Ломако, Пётр Фадеевич

Пётр Фадеевич Ломако<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Министр цветной металлургии СССР
2 октября 1965 года — 31 октября 1986 года
Глава правительства:	Алексей Николаевич Косыгин, Николай Александрович Тихонов, Николай Иванович Рыжков
Предшественник:	Должность учреждена.
Преемник:	Владимир Александрович Дурасов
Председатель Государственного планового комитета Совета Министров СССР
24 ноября 1962 года — 2 октября 1965 года
Глава правительства:	Никита Сергеевич Хрущев, Алексей Николаевич Косыгин
Предшественник:	Вениамин Эммануилович Дымшиц
Преемник:	Николай Константинович Байбаков
Председатель Государственного научно-экономического совета Совета Министров СССР
10 ноября 1962 года — 24 ноября 1962 года
Глава правительства:	Никита Сергеевич Хрущев
Предшественник:	Александр Фёдорович Засядько
Преемник:	Должность упразднена
Министр цветной металлургии СССР
8 февраля 1954 года — 10 мая 1957 года
Глава правительства:	Георгий Максимилианович Маленков, Николай Александрович Булганин
Предшественник:	Должность учреждена, Иван Фёдорович Тевосян как министр металлургической промышленности СССР
Преемник:	Должность упразднена.
Министр цветной металлургии СССР
28 декабря 1950 года — 15 марта 1953 года
Глава правительства:	Иосиф Виссарионович Сталин, Георгий Максимилианович Маленков
Предшественник:	Должность учреждена, Иван Фёдорович Тевосян как министр металлургической промышленности СССР
Преемник:	Должность упразднена, Иван Фёдорович Тевосян как министр металлургической промышленности СССР
Министр цветной металлургии СССР
19 марта 1946 года — 29 июля 1948 года
Глава правительства:	Иосиф Виссарионович Сталин
Предшественник:	Должность учреждена, он же как народный комиссар цветной металлургии СССР.
Преемник:	Должность упразднена, Иван Фёдорович Тевосян как министр металлургической промышленности СССР
Народный комиссар цветной металлургии СССР
9 июля 1940 года — 15 марта 1946 года
Глава правительства:	Иосиф Виссарионович Сталин
Предшественник:	Александр Иванович Самохвалов
Преемник:	Должность упразднена, он же как министр цветной металлургии СССР
Рождение:	29 июня (12 июля) 1904(1904-07-12) Темрюк, Кубанская область, Российская империя (ныне — Краснодарский край, Россия)
Смерть:	27 мая 1990(1990-05-27) (85 лет) Москва, РСФСР, СССР
Партия:	ВКП(б) с 1925 года.
Образование:	Московский институт цветных металлов
Профессия:	инженер-металлург
Автограф:
Награды:

Пётр Фаде́евич Лома́ко (29 июня [12 июля] 1904, Темрюк, Кубанская область — 27 мая 1990, Москва) — советский государственный деятель, нарком и министр, руководитель цветной металлургии СССР, специалист в области цветной металлургии. Герой Социалистического Труда.

По продолжительности служения на министерских постах – более 46 лет (с июня 1940 по октябрь 1986 гг.) – Ломако не имел равных в мире, поэтому в 1988 г. его имя было занесено в Книгу рекордов Гиннесса.

Биография

Родился 29 июня (12 июля) 1904 года в городе Темрюк Кубанской области в семье крестьянина. С 1920 по 1922 год — курьер, учётчик, заведующий учётным отделом Темрюкского райкома РКП(б).

С 1922 по 1923 год — политкомиссар отряда по борьбе с бандитизмом в Краснодарском крае.

С 1923 по 1923 год — заведующий отделом Темрюкского райкома ВЛКСМ.

С 1923 по 1924 год — председатель правления Темрюкского городского профсоюза торговых служащих.

С 1924 по 1927 год — учащийся рабфака в Краснодаре.

С 1927 по 1930 год — студент Московского института народного хозяйства.

С 1930 по 1932 год — студент Московского института цветных металлов и золота.

С 1932 по 1933 год — заместитель начальника сектора института «Гипроалюминий» (Ленинград).

С 1933 по 1937 год — бригадир, мастер, старший мастер, начальник цеха, заместитель главного инженера завода «Красный выборжец» в Ленинграде.

С 1937 по 1939 год — директор Кольчугинского завода по обработке цветных металлов во Владимирской области.

С 1939 по 1940 год — начальник Главка алюминиевой, магниевой и электродной промышленности, заместитель наркома цветной металлургии СССР.

