себе на голову и взглянула на Николая.
«Что за прелесть эта девочка!» подумал он. «И об чем я думал до сих пор!»
Соня вышла в коридор, чтобы итти в амбар. Николай поспешно пошел на парадное крыльцо, говоря, что ему жарко. Действительно в доме было душно от столпившегося народа.
На дворе был тот же неподвижный холод, тот же месяц, только было еще светлее. Свет был так силен и звезд на снеге было так много, что на небо не хотелось смотреть, и настоящих звезд было незаметно. На небе было черно и скучно, на земле было весело.
«Дурак я, дурак! Чего ждал до сих пор?» подумал Николай и, сбежав на крыльцо, он обошел угол дома по той тропинке, которая вела к заднему крыльцу. Он знал, что здесь пойдет Соня. На половине дороги стояли сложенные сажени дров, на них был снег, от них падала тень; через них и с боку их, переплетаясь, падали тени старых голых лип на снег и дорожку. Дорожка вела к амбару. Рубленная стена амбара и крыша, покрытая снегом, как высеченная из какого то драгоценного камня, блестели в месячном свете. В саду треснуло дерево, и опять всё совершенно затихло. Грудь, казалось, дышала не воздухом, а какой то вечно молодой силой и радостью.
С девичьего крыльца застучали ноги по ступенькам, скрыпнуло звонко на последней, на которую был нанесен снег, и голос старой девушки сказал:
– Прямо, прямо, вот по дорожке, барышня. Только не оглядываться.
– Я не боюсь, – отвечал голос Сони, и по дорожке, по направлению к Николаю, завизжали, засвистели в тоненьких башмачках ножки Сони.
Соня шла закутавшись в шубку. Она была уже в двух шагах, когда увидала его; она увидала его тоже не таким, каким она знала и какого всегда немножко боялась. Он был в женском платье со спутанными волосами и с счастливой и новой для Сони улыбкой. Соня быстро подбежала к нему.
«Совсем другая, и всё та же», думал Николай, глядя на ее лицо, всё освещенное лунным светом. Он продел руки под шубку, прикрывавшую ее голову, обнял, прижал к себе и поцеловал в губы, над которыми были усы и от которых пахло жженой пробкой. Соня в самую середину губ поцеловала его и, выпростав маленькие руки, с обеих сторон взяла его за щеки.
– Соня!… Nicolas!… – только сказали они. Они подбежали к амбару и вернулись назад каждый с своего крыльца.


Когда все поехали назад от Пелагеи Даниловны, Наташа, всегда всё видевшая и замечавшая, устроила так размещение, что Луиза Ивановна и она сели в сани с Диммлером, а Соня села с Николаем и девушками.
Николай, уже не перегоняясь, ровно ехал в обратный путь, и всё вглядываясь в этом странном, лунном свете в Соню, отыскивал при этом всё переменяющем свете, из под бровей и усов свою ту прежнюю и теперешнюю Соню, с которой он решил уже никогда не разлучаться. Он вглядывался, и когда узнавал всё ту же и другую и вспоминал, слышав этот запах пробки, смешанный с чувством поцелуя, он полной грудью вдыхал в себя морозный воздух и, глядя на уходящую землю и блестящее небо, он чувствовал себя опять в волшебном царстве.
– Соня, тебе хорошо? – изредка спрашивал он.
– Да, – отвечала Соня. – А тебе ?
На середине дороги Николай дал подержать лошадей кучеру, на минутку подбежал к саням Наташи и стал на отвод.
– Наташа, – сказал он ей шопотом по французски, – знаешь, я решился насчет Сони.
– Ты ей сказал? – спросила Наташа, вся вдруг просияв от радости.
– Ах, какая ты странная с этими усами и бровями, Наташа! Ты рада?
– Я так рада, так рада! Я уж сердилась на тебя. Я тебе не говорила, но ты дурно с ней поступал. Это такое сердце, Nicolas. Как я рада! Я бываю гадкая, но мне совестно было быть одной счастливой без Сони, – продолжала Наташа. – Теперь я так рада, ну, беги к ней.
