Лонгвили

Орлеан-Лонгвиль
d'azur aux trois fleurs de lys d'or brisé en chef d'un lambel d'argent et d'une barre d'argent brochant sur le tout
Период	XV—XVIII века
Титул:	герцог де Лонгвиль, граф де Дюнуа, князь Невшательский
Родоначальник:	Жан де Дюнуа
Ветви рода:	1. Лонгвиль-Фронсак 2. Орлеан-Ротлен
Подданство	Франция Франция
Имения	Шатодён, Невшатель
Дворцы	замок Шатодён, Невшательский замок

Валуа-Лонгвиль (Orléans-Longueville) — побочная ветвь второго Орлеанского дома, ведущая происхождение от знаменитого полководца Жана Орлеанского (1402-68), который был пожалован в 1439 году титулом графа Дюнуа, а в 1443 году — графа Лонгвиля (южнее Дьепа, в Нормандии) и Танкарвиля. В начале XVI века Лонгвили приобрели владение суверенным княжеством Невшатель и получили от короля Людовика XII герцогский титул. В 1571 году Карл IX признал главу рода «принцем крови», а Людовик XIV в 1653 году подтвердил этот высокий статус. Последний из Лонгвилей умер в 1694 году, однако побочная ветвь — маркизы де Ротлен — просуществовала до самой Французской революции.

Сын графа Дюнуа, Франциск (1447-91), проживал в своих имениях в Дюнуа, занимаясь украшением родового замка в Шатодёне. Королю Людовику XII он приходился двоюродным братом, а Людовику XI — свояком. Он положил начало близости Лонгвилей с Савойским домом, взяв в жёны Агнессу Савойскую (1445—1508) младшую дочь Анны де Лузиньян и герцога Савойского. Их дети, таким образом, приходились Карлу VIII двоюродными братьями. Франциск содействовал браку своей племянницы Иоланды де ла Эй с герцогом Немурским.

Его младший сын, кардинал Жан Лонгвиль, занимал епископскую кафедру в Орлеане и архиепископскую в Тулузе, а старший, Франциск II (1478—1513), достроил Лонгвильское крыло в Шатоденском замке и принялся за перестройку средневекового замка Бланди. По случаю его брака с сестрой последнего герцога Алансонского (1505) Людовик XII возвёл графство Лонгвиль в степень герцогства. Дети его умерли в раннем возрасте, а вдова вышла замуж за Карла Вандомского. От этого брака родился король Антуан Наваррский.

Людовик I (1480—1516), королевский наместник Прованса, унаследовавший герцогский титул после смерти брата, к тому времени обеспечил будущее своего потомства браком с Иоганной Хахберг-Заузенбергской, наследницей обширных наделов на правом берегу Рейна под Базелем, включавших в себя также княжество Невшатель. В «битве шпор» он попал в плен к англичанам и по прибытии в Лондон договорился о браке французского короля Людовика XII с Марией Тюдор. Его старший сын Клод в 16 лет сложил голову при Павии (успев оставить внебрачного сына), а дочь вышла замуж за маркграфа Салуццо из Савойского дома.

После гибели Клода герцогский титул унаследовал его младший брат Людовик II (1510—1537). В 1534 году в Лувре была сыграна его свадьба с Марией де Гиз, будущей шотландской королевой (и матерью Марии Стюарт). Затем титул герцога де Лонгвиля перешёл к их сыну Франциску III (1535—1551), который также умер в юном возрасте.

Младший из сыновей Людовика I, Франциск (1513—1548), никогда не носил герцогского титула. Он именовал себя виконтом де Меленом, принцем де Шательайоном (сеньория на атлантическом побережье) и маркизом де Ротленом (хотя в действительности замок Рёттельн занимал правитель Бадена). Он взял в жёны Жаклин де Роган (1530—1587), ради сестры которой Франциск I выстроил блистательный Шамбор. Под влиянием Кальвина (с которым она состояла в переписке) Жаклин оставила католическое вероисповедание и удалилась в протестантский Невшатель, которым управляла от имени сына и внука. От брака её дочери с первым принцем Конде родился граф Суассонский, унаследовавший резиденцию в Бланди. У Франциска де Ротлена был внебрачный сын, от которого произошёл род графов и маркизов де Ротленов, просуществовавший до Французской революции.