С 1940 по 1948 год — нарком, министр цветной металлургии СССР. Во время Великой Отечественной войны руководил эвакуацией предприятий на Урал, организацией там производства, а после войны — восстановлением разрушенного хозяйства. 28 сентября 1942 года И. В. Сталин подписал Распоряжение ГКО от № ГКО-2352сс «Об организации работ по урану». В соответствии с этим документом П. Ф. Ломако лично курировал поставки продукции своего ведомства в адрес лаборатории атомного ядра. В конце 1944 года был назначен ответственным за передачу добычи урановой руды из подчинения Наркомцветмета в ведение НКВД СССР (ответственный А. П. Завенягин) в соответствии с Постановлением ГКО от 8 декабря 1944 года № ГКО-7102сс/ов «О мероприятиях по обеспечению развития добычи и переработки урановых руд»

С 1948 по 1950 год — первый заместитель Министра металлургической промышленности СССР.

С 1950 по 1953 год — Министр цветной металлургии СССР.

С 1953 по 1954 год — первый заместитель Министра металлургической промышленности СССР.

С 1954 по 1957 год — Министр цветной металлургии СССР.

С 1957 по 1961 год — председатель Красноярского Совета народного хозяйства

С 1961 по 1962 год — заместитель председателя Бюро ЦК КПСС по РСФСР.

С 1962 по 1962 год — председатель Государственного научно-экономического совета Совета министров СССР.

С 1962 по 1965 год — заместитель председателя Совета министров СССР.

С 1962 по 1965 год — Председатель Госплана СССР.

С 1965 по 1986 год — Министр цветной металлургии СССР.

В октябре 1986 вышел на пенсию.

Вклад в развитие цветной металлургии

Под руководством и при непосредственном участии П. Ф. Ломако была значительно расширена номенклатура выпуска ряда не производившихся ранее в СССР цветных, редких и драгоценных металлов, сплавов и изделий из них, начата широкомасштабная добыча алмазов (в Якутии), освоен выпуск титана, полупроводниковых и специальных углеродных материалов. Освоены десятки новых месторождений руд цветных металлов в различных районах Советского Союза. Построены предприятия по производству цветных металлов в Казахстане, Узбекистане, Таджикистане, на Украине, в республиках Закавказья. Создана крупная база производства алюминия в Сибири (Новокузнецк, Иркутск, Красноярск, Братск, Ачинск, Саяногорск). Все заводы твёрдосплавной промышленности были возведены практические заново.

Партийная и общественная деятельность

• В 1925 вступил в ВКП(б)
• В 1952—1961 — кандидат в члены ЦК КПСС
• В 1961—1989 — член ЦК КПСС
• Депутат Совета Национальностей Верховного Совета СССР 2-го (1946—1950), 4—11-го созывов (1958—1989) от Казахской ССР (11-й созыв).

Награды

• Герой Социалистического Труда (1974)
• семь орденов Ленина
• орден Октябрьской Революции (1984)
• два ордена Трудового Красного Знамени
• орден Красной Звезды

медали:

• «За трудовую доблесть»
• «В ознаменование 100-летия со дня рождения В. И. Ленина»
• «За оборону Москвы»
• «20 лет Победы в Великой Отечественной войне»
• «30 лет Победы в Великой Отечественной войне» (Участнику войны)
• «30 лет Победы в Великой Отечественной войне» (Участнику трудового фронта)
• «40 лет Победы в Великой Отечественной войне»
• «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.»
• «За восстановление предприятий чёрной металлургии юга»
• «В память 800-летия Москвы»
• «50 лет Вооружённых Сил СССР»
• нагрудный знак «Шахтёрская слава» I степени

• Почётный гражданин города Кольчугино (Владимирская область) (1977)
• Почётный гражданин города Усть-Каменогорск (Казахстан) (1970)

Память

П. Ф. Ломако называют «отцом алюминиевой индустрии России». Под его непосредственным руководством были созданы основные заводы алюминиевой промышленности страны.

Мемориальная доска установлена в 2004 г. на фасаде «Дома металлургов» (бывш. «Деловой двор») в Москве (Славянская пл., 2/1), где министр цветной металлургии СССР П. Ф. Ломако работал с 1965 по 1969 гг.

Улица Ломако в городе Кольчугино Владимирской области (Микрорайон № 1) названа в память о том, что П. Ф. Ломако работал в этом городе в 1937—1939 гг., будучи директором Кольчугинского завода по обработке цветных металлов.

В 2004 году Кольчугинский Совет народных депутатов решил установить мемориальную доску П. Ф. Ломако на здании заводоуправления ООО «Кольчугцветмет» и барельеф на здании заводского музея.

Улица Петра Ломако в городе Красноярске (жилой район «Слобода Весны») названа в октябре 2014 года в память о вкладе П. Ф. Ломако в развитие города и Красноярского края, где под его руководством были построены крупные предприятия цветной металлургии.

Премия имени П. Ф. Ломако учреждена Уральской горно-металлургической компанией. Вручается за производственные достижения в цветной металлургии.

Похоронен в Москве на Новодевичьем кладбище.

