Лопухин, Алексей Александрович (1864)

Алексей Александрович Лопухин<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Директор Департамента полиции
9 мая 1902 — 4 марта 1905
Предшественник:	С.Э.Зволянский
Преемник:	С.Г.Коваленский
Эстляндский губернатор
1905 — 1905
Предшественник:	Алексей Валерианович Бельгард
Преемник:	Александр Николаевич Гирс
Рождение:	1864(1864) Орёл (город), Российская империя
Смерть:	1 марта 1928(1928-03-01) Париж, Франция
Образование:	Московский университет

Алексе́й Алекса́ндрович Лопухи́н (1864, Орёл — 1 марта 1928, Париж) — русский судебный и административный деятель из рода Лопухиных, директор Департамента полиции в 1902—05 гг., действительный статский советник.

Происхождение и семья

Сын прокурора Петербургской судебной палаты Александра Лопухина (1839-1895) и Елизаветы Голохвастовой (1841-1909), внук лермонтовского приятеля Алексея Лопухина и писателя Дмитрия Голохвастова. Брат героя Первой мировой войны генерала Д. А. Лопухина и губернатора В. А. Лопухина.

Жена — княжна Екатерина Дмитриевна Урусова (1868—1930), сестра С. Д. Урусова. В 1889 году у них родилась дочь Варвара, в замужестве Чичерина.

Биография

Семья Лопухина была не слишком богата, но и не бедна: по наследству Лопухин получил свыше 1000 десятин земли в Орловской и Смоленской губерниях. В Орловской мужской гимназии его одноклассником был П. А. Столыпин. В 1881 году поступил на юридический факультет Московского университета, который окончил со степенью кандидата прав. В университетские годы был близок к умеренно-либеральным кругам и дружил с князем С. Н. Трубецким.

С 1886 года находился на службе в Тульском окружном суде, с 1890 года — товарищ прокурора Рязанского окружного суда, а с 1893 года — Московского окружного суда. В этом качестве Лопухин, в частности, расследовал дело приват-доцента Московского университета П. Н. Милюкова. «Либерализм Лопухина, — вспоминал Милюков, — не помешал ему произвести расследование по всем правилам искусства. Он привёз с собой стенографическую копию моих нижегородских лекций с подчёркнутыми красным карандашом криминальными местами и заставил меня раскрыть их смысл». В 1896 году Лопухин был назначен прокурором Тверского окружного суда, в 1899 году — Московского, а в 1900 году — Петербургского окружного суда. В 1902 году — прокурор Харьковской судебной палаты.

Во главе Департамента полиции

В 1902 году решением министра внутренних дел В. К. Плеве Лопухин был назначен исполняющим обязанности директора Департамента полиции, а в 1903 году утверждён в этой должности. В том же году получил чин действительного статского советника. Человек либеральных взглядов, Лопухин этом посту выступил решительным противником системы полицейской провокации. В 1904 году под его руководством было составлено «Временное положение об охранных отделениях», которое запрещало начальникам охранных отделений использовать секретных агентов для организации государственных преступлений; Лопухин подал на имя императора аналитическую записку, в которой утверждал, что с революцией следует бороться не только с помощью полицейских мер, но и с помощью законодательных реформ.

В бытность Лопухина директором Департамента полиции в стране начались революционные события. В 1904 году террористом Е. Созоновым был убит министр внутренних дел Плеве, в конце 1904 — начале 1905 года в Петербурге и Москве прокатилась волна забастовок. 9 января организованное священником Георгием Гапоном мирное шествие к Зимнему дворцу было расстреляно. Принятые Департаментом полиции меры по аресту Гапона не увенчались успехом. Когда после Кровавого воскресенья Охранному отделению стало известно о том, что эсеры вынесли смертный приговор вел. князю Сергею Александровичу, в то время командующему Московским военным округом, генерал-губернатор Петербурга Д. Ф. Трепов просил Лопухина ассигновать 30 тысяч рублей для усиления охраны великого князя. Лопухин отказал. 4 февраля 1905 года великий князь был убит эсером-боевиком И. П. Каляевым, Лопухин был обвинён в непринятии необходимых мер для его охраны и 4 марта 1905 года смещён с поста директора Департамента полиции.

