Лоло-бирманские языки

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Лоло-бирманская
Таксон:

ветвь

Ареал:

КНР, Мьянма, Таиланд, Лаос, Вьетнам, Индия

Число носителей:

42 млн. (оценка, 2009)

Классификация
Категория:

Языки Евразии

Сино-тибетская семья

Тибето-бирманская подсемья
Состав

3 группы

Коды языковой группы
ISO 639-2:

ISO 639-5:

См. также: Проект:Лингвистика

Лоло-бирманские языки — крупнейшая ветвь в составе тибето-бирманских языков. Распространены главным образом в Мьянме и КНР (Юньнань, юг Сычуани и запад Гуйчжоу), а также в Таиланде, Лаосе, Вьетнаме и Индии. Общее число говорящих — около 42 млн человек (в том числе около 32 млн человек на бирманском и около 2 млн — на языке носу), что составляет около 2/3 общего числа говорящих на тибето-бирманских языках.





Название

Хотя в русском языке прочно закрепилось название «Лоло-бирманские языки» и другие варианты не употребляются, в английском существует несколько конкурирующих вариантов, которые в основном разнятся названием лолойских языков: Lolo-Burmese, Burmese-Lolo, Yipo-Burmic, Burmish-Yiish, Burmese-Yipho, Burmish-Ngwi и т. д.

Классификация

Лоло-бирманские языки делятся на 3 основные группы.

  • лолойская группа (нгви, лоло, ийская, ньи) делится на 3—4 подгруппы, однако границы между ними довольно расплывчитые. Как показывают недавние исследования многие из названных языков оказываются кластерами из нескольких близкородственных, но взаимнонепонятных языков, так что по некоторым оценкам число лолойских языков может достигать 90—100. Распространены в основном в Китае по всей территории Юньнани, на юге Сычуани, западе Гуйчжоу, а в результате относительно недавних миграций также на востоке Мьянмы, севере Таиланда, Лаоса и Вьетнама.
  • группа наси (нахи) — языки наси и мосо (на) (Китай: Юньнань, Сычуань)

Лингвистическая характеристика

Лоло-бирманские языки — слоговые, изолирующие с тенденцией к агглютинации.

Фонология

Слог обычно состоит из начального согласного и гласного, иногда с сонорной медиалью между ними (w, y, реже r, l). В некоторых языках возможны конечные согласные (в старобирманском[1], севернобирманских, бисоидных языках). В одних языках почти все слова моносиллабические, в других могут состоять из 2-3 слогов.

Для всех языков характерен богатый консонантизм, которые может включать до 4 рядов смычных (t, tʰ, d, реже nd), пре-аспирированные или глухие сонанты (ʰm, ʰn, ʰl, ʰŋ, ʰɲ), несколько рядов переднеязычных спирантов и аффрикат (зубные, ретрофлексные, альвео-палатальные), латеральные спиранты, денто-латеральные аффрикаты и очень редкие велярно-латеральные аффрикаты (в некоторых юго-восточно-лолойских языках).

Для вокализма характерно наличие 9-12 оральных гласных, в том числе центрального ряда (ɨ, ɚ, ə), неогубленных гласных заднего ряда (ɯ, ɤ, ʌ, ɑ), различение гласных среднего ряда по подъёму (e/ɛ, o/ɔ). Встречаются слоговые носовые сонанты (m̩, ŋ̩, ɹ̩, r̩) и слоговые спиранты (z̩, β, ʙ̩).

Все лоло-бирманские языки — тоновые, обычно различаются 3-4 тона, иногда до 6-7, часто также различаются разные типы фонации.

Морфология

Грамматические значения выражаются именными и глагольными служебными морфемами, почти всегда постпозитивными. Слова со значением качества сочетаются с глагольными морфемами и обычно считаются глаголами. Именные морфемы обозначают число и синтаксическую функцию имени, глагольные имеют значение времени, аспекта, модальности и др. Согласование в глаголе обычно отсутствует.

Как и во многих других тибето-бирманских языках, каузатив у некоторых глаголов образуется супплетивно или с помощью внутр. флексии — чередованием начальных согласных и/или тонов (рефлекс давно исчезнувшего префикса *s-), напр. лаху:

  • dɔ̀ ‘пить’ — tɔ ‘поить’,
  • mɔ̀ ‘видеть’ — mɔ ‘показывать’.

Синтаксис

Порядок слов в предложении обычно SOV.

В словосочетании зависимое слово ставится предшествует главному, кроме определений с качественным и количественным значением (в отдельных языках встречаются исключения).