Ссылки

 [www.warheroes.ru/hero/hero.asp?Hero_id=12887 Ломако, Пётр Фадеевич]. Сайт «Герои Страны».

• [www.hronos.km.ru/biograf/lomako.html Биография на сайте XPOHOC, редактор Вячеслав Румянцев]

Отрывок, характеризующий Ломако, Пётр Фадеевич

– Ну вот, глупости! – Я вам дело говорю, – сердито сказала Наташа. – Я пришла спросить, что делать, а вы мне говорите: «глупости»…
Графиня пожала плечами.
– Ежели правда, что мосьё Денисов сделал тебе предложение, то скажи ему, что он дурак, вот и всё.
– Нет, он не дурак, – обиженно и серьезно сказала Наташа.
– Ну так что ж ты хочешь? Вы нынче ведь все влюблены. Ну, влюблена, так выходи за него замуж! – сердито смеясь, проговорила графиня. – С Богом!
– Нет, мама, я не влюблена в него, должно быть не влюблена в него.
– Ну, так так и скажи ему.
– Мама, вы сердитесь? Вы не сердитесь, голубушка, ну в чем же я виновата?
– Нет, да что же, мой друг? Хочешь, я пойду скажу ему, – сказала графиня, улыбаясь.
– Нет, я сама, только научите. Вам всё легко, – прибавила она, отвечая на ее улыбку. – А коли бы видели вы, как он мне это сказал! Ведь я знаю, что он не хотел этого сказать, да уж нечаянно сказал.
– Ну всё таки надо отказать.
– Нет, не надо. Мне так его жалко! Он такой милый.
– Ну, так прими предложение. И то пора замуж итти, – сердито и насмешливо сказала мать.
– Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.
– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.

На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.



После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
– Осмелюсь просить ваше сиятельство потесниться крошечку, вот для них, – сказал смотритель, входя в комнату и вводя за собой другого, остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета, глазами.
Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах на худых костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову и взглянул на Безухого. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек, без усов и бороды, которые видимо не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичек слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда всё было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.
Слуга принес назад свой пустой, перевернутый стакан с недокусанным кусочком сахара и спросил, не нужно ли чего.
– Ничего. Подай книгу, – сказал проезжающий. Слуга подал книгу, которая показалась Пьеру духовною, и проезжающий углубился в чтение. Пьер смотрел на него. Вдруг проезжающий отложил книгу, заложив закрыл ее и, опять закрыв глаза и облокотившись на спинку, сел в свое прежнее положение. Пьер смотрел на него и не успел отвернуться, как старик открыл глаза и уставил свой твердый и строгий взгляд прямо в лицо Пьеру.
Пьер чувствовал себя смущенным и хотел отклониться от этого взгляда, но блестящие, старческие глаза неотразимо притягивали его к себе.