В 1905—1907 годах

Лопухин был назначен губернатором Эстляндии. Неприятие сугубо полицейских методов борьбы с революцией позволило ему продержаться на этом посту всего полгода. В то время как в разных городах Российской империи, включая Петербург и Москву, полиция боролась с революцией с помощью погромщиков из «Союза русского народа» и других аналогичных организаций, Лопухин в Эстляндии призвал революционных рабочих организовать вооружённые отряды для помощи полиции в борьбе с погромщиками, и рабочие откликнулись на этот призыв. 27 октября 1905 года Лопухин был обвинен в попустительстве революционному движению и уволен от должности губернатора с причислением к Министерству внутренних дел.

Уже в Эстляндии Лопухин фактически оказался в лагере оппозиции и по возвращении в Петербург, проведя собственное расследование, в 1906 году выступил с разоблачениями деятельности Департамента полиции. В октябре 1906 года он подал министру внутренних дел П. А. Столыпину рапорт, в котором сообщал о том, что в помещении губернского жандармского управления печатались листовки с призывами к погромам, что полиция сама организует черносотенные банды и об их деятельности комендант императорского двора лично докладывает Николаю II; Лопухин утверждал, что только благодаря деятельности Петербургского совета рабочих депутатов столица избежала погромов, произошедших в ряде других городов. Копию своего рапорта Лопухин направил в суд, где проходили слушания по делу Петербургского совета, и изъявил готовность выступить в качестве свидетеля. Суд, однако, отказался заслушать его показания: письмо Лопухина, зачитанное в заседании 13 октября, и без того произвело эффект разорвавшейся бомбы.

Об этой деятельности полиции и о заявлении капитана жандармского корпуса М. С. Комиссарова: «Погром устроить можно какой угодно, хотите на десять человек, а хотите на десять тысяч», — Лопухин ещё в начале 1906 года сообщал С. Ю. Витте (будучи в то время ещё премьер-министром, Витте не дал хода делу) и товарищу министра внутренних дел С. Д. Урусову, с которым был связан родственными узами. Став депутатом I Государственной думы, князь Урусов в июне обнародовал результаты расследования Лопухина, Дума сделала запрос Столыпину, который, однако, отрицал как существование типографии, так и причастность полиции к погромам.

Уволенный из министерства внутренних дел (и сам оказавшийся под наблюдением Департамента полиции), Лопухин пытался вступить в коллегию присяжных поверенных, но получил отказ, как бывший сотрудник полиции; он занялся частной юридической практикой, а позже предпринимательством, учредив акционерное общество. Из-за прежней службы в полиции Лопухину было отказано и в приёме в конституционно-демократическую партию.

Ничего не добившись ни в суде, ни в Думе, вскоре распущенной Столыпиным, Лопухин результаты своих расследований изложил в книге «Из итогов служебного опыта. Настоящее и будущее русской полиции», изданной в 1907 году. Известный петербургский журналист В. Л. Бурцев, издававший в то время исторический журнал «Былое», не раз обращался к Лопухину с просьбой написать для этого журнала воспоминания; но Лопухин отказывался, не желая разглашать то, что разглашению не подлежало.

Дело Азефа

В истории имя А. А. Лопухина связывается в первую очередь с делом Е. Ф. Азефа, в разоблачении которого бывший директор Департамента полиции сыграл важную роль.

В 1906 году к В. Л. Бурцеву пришел чиновник для особых поручений при варшавском охранном отделении М. Е. Бакай и, по словам Б. Савинкова, «сперва предложил… некоторые секретные документы для напечатания, а затем указал ему приметы и имена ряда секретных полицейских сотрудников». Так, Бакай сообщал, что среди членов партии эсеров с момента её основания был «один субъект, по профессии инженер, — он был провокатором, носил псевдоним у охранников „Раскин“ и числился при департаменте полиции». Бакай рассказал Бурцеву все, что ему было известно об этом агенте, и, проведя собственное расследование, Бурцев вышел на руководителя Боевой организации партии эсеров. За подтверждением он в сентябре 1908 года обратился к Лопухину.