– Нет, постой, ах какая ты смешная! – сказал Николай, всё всматриваясь в нее, и в сестре тоже находя что то новое, необыкновенное и обворожительно нежное, чего он прежде не видал в ней. – Наташа, что то волшебное. А?
– Да, – отвечала она, – ты прекрасно сделал.
«Если б я прежде видел ее такою, какою она теперь, – думал Николай, – я бы давно спросил, что сделать и сделал бы всё, что бы она ни велела, и всё бы было хорошо».
– Так ты рада, и я хорошо сделал?
– Ах, так хорошо! Я недавно с мамашей поссорилась за это. Мама сказала, что она тебя ловит. Как это можно говорить? Я с мама чуть не побранилась. И никому никогда не позволю ничего дурного про нее сказать и подумать, потому что в ней одно хорошее.
– Так хорошо? – сказал Николай, еще раз высматривая выражение лица сестры, чтобы узнать, правда ли это, и, скрыпя сапогами, он соскочил с отвода и побежал к своим саням. Всё тот же счастливый, улыбающийся черкес, с усиками и блестящими глазами, смотревший из под собольего капора, сидел там, и этот черкес был Соня, и эта Соня была наверное его будущая, счастливая и любящая жена.
Приехав домой и рассказав матери о том, как они провели время у Мелюковых, барышни ушли к себе. Раздевшись, но не стирая пробочных усов, они долго сидели, разговаривая о своем счастьи. Они говорили о том, как они будут жить замужем, как их мужья будут дружны и как они будут счастливы.
На Наташином столе стояли еще с вечера приготовленные Дуняшей зеркала. – Только когда всё это будет? Я боюсь, что никогда… Это было бы слишком хорошо! – сказала Наташа вставая и подходя к зеркалам.
– Садись, Наташа, может быть ты увидишь его, – сказала Соня. Наташа зажгла свечи и села. – Какого то с усами вижу, – сказала Наташа, видевшая свое лицо.
– Не надо смеяться, барышня, – сказала Дуняша.
Наташа нашла с помощью Сони и горничной положение зеркалу; лицо ее приняло серьезное выражение, и она замолкла. Долго она сидела, глядя на ряд уходящих свечей в зеркалах, предполагая (соображаясь с слышанными рассказами) то, что она увидит гроб, то, что увидит его, князя Андрея, в этом последнем, сливающемся, смутном квадрате. Но как ни готова она была принять малейшее пятно за образ человека или гроба, она ничего не видала. Она часто стала мигать и отошла от зеркала.
– Отчего другие видят, а я ничего не вижу? – сказала она. – Ну садись ты, Соня; нынче непременно тебе надо, – сказала она. – Только за меня… Мне так страшно нынче!
Соня села за зеркало, устроила положение, и стала смотреть.
– Вот Софья Александровна непременно увидят, – шопотом сказала Дуняша; – а вы всё смеетесь.
Соня слышала эти слова, и слышала, как Наташа шопотом сказала:
– И я знаю, что она увидит; она и прошлого года видела.
Минуты три все молчали. «Непременно!» прошептала Наташа и не докончила… Вдруг Соня отсторонила то зеркало, которое она держала, и закрыла глаза рукой.
– Ах, Наташа! – сказала она.
– Видела? Видела? Что видела? – вскрикнула Наташа, поддерживая зеркало.
Соня ничего не видала, она только что хотела замигать глазами и встать, когда услыхала голос Наташи, сказавшей «непременно»… Ей не хотелось обмануть ни Дуняшу, ни Наташу, и тяжело было сидеть. Она сама не знала, как и вследствие чего у нее вырвался крик, когда она закрыла глаза рукою.
– Его видела? – спросила Наташа, хватая ее за руку.
– Да. Постой… я… видела его, – невольно сказала Соня, еще не зная, кого разумела Наташа под словом его: его – Николая или его – Андрея.
«Но отчего же мне не сказать, что я видела? Ведь видят же другие! И кто же может уличить меня в том, что я видела или не видала?» мелькнуло в голове Сони.