– Имею удовольствие говорить с графом Безухим, ежели я не ошибаюсь, – сказал проезжающий неторопливо и громко. Пьер молча, вопросительно смотрел через очки на своего собеседника.
– Я слышал про вас, – продолжал проезжающий, – и про постигшее вас, государь мой, несчастье. – Он как бы подчеркнул последнее слово, как будто он сказал: «да, несчастье, как вы ни называйте, я знаю, что то, что случилось с вами в Москве, было несчастье». – Весьма сожалею о том, государь мой.
Пьер покраснел и, поспешно спустив ноги с постели, нагнулся к старику, неестественно и робко улыбаясь.
– Я не из любопытства упомянул вам об этом, государь мой, но по более важным причинам. – Он помолчал, не выпуская Пьера из своего взгляда, и подвинулся на диване, приглашая этим жестом Пьера сесть подле себя. Пьеру неприятно было вступать в разговор с этим стариком, но он, невольно покоряясь ему, подошел и сел подле него.
– Вы несчастливы, государь мой, – продолжал он. – Вы молоды, я стар. Я бы желал по мере моих сил помочь вам.
– Ах, да, – с неестественной улыбкой сказал Пьер. – Очень вам благодарен… Вы откуда изволите проезжать? – Лицо проезжающего было не ласково, даже холодно и строго, но несмотря на то, и речь и лицо нового знакомца неотразимо привлекательно действовали на Пьера.
– Но если по каким либо причинам вам неприятен разговор со мною, – сказал старик, – то вы так и скажите, государь мой. – И он вдруг улыбнулся неожиданно, отечески нежной улыбкой.
– Ах нет, совсем нет, напротив, я очень рад познакомиться с вами, – сказал Пьер, и, взглянув еще раз на руки нового знакомца, ближе рассмотрел перстень. Он увидал на нем Адамову голову, знак масонства.
– Позвольте мне спросить, – сказал он. – Вы масон?
– Да, я принадлежу к братству свободных каменьщиков, сказал проезжий, все глубже и глубже вглядываясь в глаза Пьеру. – И от себя и от их имени протягиваю вам братскую руку.
– Я боюсь, – сказал Пьер, улыбаясь и колеблясь между доверием, внушаемым ему личностью масона, и привычкой насмешки над верованиями масонов, – я боюсь, что я очень далек от пониманья, как это сказать, я боюсь, что мой образ мыслей насчет всего мироздания так противоположен вашему, что мы не поймем друг друга.
– Мне известен ваш образ мыслей, – сказал масон, – и тот ваш образ мыслей, о котором вы говорите, и который вам кажется произведением вашего мысленного труда, есть образ мыслей большинства людей, есть однообразный плод гордости, лени и невежества. Извините меня, государь мой, ежели бы я не знал его, я бы не заговорил с вами. Ваш образ мыслей есть печальное заблуждение.
– Точно так же, как я могу предполагать, что и вы находитесь в заблуждении, – сказал Пьер, слабо улыбаясь.
– Я никогда не посмею сказать, что я знаю истину, – сказал масон, всё более и более поражая Пьера своею определенностью и твердостью речи. – Никто один не может достигнуть до истины; только камень за камнем, с участием всех, миллионами поколений, от праотца Адама и до нашего времени, воздвигается тот храм, который должен быть достойным жилищем Великого Бога, – сказал масон и закрыл глаза.
– Я должен вам сказать, я не верю, не… верю в Бога, – с сожалением и усилием сказал Пьер, чувствуя необходимость высказать всю правду.
Масон внимательно посмотрел на Пьера и улыбнулся, как улыбнулся бы богач, державший в руках миллионы, бедняку, который бы сказал ему, что нет у него, у бедняка, пяти рублей, могущих сделать его счастие.
– Да, вы не знаете Его, государь мой, – сказал масон. – Вы не можете знать Его. Вы не знаете Его, оттого вы и несчастны.
– Да, да, я несчастен, подтвердил Пьер; – но что ж мне делать?
– Вы не знаете Его, государь мой, и оттого вы очень несчастны. Вы не знаете Его, а Он здесь, Он во мне. Он в моих словах, Он в тебе, и даже в тех кощунствующих речах, которые ты произнес сейчас! – строгим дрожащим голосом сказал масон.
Он помолчал и вздохнул, видимо стараясь успокоиться.
– Ежели бы Его не было, – сказал он тихо, – мы бы с вами не говорили о Нем, государь мой. О чем, о ком мы говорили? Кого ты отрицал? – вдруг сказал он с восторженной строгостью и властью в голосе. – Кто Его выдумал, ежели Его нет? Почему явилось в тебе предположение, что есть такое непонятное существо? Почему ты и весь мир предположили существование такого непостижимого существа, существа всемогущего, вечного и бесконечного во всех своих свойствах?… – Он остановился и долго молчал.
Пьер не мог и не хотел прерывать этого молчания.
– Он есть, но понять Его трудно, – заговорил опять масон, глядя не на лицо Пьера, а перед собою, своими старческими руками, которые от внутреннего волнения не могли оставаться спокойными, перебирая листы книги. – Ежели бы это был человек, в существовании которого ты бы сомневался, я бы привел к тебе этого человека, взял бы его за руку и показал тебе. Но как я, ничтожный смертный, покажу всё всемогущество, всю вечность, всю благость Его тому, кто слеп, или тому, кто закрывает глаза, чтобы не видать, не понимать Его, и не увидать, и не понять всю свою мерзость и порочность? – Он помолчал. – Кто ты? Что ты? Ты мечтаешь о себе, что ты мудрец, потому что ты мог произнести эти кощунственные слова, – сказал он с мрачной и презрительной усмешкой, – а ты глупее и безумнее малого ребенка, который бы, играя частями искусно сделанных часов, осмелился бы говорить, что, потому что он не понимает назначения этих часов, он и не верит в мастера, который их сделал. Познать Его трудно… Мы веками, от праотца Адама и до наших дней, работаем для этого познания и на бесконечность далеки от достижения нашей цели; но в непонимании Его мы видим только нашу слабость и Его величие… – Пьер, с замиранием сердца, блестящими глазами глядя в лицо масона, слушал его, не перебивал, не спрашивал его, а всей душой верил тому, что говорил ему этот чужой человек. Верил ли он тем разумным доводам, которые были в речи масона, или верил, как верят дети интонациям, убежденности и сердечности, которые были в речи масона, дрожанию голоса, которое иногда почти прерывало масона, или этим блестящим, старческим глазам, состарившимся на том же убеждении, или тому спокойствию, твердости и знанию своего назначения, которые светились из всего существа масона, и которые особенно сильно поражали его в сравнении с своей опущенностью и безнадежностью; – но он всей душой желал верить, и верил, и испытывал радостное чувство успокоения, обновления и возвращения к жизни.