По свидетельству Бурцева, Лопухин только теперь, слушая его рассказ о деятельности «Раскина», осознал, что полиция через своего агента оказалась прямо причастна к убийству Плеве и вел. князя Сергея Александровича, и был этим потрясён. Он подтвердил, что «Раскин» — не кто иной, как Азеф, и позволил Бурцеву сообщить об этом одному из членов партии эсеров, по его собственному выбору. Бурцев выбрал Савинкова.

Однако лидерам партии эсеров настолько не хотелось верить в провокаторство руководителя Боевой организации, что к партийному суду был привлечён не Азеф, а Бурцев — за клевету. Бурцев ссылался на Лопухина, — А. А. Аргунов отправился в Петербург собирать сведения о Лопухине; однако, по свидетельству Савинкова, ровно ничего компрометирующего не обнаружил.

Хотя имя главного свидетеля не разглашалось, Азеф догадался, кто из осведомлённых людей может свидетельствовать против него. Он отправился в Петербург к Лопухину с просьбой сохранить его тайну. Лопухин при виде Азефа был поражён, поскольку был уверен, что Азеф был убит эсерами вместе с провокатором Н. Ю. Татаровым. Встреча с «выходцем с того света» утвердила его в намерении рассказать о деталях провокации Аргунову и отказать исполнить просьбу Азефа (как и требование начальника Петербургского охранного отделения А. В. Герасимова, который по жалобе своего агента 10 дней спустя нанёс визит Лопухину), всякое иное решение означало выставить клеветником Бурцева. Отказавшись брать на себя какие бы то ни было обязательства, Лопухин позже, в Лондоне, рассказал о визите Азефа В. М. Чернову, А. А. Аргунову и Савинкову, — именно это посещение, а точнее, ложное алиби, неаккуратно сфабрикованное полицией для Азефа (который по легенде в это время должен был находиться в Берлине), и развеяло последние сомнения в его провокаторстве.

Дело Лопухина

Раскрывая тайного агента полиции, Лопухин знал, на что идёт. Прощаясь, лидеры эсеров благодарили его за оказанную услугу, на что Лопухин сухо ответил: «Не стоит. Я руковожусь соображениями общечеловеческого свойства и потому мои действия не следует рассматривать как услугу партии социалистов-революционеров…»

7 (20) января 1909 года ЦК ПСР обнародовал свой отчёт по делу Азефа, и, как ни старались авторы отчёта вывести из-под удара Лопухина, у премьер-министра не было сомнений в том, кто является главным свидетелем. Лопухин был арестован по обвинению в государственной измене (выдаче государственной тайны) и препровождён в «Кресты». В апреле 1909 г. он предстал перед судом. Защитником Лопухина был А. Я. Пассовер. К процессу, за которым следила вся страна (ещё в феврале Государственная дума сделал премьер-министру запрос по поводу Азефа и провокаторства вообще), были привлечены в качестве свидетелей высокопоставленные чиновники министерства внутренних дел, стремившиеся доказать, что ни к каким громким терактам разоблачённый провокатор не был причастен. С трибуны Думы Азефа защищал сам Столыпин (текст выступления см. в статье Азеф). Процесс закончился отставкой ряда полицейских чиновников и осуждением Лопухина (1 мая 1909 г.) к 5 годам каторжных работ с лишением всех прав состояния.

Сенат заменил каторгу ссылкой в Минусинск; в 1911 году Лопухин был частично помилован, переехал в Красноярск; в 1912 году ему было разрешено поселиться в Москве, где он занимался адвокатской практикой, а позже стал вице-директором торгового Сибирского банка.

После Октябрьской революции Лопухин некоторое время оставался в России; новая власть претензий к нему не имела, он даже вел переговоры с большевиками по банковскому вопросу; но в 1920 году с разрешения советского правительства эмигрировал во Францию. Написанные им уже за рубежом мемуары «Отрывки из воспоминаний: (По поводу „Воспоминаний“ гр. С. Ю. Витте)» в 1923 году с предисловием М. Н. Покровского были изданы в Москве и Петрограде. Умер 1 марта 1928 года в Париже от сердечного приступа.