Качественные прилагательные присоединяются по-разному в зависимости от отчуждаемости/неотчуждаемости; напр. в акха:

  • ŋà-sʲʰà -né ‘красная рыба’ (сейчас красного цвета, с частицей перед прилагательным),
  • ŋà-sʲʰà ŋà né ‘красная рыба’ (как тип рыбы, всегда красная, с редупликацией первого слога существительного).

Числительные обязательно употребляются с классификаторами (счётными словами); напр., в яз. лису:

  • ɑ5521 sɑ̱44 mɑ̱44 ‘три собаки’ (букв. — «собаки три штуки»);
  • при этом главное слово иногда может опускаться: sɑ̱4455lɑ̱21 ‘отец и два ребёнка’ (букв. — три штуки «отца и детей»).

Если существительное имеет постпозитивное определение, служебные морфемы ставятся после него, то есть они оформляют именное словосочетание, а не само имя.

Письменность

Бирманский язык пользуется слоговой письменностью индийского происхождения, существующей с XI в.

Для записи языков носу, нису, насу со средневековья используется словесно-слоговая письменность (классическое письмо и), сохранившаяся сейчас в нескольких разновидностях. С 1970-х гг. официальным для них является слоговое письмо (современное письмо и).

Для наси сохраняются пиктографическая (геба) и слоговая (донгба) письменности.

Для многих языков созданы письменности на латинской графической основе (наси, лису, лаху, хани, ачан, цайва). Для языков липо и насу используется также слоговое письмо Полларда, а для лису — т. н. алфавит Фрейзера.

Изучение

Лоло-бирманские языки — одна из наиболее изученных ветвей тибето-бирманских языков. В Европе первые сведения об этих языках (кроме бирманского) появились в конце XIX века. Их изучают главным образом в США, КНР, Австралии и Японии. Сравнительные или обобщающие исследования принадлежат Р. Бёрлингу (США), Т. Нисиде (Япония), Дж. А. Матисоффу (США), Д. Брэдли (США/Австралия), Сунь Х. (КНР), Тёргуду Г. (США), в России — И. И. Пейросу (РФ/Австралия).

Напишите отзыв о статье "Лоло-бирманские языки"

Примечания

  1. В бирманской орфографии отражаются восемь конечных согласных, различавшихся несколько сот лет назад, но сейчас все конечные носовые в бирманском языке совпали в одном заднеязычном носовом, неносовые перешли в гортанную смычку.

Литература

  • [starling.rinet.ru/Texts/loloburm.pdf Головастиков А. Н. Гипотеза вторичного происхождения тонов в лоло-бирманских языках // Историческая акцентология и сравнительно-исторический метод. М.: Наука, 1989. Стр. 255-290]
  • Burling R. Proto Lolo-Burmese // International Journal of American Linguistics 31/1 part 2, 1967.
  • Bradley D. Proto-Loloish. L., 1979.
  • Bradley, D. [sealang.net/sala/archives/djvu1/bradley1977proto.djvu Proto-Loloish Tones] // Papers in Southeast Asian Linguistics No.5, ed. S.A. Wurm, vol. 5, pp. 1-22. Pacific Linguistics, the Australian National University, 1977.
  • Peiros I. [sealang.net/sala/archives/djvu1/peiros1997lolo.djvu Lolo-Burmese linguistic archaeology] // The Mon-Khmer Studies Journal. vol. 27, 1997.
  • Pelkey J. R. [sealang.net/sala/archives/djvu1/pelkey2005puzzling.djvu Puzzling over Phula: Toward the Synthesis and Statement of a Sub-Branch] // Linguistics of the Tibeto-Burman Area 28/2, 2005.
  • [www.csuchico.edu/~gthurgood/GWT_Homepage.html Thurgood G.] Subgrouping on the basis of shared phonological innovations: [www.csuchico.edu/~gthurgood/Papers/Lolo_Burmese_subgrouping.pdf a Lolo-Burmese case study] // Proceedings of the Berkeley Linguistics Society, 8, 1982.