Все последующие Лонгвили происходят от его законнорожденного сына Леонора, герцога Эстутвиля (1540—1573). Этот титул он приобрёл в 1563 году благодаря браку с Марией де Бурбон, герцогиней Эстутевиль — двоюродной сестрой Антуана Наваррского. Пока Леонор был занят на государственной службе, наместничая в Пикардии и Нормандии и предводительствуя королевскими армиями в различных войнах (при Сен-Кантене он попал в плен к имперцам), его супруга управляла Нёвшателем сначала от его имени, а потом от имени их сына и внука. В 1595 году она купила соседнее с Невшателем княжество Валанжен. Предчувствуя династический кризис в доме Валуа и не желая оставлять корону гугенотским вождям из Бурбонов, Карл IX в 1573 году признал Леонора де Лонгвиля принцем крови с правом наследования престола по салическому закону.

Леонор и Мария разделили свои титулы между старшим и младшим сыновьями — Генрихом и Франциском. Последний унаследовал от матери старинный титул графа Сен-Поля, а от супруги (из рода Комонов) — титул маркиза де Фронсака, который Генрих Великий в 1608 году возвысил до герцогского. Этот титул сделался выморочным с гибелью под Монпелье в 1622 году его юного сына Леонора. Старший брат герцога Фронсака, Генрих I де Лонгвиль (1568-95), провёл свою короткую жизнь в сражениях Религиозных войн, сложив голову под Амьеном в чине великого камергера Франции. Женой его была Екатерина Гонзага, дочь герцога и герцогини Неверских и близкая свойственница Гизов.

Генрих II де Лонгвиль (1595—1663) родился всего за 2 дня до гибели отца. Подобно своим предкам, он наместничал в Нормандии и Пикардии. Генрих носил сразу три герцогских титула — Лонгвиля, Эстутвиля и Кюломьера, а также целый букет графских. Несмотря на активное участие во Фронде, он был подтверждён в достоинстве принца крови. Первым браком был женат на дочери графа Суассонского, вторым — на сестре великого Конде, знаменитой Анне-Женевьеве де Бурбон-Конде. По семейной традиции именно она ведала делами в швейцарских владениях Лонгвилей.

От первого брака у Генриха II была дочь, Мария Немурская, а от второго — сын Жан-Луи (1646—1694), последний герцог Лонгвиль. Поскольку современники считали его слабоумным, за опеку над Жаном-Луи (и его обширными землями) вели спор его мать и сестра. Анна-Женевьева убедила супруга признать как собственного её сына от связи с герцогом Ларошфуко — Шарля-Пари, после чего старший сын был сделан аббатом, а герцогские титулы перешли к младшему. Мария Людовика Гонзага желала видеть его преемником своих мужей на польском престоле, и дело казалось решённым, когда молодой человек неожиданно погиб в первых же сражениях Голландской войны. Герцогский титул вернулся к его старшему брату, аббату.

В 1694 году этот последний из Лонгвилей умер, и многие из их французских титулов как выморочные вернулись к короне. Права на княжество Нёвшательское тут же предъявила Мария Немурская, вступив из-за этого в конфликт с принцем Конти. Ценой удаления из Версаля она смогла передать свои владения двоюродному брату Луи-Анри де Бурбон-Суассону — внебрачному сыну последнего графа Суассонского.

Законность этого наследования оспаривали потомки дочерей Леонора I де Лонгвиля, из которых младшая была за сыном маршала Матиньона, а старшая — за сыном маршала Реца из рода Гонди. Брак с Матиньоном произошёл вопреки воле Лонгвилей. По воспоминаниям герцога Сен-Симона, Мария Немурская категорически отказалась признать притязания Матиньонов (род, впоследствии занимавший престол Монако и построивший Матиньонский дворец), но к притязаниям наследницы Гонди, герцогини Ледигьер, отнеслась более благосклонно. После смерти Марии в 1707 году свои права на нёвшательское наследство предъявляли не менее 15 родственников.

Замок Рёттельн (Германия)		Замок Бланди-ле-Тур		Замок Три (Вексен)

Ссылки

• [genealogy.euweb.cz/capet/capet27.html Поколенная роспись дома Валуа-Лонгвиль]
• [www.hls-dhs-dss.ch/textes/f/F19532.php Лонгвили в Швейцарском историческом словаре]