Сочинения

• [elib.shpl.ru/ru/nodes/27403#page/1/mode/grid/zoom/1 Лопухин А. А. Сионизм. Исторический очерк его развития. — 1903. — 149 с.]

В литературе

А. А. Лопухин — один из героев документального очерка М. А. Алданова [lib.ru/RUSSLIT/ALDANOW/azef.txt «Азеф»]:

Бывший директор департамента полиции, близкий сотрудник Плеве, был русский интеллигент с большим, чем обычно, жизненным опытом, с меньшим, чем обычно, запасом веры, с умом проницательным, разочарованным и холодным, с навсегда надломленною душою

Литература

• [www.hrono.ru/biograf/bio_l/lopuhin_aa.php Подборка биографий на «Хроносе»]
• [www.oryol.ru/material.php?id=5506 Л. Васильева. Дело статского советника Алексея Лопухина]
• [archive.is/20120713004215/readr.ru/b-nikolaevskiy-istoriya-odnogo-predatelya.html%23page=2 Б. Николаевский. История одного предателя (Азеф). М., 1991]
• [www.hrono.info/libris/lib_s/terr00.html Б. В. Савинков. Воспоминания террориста. Харьков, 1928 г.]
• [az.lib.ru/c/chernow_w_m/text_0020.shtml В. М. Чернов. Перед бурей. Воспоминания. Изд. им. Чехова, 1953 г. ]
• [ldn-knigi.lib.ru/JUDAICA/Brd_Burz_Argun.htm Роль А. И. Браудо в деле разоблачения Азефа]
• [www.jewish-heritage.org/prep30.htm А. Миндлин. Чужие среди своих: А. А. Лопухин и С. Д. Урусов против государственного антисемитизма]
• В. Л. Бурцев. В погоне за провокаторами. Современник, 1989 г. — ISBN 5-270-01074-7
• С. Д. Урусов. Записки. Три года государственной службы. Новое литературное обозрение, 2009 г. — ISBN 978-5-86793-655-6
• Колпакиди А., Север А. Спецслужбы Российской империи. — М.: Яуза Эксмо, 2010. — С. 188 - 194. — 768 с. — (Энциклопедия спецслужб). — 3000 экз. — ISBN 978-5-699-43615-6.

Отрывок, характеризующий Лопухин, Алексей Александрович (1864)