Ссылки

Отрывок, характеризующий Лоло-бирманские языки

– Nun ja, was soll denn da noch expliziert werden? [Ну да, что еще тут толковать? (нем.) ] – Паулучи и Мишо в два голоса нападали на Вольцогена по французски. Армфельд по немецки обращался к Пфулю. Толь по русски объяснял князю Волконскому. Князь Андрей молча слушал и наблюдал.
Из всех этих лиц более всех возбуждал участие в князе Андрее озлобленный, решительный и бестолково самоуверенный Пфуль. Он один из всех здесь присутствовавших лиц, очевидно, ничего не желал для себя, ни к кому не питал вражды, а желал только одного – приведения в действие плана, составленного по теории, выведенной им годами трудов. Он был смешон, был неприятен своей ироничностью, но вместе с тем он внушал невольное уважение своей беспредельной преданностью идее. Кроме того, во всех речах всех говоривших была, за исключением Пфуля, одна общая черта, которой не было на военном совете в 1805 м году, – это был теперь хотя и скрываемый, но панический страх перед гением Наполеона, страх, который высказывался в каждом возражении. Предполагали для Наполеона всё возможным, ждали его со всех сторон и его страшным именем разрушали предположения один другого. Один Пфуль, казалось, и его, Наполеона, считал таким же варваром, как и всех оппонентов своей теории. Но, кроме чувства уважения, Пфуль внушал князю Андрею и чувство жалости. По тому тону, с которым с ним обращались придворные, по тому, что позволил себе сказать Паулучи императору, но главное по некоторой отчаянности выражении самого Пфуля, видно было, что другие знали и он сам чувствовал, что падение его близко. И, несмотря на свою самоуверенность и немецкую ворчливую ироничность, он был жалок с своими приглаженными волосами на височках и торчавшими на затылке кисточками. Он, видимо, хотя и скрывал это под видом раздражения и презрения, он был в отчаянии оттого, что единственный теперь случай проверить на огромном опыте и доказать всему миру верность своей теории ускользал от него.
Прения продолжались долго, и чем дольше они продолжались, тем больше разгорались споры, доходившие до криков и личностей, и тем менее было возможно вывести какое нибудь общее заключение из всего сказанного. Князь Андрей, слушая этот разноязычный говор и эти предположения, планы и опровержения и крики, только удивлялся тому, что они все говорили. Те, давно и часто приходившие ему во время его военной деятельности, мысли, что нет и не может быть никакой военной науки и поэтому не может быть никакого так называемого военного гения, теперь получили для него совершенную очевидность истины. «Какая же могла быть теория и наука в деле, которого условия и обстоятельства неизвестны и не могут быть определены, в котором сила деятелей войны еще менее может быть определена? Никто не мог и не может знать, в каком будет положении наша и неприятельская армия через день, и никто не может знать, какая сила этого или того отряда. Иногда, когда нет труса впереди, который закричит: „Мы отрезаны! – и побежит, а есть веселый, смелый человек впереди, который крикнет: «Ура! – отряд в пять тысяч стоит тридцати тысяч, как под Шепграбеном, а иногда пятьдесят тысяч бегут перед восемью, как под Аустерлицем. Какая же может быть наука в таком деле, в котором, как во всяком практическом деле, ничто не может быть определено и все зависит от бесчисленных условий, значение которых определяется в одну минуту, про которую никто не знает, когда она наступит. Армфельд говорит, что наша армия отрезана, а Паулучи говорит, что мы поставили французскую армию между двух огней; Мишо говорит, что негодность Дрисского лагеря состоит в том, что река позади, а Пфуль говорит, что в этом его сила. Толь предлагает один план, Армфельд предлагает другой; и все хороши, и все дурны, и выгоды всякого положения могут быть очевидны только в тот момент, когда совершится событие. И отчего все говорят: гений военный? Разве гений тот человек, который вовремя успеет велеть подвезти сухари и идти тому направо, тому налево? Оттого только, что военные люди облечены блеском и властью и массы подлецов льстят власти, придавая ей несвойственные качества гения, их называют гениями. Напротив, лучшие генералы, которых я знал, – глупые или рассеянные люди. Лучший Багратион, – сам Наполеон признал это. А сам Бонапарте! Я помню самодовольное и ограниченное его лицо на Аустерлицком поле. Не только гения и каких нибудь качеств особенных не нужно хорошему полководцу, но, напротив, ему нужно отсутствие самых лучших высших, человеческих качеств – любви, поэзии, нежности, философского пытливого сомнения. Он должен быть ограничен, твердо уверен в том, что то, что он делает, очень важно (иначе у него недостанет терпения), и тогда только он будет храбрый полководец. Избави бог, коли он человек, полюбит кого нибудь, пожалеет, подумает о том, что справедливо и что нет. Понятно, что исстари еще для них подделали теорию гениев, потому что они – власть. Заслуга в успехе военного дела зависит не от них, а от того человека, который в рядах закричит: пропали, или закричит: ура! И только в этих рядах можно служить с уверенностью, что ты полезен!“
Так думал князь Андрей, слушая толки, и очнулся только тогда, когда Паулучи позвал его и все уже расходились.
На другой день на смотру государь спросил у князя Андрея, где он желает служить, и князь Андрей навеки потерял себя в придворном мире, не попросив остаться при особе государя, а попросив позволения служить в армии.