– Да, я его видела, – сказала она.
– Как же? Как же? Стоит или лежит?
– Нет, я видела… То ничего не было, вдруг вижу, что он лежит.
– Андрей лежит? Он болен? – испуганно остановившимися глазами глядя на подругу, спрашивала Наташа.
– Нет, напротив, – напротив, веселое лицо, и он обернулся ко мне, – и в ту минуту как она говорила, ей самой казалось, что она видела то, что говорила.
– Ну а потом, Соня?…
– Тут я не рассмотрела, что то синее и красное…
– Соня! когда он вернется? Когда я увижу его! Боже мой, как я боюсь за него и за себя, и за всё мне страшно… – заговорила Наташа, и не отвечая ни слова на утешения Сони, легла в постель и долго после того, как потушили свечу, с открытыми глазами, неподвижно лежала на постели и смотрела на морозный, лунный свет сквозь замерзшие окна.


Вскоре после святок Николай объявил матери о своей любви к Соне и о твердом решении жениться на ней. Графиня, давно замечавшая то, что происходило между Соней и Николаем, и ожидавшая этого объяснения, молча выслушала его слова и сказала сыну, что он может жениться на ком хочет; но что ни она, ни отец не дадут ему благословения на такой брак. В первый раз Николай почувствовал, что мать недовольна им, что несмотря на всю свою любовь к нему, она не уступит ему. Она, холодно и не глядя на сына, послала за мужем; и, когда он пришел, графиня хотела коротко и холодно в присутствии Николая сообщить ему в чем дело, но не выдержала: заплакала слезами досады и вышла из комнаты. Старый граф стал нерешительно усовещивать Николая и просить его отказаться от своего намерения. Николай отвечал, что он не может изменить своему слову, и отец, вздохнув и очевидно смущенный, весьма скоро перервал свою речь и пошел к графине. При всех столкновениях с сыном, графа не оставляло сознание своей виноватости перед ним за расстройство дел, и потому он не мог сердиться на сына за отказ жениться на богатой невесте и за выбор бесприданной Сони, – он только при этом случае живее вспоминал то, что, ежели бы дела не были расстроены, нельзя было для Николая желать лучшей жены, чем Соня; и что виновен в расстройстве дел только один он с своим Митенькой и с своими непреодолимыми привычками.
Отец с матерью больше не говорили об этом деле с сыном; но несколько дней после этого, графиня позвала к себе Соню и с жестокостью, которой не ожидали ни та, ни другая, графиня упрекала племянницу в заманивании сына и в неблагодарности. Соня, молча с опущенными глазами, слушала жестокие слова графини и не понимала, чего от нее требуют. Она всем готова была пожертвовать для своих благодетелей. Мысль о самопожертвовании была любимой ее мыслью; но в этом случае она не могла понять, кому и чем ей надо жертвовать. Она не могла не любить графиню и всю семью Ростовых, но и не могла не любить Николая и не знать, что его счастие зависело от этой любви. Она была молчалива и грустна, и не отвечала. Николай не мог, как ему казалось, перенести долее этого положения и пошел объясниться с матерью. Николай то умолял мать простить его и Соню и согласиться на их брак, то угрожал матери тем, что, ежели Соню будут преследовать, то он сейчас же женится на ней тайно.
Графиня с холодностью, которой никогда не видал сын, отвечала ему, что он совершеннолетний, что князь Андрей женится без согласия отца, и что он может то же сделать, но что никогда она не признает эту интригантку своей дочерью.
Взорванный словом интригантка , Николай, возвысив голос, сказал матери, что он никогда не думал, чтобы она заставляла его продавать свои чувства, и что ежели это так, то он последний раз говорит… Но он не успел сказать того решительного слова, которого, судя по выражению его лица, с ужасом ждала мать и которое может быть навсегда бы осталось жестоким воспоминанием между ними. Он не успел договорить, потому что Наташа с бледным и серьезным лицом вошла в комнату от двери, у которой она подслушивала.
– Николинька, ты говоришь пустяки, замолчи, замолчи! Я тебе говорю, замолчи!.. – почти кричала она, чтобы заглушить его голос.