– Батюшки родимые, христиане православные, спасите, помогите, голубчик!.. кто нибудь помогите, – выговаривала она сквозь рыдания. – Девочку!.. Дочь!.. Дочь мою меньшую оставили!.. Сгорела! О о оо! для того я тебя леле… О о оо!
– Полно, Марья Николаевна, – тихим голосом обратился муж к жене, очевидно, для того только, чтобы оправдаться пред посторонним человеком. – Должно, сестрица унесла, а то больше где же быть? – прибавил он.
– Истукан! Злодей! – злобно закричала женщина, вдруг прекратив плач. – Сердца в тебе нет, свое детище не жалеешь. Другой бы из огня достал. А это истукан, а не человек, не отец. Вы благородный человек, – скороговоркой, всхлипывая, обратилась женщина к Пьеру. – Загорелось рядом, – бросило к нам. Девка закричала: горит! Бросились собирать. В чем были, в том и выскочили… Вот что захватили… Божье благословенье да приданую постель, а то все пропало. Хвать детей, Катечки нет. О, господи! О о о! – и опять она зарыдала. – Дитятко мое милое, сгорело! сгорело!
– Да где, где же она осталась? – сказал Пьер. По выражению оживившегося лица его женщина поняла, что этот человек мог помочь ей.
– Батюшка! Отец! – закричала она, хватая его за ноги. – Благодетель, хоть сердце мое успокой… Аниска, иди, мерзкая, проводи, – крикнула она на девку, сердито раскрывая рот и этим движением еще больше выказывая свои длинные зубы.
– Проводи, проводи, я… я… сделаю я, – запыхавшимся голосом поспешно сказал Пьер.
Грязная девка вышла из за сундука, прибрала косу и, вздохнув, пошла тупыми босыми ногами вперед по тропинке. Пьер как бы вдруг очнулся к жизни после тяжелого обморока. Он выше поднял голову, глаза его засветились блеском жизни, и он быстрыми шагами пошел за девкой, обогнал ее и вышел на Поварскую. Вся улица была застлана тучей черного дыма. Языки пламени кое где вырывались из этой тучи. Народ большой толпой теснился перед пожаром. В середине улицы стоял французский генерал и говорил что то окружавшим его. Пьер, сопутствуемый девкой, подошел было к тому месту, где стоял генерал; но французские солдаты остановили его.
– On ne passe pas, [Тут не проходят,] – крикнул ему голос.
– Сюда, дяденька! – проговорила девка. – Мы переулком, через Никулиных пройдем.
Пьер повернулся назад и пошел, изредка подпрыгивая, чтобы поспевать за нею. Девка перебежала улицу, повернула налево в переулок и, пройдя три дома, завернула направо в ворота.
– Вот тут сейчас, – сказала девка, и, пробежав двор, она отворила калитку в тесовом заборе и, остановившись, указала Пьеру на небольшой деревянный флигель, горевший светло и жарко. Одна сторона его обрушилась, другая горела, и пламя ярко выбивалось из под отверстий окон и из под крыши.
Когда Пьер вошел в калитку, его обдало жаром, и он невольно остановился.
– Который, который ваш дом? – спросил он.
– О о ох! – завыла девка, указывая на флигель. – Он самый, она самая наша фатера была. Сгорела, сокровище ты мое, Катечка, барышня моя ненаглядная, о ох! – завыла Аниска при виде пожара, почувствовавши необходимость выказать и свои чувства.
Пьер сунулся к флигелю, но жар был так силен, что он невольна описал дугу вокруг флигеля и очутился подле большого дома, который еще горел только с одной стороны с крыши и около которого кишела толпа французов. Пьер сначала не понял, что делали эти французы, таскавшие что то; но, увидав перед собою француза, который бил тупым тесаком мужика, отнимая у него лисью шубу, Пьер понял смутно, что тут грабили, но ему некогда было останавливаться на этой мысли.