Отрывок, характеризующий Лонгвили

– Oui, madame, [Да, сударыня,] – отвечал он, оглядываясь.
– Вы не видали моего мужа?
– Non, madame. [Нет, сударыня.] – Он улыбнулся совсем некстати.
– Вы, кажется, недавно были в Париже? Я думаю, очень интересно.
– Очень интересно..
Графиня переглянулась с Анной Михайловной. Анна Михайловна поняла, что ее просят занять этого молодого человека, и, подсев к нему, начала говорить об отце; но так же, как и графине, он отвечал ей только односложными словами. Гости были все заняты между собой. Les Razoumovsky… ca a ete charmant… Vous etes bien bonne… La comtesse Apraksine… [Разумовские… Это было восхитительно… Вы очень добры… Графиня Апраксина…] слышалось со всех сторон. Графиня встала и пошла в залу.
– Марья Дмитриевна? – послышался ее голос из залы.
– Она самая, – послышался в ответ грубый женский голос, и вслед за тем вошла в комнату Марья Дмитриевна.
Все барышни и даже дамы, исключая самых старых, встали. Марья Дмитриевна остановилась в дверях и, с высоты своего тучного тела, высоко держа свою с седыми буклями пятидесятилетнюю голову, оглядела гостей и, как бы засучиваясь, оправила неторопливо широкие рукава своего платья. Марья Дмитриевна всегда говорила по русски.
– Имениннице дорогой с детками, – сказала она своим громким, густым, подавляющим все другие звуки голосом. – Ты что, старый греховодник, – обратилась она к графу, целовавшему ее руку, – чай, скучаешь в Москве? Собак гонять негде? Да что, батюшка, делать, вот как эти пташки подрастут… – Она указывала на девиц. – Хочешь – не хочешь, надо женихов искать.
– Ну, что, казак мой? (Марья Дмитриевна казаком называла Наташу) – говорила она, лаская рукой Наташу, подходившую к ее руке без страха и весело. – Знаю, что зелье девка, а люблю.
Она достала из огромного ридикюля яхонтовые сережки грушками и, отдав их именинно сиявшей и разрумянившейся Наташе, тотчас же отвернулась от нее и обратилась к Пьеру.
– Э, э! любезный! поди ка сюда, – сказала она притворно тихим и тонким голосом. – Поди ка, любезный…
И она грозно засучила рукава еще выше.
Пьер подошел, наивно глядя на нее через очки.
– Подойди, подойди, любезный! Я и отцу то твоему правду одна говорила, когда он в случае был, а тебе то и Бог велит.
Она помолчала. Все молчали, ожидая того, что будет, и чувствуя, что было только предисловие.
– Хорош, нечего сказать! хорош мальчик!… Отец на одре лежит, а он забавляется, квартального на медведя верхом сажает. Стыдно, батюшка, стыдно! Лучше бы на войну шел.
Она отвернулась и подала руку графу, который едва удерживался от смеха.
– Ну, что ж, к столу, я чай, пора? – сказала Марья Дмитриевна.
Впереди пошел граф с Марьей Дмитриевной; потом графиня, которую повел гусарский полковник, нужный человек, с которым Николай должен был догонять полк. Анна Михайловна – с Шиншиным. Берг подал руку Вере. Улыбающаяся Жюли Карагина пошла с Николаем к столу. За ними шли еще другие пары, протянувшиеся по всей зале, и сзади всех по одиночке дети, гувернеры и гувернантки. Официанты зашевелились, стулья загремели, на хорах заиграла музыка, и гости разместились. Звуки домашней музыки графа заменились звуками ножей и вилок, говора гостей, тихих шагов официантов.
На одном конце стола во главе сидела графиня. Справа Марья Дмитриевна, слева Анна Михайловна и другие гостьи. На другом конце сидел граф, слева гусарский полковник, справа Шиншин и другие гости мужского пола. С одной стороны длинного стола молодежь постарше: Вера рядом с Бергом, Пьер рядом с Борисом; с другой стороны – дети, гувернеры и гувернантки. Граф из за хрусталя, бутылок и ваз с фруктами поглядывал на жену и ее высокий чепец с голубыми лентами и усердно подливал вина своим соседям, не забывая и себя. Графиня так же, из за ананасов, не забывая обязанности хозяйки, кидала значительные взгляды на мужа, которого лысина и лицо, казалось ей, своею краснотой резче отличались от седых волос. На дамском конце шло равномерное лепетанье; на мужском всё громче и громче слышались голоса, особенно гусарского полковника, который так много ел и пил, всё более и более краснея, что граф уже ставил его в пример другим гостям. Берг с нежной улыбкой говорил с Верой о том, что любовь есть чувство не земное, а небесное. Борис называл новому своему приятелю Пьеру бывших за столом гостей и переглядывался с Наташей, сидевшей против него. Пьер мало говорил, оглядывал новые лица и много ел. Начиная от двух супов, из которых он выбрал a la tortue, [черепаховый,] и кулебяки и до рябчиков он не пропускал ни одного блюда и ни одного вина, которое дворецкий в завернутой салфеткою бутылке таинственно высовывал из за плеча соседа, приговаривая или «дрей мадера», или «венгерское», или «рейнвейн». Он подставлял первую попавшуюся из четырех хрустальных, с вензелем графа, рюмок, стоявших перед каждым прибором, и пил с удовольствием, всё с более и более приятным видом поглядывая на гостей. Наташа, сидевшая против него, глядела на Бориса, как глядят девочки тринадцати лет на мальчика, с которым они в первый раз только что поцеловались и в которого они влюблены. Этот самый взгляд ее иногда обращался на Пьера, и ему под взглядом этой смешной, оживленной девочки хотелось смеяться самому, не зная чему.
Николай сидел далеко от Сони, подле Жюли Карагиной, и опять с той же невольной улыбкой что то говорил с ней. Соня улыбалась парадно, но, видимо, мучилась ревностью: то бледнела, то краснела и всеми силами прислушивалась к тому, что говорили между собою Николай и Жюли. Гувернантка беспокойно оглядывалась, как бы приготавливаясь к отпору, ежели бы кто вздумал обидеть детей. Гувернер немец старался запомнить вое роды кушаний, десертов и вин с тем, чтобы описать всё подробно в письме к домашним в Германию, и весьма обижался тем, что дворецкий, с завернутою в салфетку бутылкой, обносил его. Немец хмурился, старался показать вид, что он и не желал получить этого вина, но обижался потому, что никто не хотел понять, что вино нужно было ему не для того, чтобы утолить жажду, не из жадности, а из добросовестной любознательности.