Ростов перед открытием кампании получил письмо от родителей, в котором, кратко извещая его о болезни Наташи и о разрыве с князем Андреем (разрыв этот объясняли ему отказом Наташи), они опять просили его выйти в отставку и приехать домой. Николай, получив это письмо, и не попытался проситься в отпуск или отставку, а написал родителям, что очень жалеет о болезни и разрыве Наташи с ее женихом и что он сделает все возможное для того, чтобы исполнить их желание. Соне он писал отдельно.
«Обожаемый друг души моей, – писал он. – Ничто, кроме чести, не могло бы удержать меня от возвращения в деревню. Но теперь, перед открытием кампании, я бы счел себя бесчестным не только перед всеми товарищами, но и перед самим собою, ежели бы я предпочел свое счастие своему долгу и любви к отечеству. Но это последняя разлука. Верь, что тотчас после войны, ежели я буду жив и все любим тобою, я брошу все и прилечу к тебе, чтобы прижать тебя уже навсегда к моей пламенной груди».
Действительно, только открытие кампании задержало Ростова и помешало ему приехать – как он обещал – и жениться на Соне. Отрадненская осень с охотой и зима со святками и с любовью Сони открыли ему перспективу тихих дворянских радостей и спокойствия, которых он не знал прежде и которые теперь манили его к себе. «Славная жена, дети, добрая стая гончих, лихие десять – двенадцать свор борзых, хозяйство, соседи, служба по выборам! – думал он. Но теперь была кампания, и надо было оставаться в полку. А так как это надо было, то Николай Ростов, по своему характеру, был доволен и той жизнью, которую он вел в полку, и сумел сделать себе эту жизнь приятною.
Приехав из отпуска, радостно встреченный товарищами, Николай был посылал за ремонтом и из Малороссии привел отличных лошадей, которые радовали его и заслужили ему похвалы от начальства. В отсутствие его он был произведен в ротмистры, и когда полк был поставлен на военное положение с увеличенным комплектом, он опять получил свой прежний эскадрон.
Началась кампания, полк был двинут в Польшу, выдавалось двойное жалованье, прибыли новые офицеры, новые люди, лошади; и, главное, распространилось то возбужденно веселое настроение, которое сопутствует началу войны; и Ростов, сознавая свое выгодное положение в полку, весь предался удовольствиям и интересам военной службы, хотя и знал, что рано или поздно придется их покинуть.
Войска отступали от Вильны по разным сложным государственным, политическим и тактическим причинам. Каждый шаг отступления сопровождался сложной игрой интересов, умозаключений и страстей в главном штабе. Для гусар же Павлоградского полка весь этот отступательный поход, в лучшую пору лета, с достаточным продовольствием, был самым простым и веселым делом. Унывать, беспокоиться и интриговать могли в главной квартире, а в глубокой армии и не спрашивали себя, куда, зачем идут. Если жалели, что отступают, то только потому, что надо было выходить из обжитой квартиры, от хорошенькой панны. Ежели и приходило кому нибудь в голову, что дела плохи, то, как следует хорошему военному человеку, тот, кому это приходило в голову, старался быть весел и не думать об общем ходе дел, а думать о своем ближайшем деле. Сначала весело стояли подле Вильны, заводя знакомства с польскими помещиками и ожидая и отбывая смотры государя и других высших командиров. Потом пришел приказ отступить к Свенцянам и истреблять провиант, который нельзя было увезти. Свенцяны памятны были гусарам только потому, что это был пьяный лагерь, как прозвала вся армия стоянку у Свенцян, и потому, что в Свенцянах много было жалоб на войска за то, что они, воспользовавшись приказанием отбирать провиант, в числе провианта забирали и лошадей, и экипажи, и ковры у польских панов. Ростов помнил Свенцяны потому, что он в первый день вступления в это местечко сменил вахмистра и не мог справиться с перепившимися всеми людьми эскадрона, которые без его ведома увезли пять бочек старого пива. От Свенцян отступали дальше и дальше до Дриссы, и опять отступили от Дриссы, уже приближаясь к русским границам.