Звук треска и гула заваливающихся стен и потолков, свиста и шипенья пламени и оживленных криков народа, вид колеблющихся, то насупливающихся густых черных, то взмывающих светлеющих облаков дыма с блестками искр и где сплошного, сноповидного, красного, где чешуйчато золотого, перебирающегося по стенам пламени, ощущение жара и дыма и быстроты движения произвели на Пьера свое обычное возбуждающее действие пожаров. Действие это было в особенности сильно на Пьера, потому что Пьер вдруг при виде этого пожара почувствовал себя освобожденным от тяготивших его мыслей. Он чувствовал себя молодым, веселым, ловким и решительным. Он обежал флигелек со стороны дома и хотел уже бежать в ту часть его, которая еще стояла, когда над самой головой его послышался крик нескольких голосов и вслед за тем треск и звон чего то тяжелого, упавшего подле него.
Пьер оглянулся и увидал в окнах дома французов, выкинувших ящик комода, наполненный какими то металлическими вещами. Другие французские солдаты, стоявшие внизу, подошли к ящику.
– Eh bien, qu'est ce qu'il veut celui la, [Этому что еще надо,] – крикнул один из французов на Пьера.
– Un enfant dans cette maison. N'avez vous pas vu un enfant? [Ребенка в этом доме. Не видали ли вы ребенка?] – сказал Пьер.
– Tiens, qu'est ce qu'il chante celui la? Va te promener, [Этот что еще толкует? Убирайся к черту,] – послышались голоса, и один из солдат, видимо, боясь, чтобы Пьер не вздумал отнимать у них серебро и бронзы, которые были в ящике, угрожающе надвинулся на него.
– Un enfant? – закричал сверху француз. – J'ai entendu piailler quelque chose au jardin. Peut etre c'est sou moutard au bonhomme. Faut etre humain, voyez vous… [Ребенок? Я слышал, что то пищало в саду. Может быть, это его ребенок. Что ж, надо по человечеству. Мы все люди…]
– Ou est il? Ou est il? [Где он? Где он?] – спрашивал Пьер.
– Par ici! Par ici! [Сюда, сюда!] – кричал ему француз из окна, показывая на сад, бывший за домом. – Attendez, je vais descendre. [Погодите, я сейчас сойду.]
И действительно, через минуту француз, черноглазый малый с каким то пятном на щеке, в одной рубашке выскочил из окна нижнего этажа и, хлопнув Пьера по плечу, побежал с ним в сад.
– Depechez vous, vous autres, – крикнул он своим товарищам, – commence a faire chaud. [Эй, вы, живее, припекать начинает.]
Выбежав за дом на усыпанную песком дорожку, француз дернул за руку Пьера и указал ему на круг. Под скамейкой лежала трехлетняя девочка в розовом платьице.
– Voila votre moutard. Ah, une petite, tant mieux, – сказал француз. – Au revoir, mon gros. Faut etre humain. Nous sommes tous mortels, voyez vous, [Вот ваш ребенок. А, девочка, тем лучше. До свидания, толстяк. Что ж, надо по человечеству. Все люди,] – и француз с пятном на щеке побежал назад к своим товарищам.
Пьер, задыхаясь от радости, подбежал к девочке и хотел взять ее на руки. Но, увидав чужого человека, золотушно болезненная, похожая на мать, неприятная на вид девочка закричала и бросилась бежать. Пьер, однако, схватил ее и поднял на руки; она завизжала отчаянно злобным голосом и своими маленькими ручонками стала отрывать от себя руки Пьера и сопливым ртом кусать их. Пьера охватило чувство ужаса и гадливости, подобное тому, которое он испытывал при прикосновении к какому нибудь маленькому животному. Но он сделал усилие над собою, чтобы не бросить ребенка, и побежал с ним назад к большому дому. Но пройти уже нельзя было назад той же дорогой; девки Аниски уже не было, и Пьер с чувством жалости и отвращения, прижимая к себе как можно нежнее страдальчески всхлипывавшую и мокрую девочку, побежал через сад искать другого выхода.