На мужском конце стола разговор всё более и более оживлялся. Полковник рассказал, что манифест об объявлении войны уже вышел в Петербурге и что экземпляр, который он сам видел, доставлен ныне курьером главнокомандующему.
– И зачем нас нелегкая несет воевать с Бонапартом? – сказал Шиншин. – II a deja rabattu le caquet a l'Autriche. Je crains, que cette fois ce ne soit notre tour. [Он уже сбил спесь с Австрии. Боюсь, не пришел бы теперь наш черед.]
Полковник был плотный, высокий и сангвинический немец, очевидно, служака и патриот. Он обиделся словами Шиншина.
– А затэ м, мы лосты вый государ, – сказал он, выговаривая э вместо е и ъ вместо ь . – Затэм, что импэ ратор это знаэ т. Он в манифэ стэ сказал, что нэ можэ т смотрэт равнодушно на опасности, угрожающие России, и что бэ зопасност империи, достоинство ее и святост союзов , – сказал он, почему то особенно налегая на слово «союзов», как будто в этом была вся сущность дела.
И с свойственною ему непогрешимою, официальною памятью он повторил вступительные слова манифеста… «и желание, единственную и непременную цель государя составляющее: водворить в Европе на прочных основаниях мир – решили его двинуть ныне часть войска за границу и сделать к достижению „намерения сего новые усилия“.
– Вот зачэм, мы лосты вый государ, – заключил он, назидательно выпивая стакан вина и оглядываясь на графа за поощрением.
– Connaissez vous le proverbe: [Знаете пословицу:] «Ерема, Ерема, сидел бы ты дома, точил бы свои веретена», – сказал Шиншин, морщась и улыбаясь. – Cela nous convient a merveille. [Это нам кстати.] Уж на что Суворова – и того расколотили, a plate couture, [на голову,] а где y нас Суворовы теперь? Je vous demande un peu, [Спрашиваю я вас,] – беспрестанно перескакивая с русского на французский язык, говорил он.
– Мы должны и драться до послэ днэ капли кров, – сказал полковник, ударяя по столу, – и умэ р р рэ т за своэ го импэ ратора, и тогда всэ й будэ т хорошо. А рассуждать как мо о ожно (он особенно вытянул голос на слове «можно»), как мо о ожно менше, – докончил он, опять обращаясь к графу. – Так старые гусары судим, вот и всё. А вы как судитэ , молодой человек и молодой гусар? – прибавил он, обращаясь к Николаю, который, услыхав, что дело шло о войне, оставил свою собеседницу и во все глаза смотрел и всеми ушами слушал полковника.
– Совершенно с вами согласен, – отвечал Николай, весь вспыхнув, вертя тарелку и переставляя стаканы с таким решительным и отчаянным видом, как будто в настоящую минуту он подвергался великой опасности, – я убежден, что русские должны умирать или побеждать, – сказал он, сам чувствуя так же, как и другие, после того как слово уже было сказано, что оно было слишком восторженно и напыщенно для настоящего случая и потому неловко.
– C'est bien beau ce que vous venez de dire, [Прекрасно! прекрасно то, что вы сказали,] – сказала сидевшая подле него Жюли, вздыхая. Соня задрожала вся и покраснела до ушей, за ушами и до шеи и плеч, в то время как Николай говорил. Пьер прислушался к речам полковника и одобрительно закивал головой.
– Вот это славно, – сказал он.
– Настоящэ й гусар, молодой человэк, – крикнул полковник, ударив опять по столу.