– Мама, голубчик, это совсем не оттого… душечка моя, бедная, – обращалась она к матери, которая, чувствуя себя на краю разрыва, с ужасом смотрела на сына, но, вследствие упрямства и увлечения борьбы, не хотела и не могла сдаться.
– Николинька, я тебе растолкую, ты уйди – вы послушайте, мама голубушка, – говорила она матери.
Слова ее были бессмысленны; но они достигли того результата, к которому она стремилась.
Графиня тяжело захлипав спрятала лицо на груди дочери, а Николай встал, схватился за голову и вышел из комнаты.
Наташа взялась за дело примирения и довела его до того, что Николай получил обещание от матери в том, что Соню не будут притеснять, и сам дал обещание, что он ничего не предпримет тайно от родителей.
С твердым намерением, устроив в полку свои дела, выйти в отставку, приехать и жениться на Соне, Николай, грустный и серьезный, в разладе с родными, но как ему казалось, страстно влюбленный, в начале января уехал в полк.
После отъезда Николая в доме Ростовых стало грустнее чем когда нибудь. Графиня от душевного расстройства сделалась больна.
Соня была печальна и от разлуки с Николаем и еще более от того враждебного тона, с которым не могла не обращаться с ней графиня. Граф более чем когда нибудь был озабочен дурным положением дел, требовавших каких нибудь решительных мер. Необходимо было продать московский дом и подмосковную, а для продажи дома нужно было ехать в Москву. Но здоровье графини заставляло со дня на день откладывать отъезд.
Наташа, легко и даже весело переносившая первое время разлуки с своим женихом, теперь с каждым днем становилась взволнованнее и нетерпеливее. Мысль о том, что так, даром, ни для кого пропадает ее лучшее время, которое бы она употребила на любовь к нему, неотступно мучила ее. Письма его большей частью сердили ее. Ей оскорбительно было думать, что тогда как она живет только мыслью о нем, он живет настоящею жизнью, видит новые места, новых людей, которые для него интересны. Чем занимательнее были его письма, тем ей было досаднее. Ее же письма к нему не только не доставляли ей утешения, но представлялись скучной и фальшивой обязанностью. Она не умела писать, потому что не могла постигнуть возможности выразить в письме правдиво хоть одну тысячную долю того, что она привыкла выражать голосом, улыбкой и взглядом. Она писала ему классически однообразные, сухие письма, которым сама не приписывала никакого значения и в которых, по брульонам, графиня поправляла ей орфографические ошибки.
Здоровье графини все не поправлялось; но откладывать поездку в Москву уже не было возможности. Нужно было делать приданое, нужно было продать дом, и притом князя Андрея ждали сперва в Москву, где в эту зиму жил князь Николай Андреич, и Наташа была уверена, что он уже приехал.
Графиня осталась в деревне, а граф, взяв с собой Соню и Наташу, в конце января поехал в Москву.



Пьер после сватовства князя Андрея и Наташи, без всякой очевидной причины, вдруг почувствовал невозможность продолжать прежнюю жизнь. Как ни твердо он был убежден в истинах, открытых ему его благодетелем, как ни радостно ему было то первое время увлечения внутренней работой самосовершенствования, которой он предался с таким жаром, после помолвки князя Андрея с Наташей и после смерти Иосифа Алексеевича, о которой он получил известие почти в то же время, – вся прелесть этой прежней жизни вдруг пропала для него. Остался один остов жизни: его дом с блестящею женой, пользовавшеюся теперь милостями одного важного лица, знакомство со всем Петербургом и служба с скучными формальностями. И эта прежняя жизнь вдруг с неожиданной мерзостью представилась Пьеру. Он перестал писать свой дневник, избегал общества братьев, стал опять ездить в клуб, стал опять много пить, опять сблизился с холостыми компаниями и начал вести такую жизнь, что графиня Елена Васильевна сочла нужным сделать ему строгое замечание. Пьер почувствовав, что она была права, и чтобы не компрометировать свою жену, уехал в Москву.