Лонпре, Мари-Катрин

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Мари-Катрин Лонпре
Marie-Catherine de Simon de Longpré
Рождение

3 мая 1632(1632-05-03)
Сен-Совёр-ле-Виконт (Франция)

Смерть

8 мая 1668(1668-05-08) (36 лет)
город Квебек
(ныне — Канада)

Почитается

Римско-католической церковью

Беатифицирована

23 апреля 1989 года папой Иоанном Павлом II

В лике

блаженная

День памяти

8 мая

Мари-Катрин де Симон де Лонпре (фр. Marie-Catherine de Simon de Longpré) или Мари-Катрин святого Августина (фр. Marie-Catherine de Saint-Augustin; 3 мая 1632, Сен-Совёр-ле-Виконт, Франция — 8 мая 1668 года, Квебек) — французская католическая блаженная, мистик, монахиня, основавшая госпиталь Отель-Дьё де Кебек (фр. Hôtel-Dieu de Québec).





Жизнеописание

Мари-Катрин де Симон де Лонпре родилась в многодетной семье 3 мая 1632 года в коммуне Сен-Совёр-ле-Виконт, Нижняя Нормандия. Девочку крестили в местной церкви имени Иоанна Крестителя — будущего покровителя франкоканадцев. Родителям было тягостно растить ораву ребятишек, поэтому ребёнка отдали на воспитание бабушке по материнской линии. Двери новообретённого дома Мари-Катрин всегда были открыты для бедняков, банкротов и больных. Девочка росла в этой среде. К трём годам она горела желанием посвятить себя служению Богу, что в возрасте двенадцати лет и претворила в жизнь, взяв имя Мари-Катрин святого Августина. Двумя годами позже её овдовевшая бабушка присоединилась к ней в монастыре.

Канадский период

Канада XVII века — это время соперничества за территории (периодически вспыхивают многочисленные франко-индейские войны).

Сестра Мари-Катрин отправляется в Америку. В дороге девушка чуть не умирает от тяжёлой болезни. Однако, Бог сохраняет ей жизнь для высших дел. По прибытии монахиня претерпевает суровость канадских зим, нехватку продовольствия и постоянный страх перед полной изоляцией со стороны французов или ирокезов (остальные индейские племена дружелюбно настроены по отношению к миссионерам).

16 марта 1649 года ирокезы штурмом взяли форт Сент-Игнас, где в то время находился верховный наставник миссии Жан де Бребёф и его друг священник-иезуит Габриель Лалеман. После длительных и ужасных пыток миссионеры претерпели мученическую смерть. Сестра Мари-Катрин берёт на себя бразды правления. Духовным наставником в этот момент для неё становится отец Поль Рагено, а чуть позже, в своих видениях, отец Жан де Бребёф.

Сестра Мари-Катрин демонстрирует силу своего духа: трудится не покладая рук, изучает индейские языки, с любовью внимает больным и лишённым. Благодаря такой помощи монахиня заслуживает доверие коренного населения и преподает им катехизис.

Однако, не все желают видеть Америку христианизированной и в 1652 году сестру Мари-Катрин пытаются дважды очернить, таким образом изгнав обратно во Францию. Но девушка непреклонна в своём желании остаться.

Во время пребывания в Новом Свете монахине даются видения Девы Марии, Господа Бога, Архангела Михаила, Святого Иосифа, отца Жана де Бребёфа (которого сам Господь посылает ей как духовного наставника), также видения спасённых ею душ в Чистилище, видения душ людей, которые умерли во Франции и об этом пока не знают здесь в Канаде.

24 августа 1658 года первый епископ Квебека Франсуа Ксавье де Монморанси Лаваль осуществляет таинство миропомазания над сестрой Мари-Катрин и стами индейцами. Известно, что в этот момент, монахине посылаются видения разверзнутых небес. Епископ Канады видя важное предназначение девушки и её дела — госпиталя «Отель-Дьё де Кебек» часто советуется с ней и просит молиться за епархию.

Так же Мари-Катрин помогает губернатору Новой Франции господину Мези стать благочестивым гражданином, ведь именно он разрешил продавать алкоголь индейцам в обмен на меха.

20 апреля 1668 года у женщины начинается внутреннее кровотечение, а 8 мая, в день поминания католиками Архангела Михаила, верующая умирает. Тело монахини было выставлено в часовне госпиталя Отель-Дьё де Кебек. Т. к. Мари-Катрин святого Августина положила свою жизнь на спасение Новой Франции, то её считают соучредителем церкви в Канаде.

Мари-Катрин Лонпре была беатифицирована 23 апреля 1989 года римским папой Иоанном Павлом II.

См. также

Напишите отзыв о статье "Лонпре, Мари-Катрин"

Ссылки

  • [www.magnificat.ca/cal/engl/04-12.htm www.magnificat.ca/]  (англ.)
  • [www.michaeljournal.org/catherinestaugustin.asp www.michaeljournal.org/]  (англ.)

Отрывок, характеризующий Лонпре, Мари-Катрин



После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
– Осмелюсь просить ваше сиятельство потесниться крошечку, вот для них, – сказал смотритель, входя в комнату и вводя за собой другого, остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета, глазами.
Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах на худых костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову и взглянул на Безухого. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек, без усов и бороды, которые видимо не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичек слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда всё было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.