Когда Пьер, обежав дворами и переулками, вышел назад с своей ношей к саду Грузинского, на углу Поварской, он в первую минуту не узнал того места, с которого он пошел за ребенком: так оно было загромождено народом и вытащенными из домов пожитками. Кроме русских семей с своим добром, спасавшихся здесь от пожара, тут же было и несколько французских солдат в различных одеяниях. Пьер не обратил на них внимания. Он спешил найти семейство чиновника, с тем чтобы отдать дочь матери и идти опять спасать еще кого то. Пьеру казалось, что ему что то еще многое и поскорее нужно сделать. Разгоревшись от жара и беготни, Пьер в эту минуту еще сильнее, чем прежде, испытывал то чувство молодости, оживления и решительности, которое охватило его в то время, как он побежал спасать ребенка. Девочка затихла теперь и, держась ручонками за кафтан Пьера, сидела на его руке и, как дикий зверек, оглядывалась вокруг себя. Пьер изредка поглядывал на нее и слегка улыбался. Ему казалось, что он видел что то трогательно невинное и ангельское в этом испуганном и болезненном личике.
На прежнем месте ни чиновника, ни его жены уже не было. Пьер быстрыми шагами ходил между народом, оглядывая разные лица, попадавшиеся ему. Невольно он заметил грузинское или армянское семейство, состоявшее из красивого, с восточным типом лица, очень старого человека, одетого в новый крытый тулуп и новые сапоги, старухи такого же типа и молодой женщины. Очень молодая женщина эта показалась Пьеру совершенством восточной красоты, с ее резкими, дугами очерченными черными бровями и длинным, необыкновенно нежно румяным и красивым лицом без всякого выражения. Среди раскиданных пожитков, в толпе на площади, она, в своем богатом атласном салопе и ярко лиловом платке, накрывавшем ее голову, напоминала нежное тепличное растение, выброшенное на снег. Она сидела на узлах несколько позади старухи и неподвижно большими черными продолговатыми, с длинными ресницами, глазами смотрела в землю. Видимо, она знала свою красоту и боялась за нее. Лицо это поразило Пьера, и он, в своей поспешности, проходя вдоль забора, несколько раз оглянулся на нее. Дойдя до забора и все таки не найдя тех, кого ему было нужно, Пьер остановился, оглядываясь.
Фигура Пьера с ребенком на руках теперь была еще более замечательна, чем прежде, и около него собралось несколько человек русских мужчин и женщин.
– Или потерял кого, милый человек? Сами вы из благородных, что ли? Чей ребенок то? – спрашивали у него.
Пьер отвечал, что ребенок принадлежал женщине и черном салопе, которая сидела с детьми на этом месте, и спрашивал, не знает ли кто ее и куда она перешла.
– Ведь это Анферовы должны быть, – сказал старый дьякон, обращаясь к рябой бабе. – Господи помилуй, господи помилуй, – прибавил он привычным басом.
– Где Анферовы! – сказала баба. – Анферовы еще с утра уехали. А это либо Марьи Николавны, либо Ивановы.
– Он говорит – женщина, а Марья Николавна – барыня, – сказал дворовый человек.
– Да вы знаете ее, зубы длинные, худая, – говорил Пьер.
– И есть Марья Николавна. Они ушли в сад, как тут волки то эти налетели, – сказала баба, указывая на французских солдат.
– О, господи помилуй, – прибавил опять дьякон.
– Вы пройдите вот туда то, они там. Она и есть. Все убивалась, плакала, – сказала опять баба. – Она и есть. Вот сюда то.
Но Пьер не слушал бабу. Он уже несколько секунд, не спуская глаз, смотрел на то, что делалось в нескольких шагах от него. Он смотрел на армянское семейство и двух французских солдат, подошедших к армянам. Один из этих солдат, маленький вертлявый человечек, был одет в синюю шинель, подпоясанную веревкой. На голове его был колпак, и ноги были босые. Другой, который особенно поразил Пьера, был длинный, сутуловатый, белокурый, худой человек с медлительными движениями и идиотическим выражением лица. Этот был одет в фризовый капот, в синие штаны и большие рваные ботфорты. Маленький француз, без сапог, в синей шипели, подойдя к армянам, тотчас же, сказав что то, взялся за ноги старика, и старик тотчас же поспешно стал снимать сапоги. Другой, в капоте, остановился против красавицы армянки и молча, неподвижно, держа руки в карманах, смотрел на нее.
– Возьми, возьми ребенка, – проговорил Пьер, подавая девочку и повелительно и поспешно обращаясь к бабе. – Ты отдай им, отдай! – закричал он почти на бабу, сажая закричавшую девочку на землю, и опять оглянулся на французов и на армянское семейство. Старик уже сидел босой. Маленький француз снял с него последний сапог и похлопывал сапогами один о другой. Старик, всхлипывая, говорил что то, но Пьер только мельком видел это; все внимание его было обращено на француза в капоте, который в это время, медлительно раскачиваясь, подвинулся к молодой женщине и, вынув руки из карманов, взялся за ее шею.
Красавица армянка продолжала сидеть в том же неподвижном положении, с опущенными длинными ресницами, и как будто не видала и не чувствовала того, что делал с нею солдат.
Пока Пьер пробежал те несколько шагов, которые отделяли его от французов, длинный мародер в капоте уж рвал с шеи армянки ожерелье, которое было на ней, и молодая женщина, хватаясь руками за шею, кричала пронзительным голосом.
– Laissez cette femme! [Оставьте эту женщину!] – бешеным голосом прохрипел Пьер, схватывая длинного, сутоловатого солдата за плечи и отбрасывая его. Солдат упал, приподнялся и побежал прочь. Но товарищ его, бросив сапоги, вынул тесак и грозно надвинулся на Пьера.
– Voyons, pas de betises! [Ну, ну! Не дури!] – крикнул он.
Пьер был в том восторге бешенства, в котором он ничего не помнил и в котором силы его удесятерялись. Он бросился на босого француза и, прежде чем тот успел вынуть свой тесак, уже сбил его с ног и молотил по нем кулаками. Послышался одобрительный крик окружавшей толпы, в то же время из за угла показался конный разъезд французских уланов. Уланы рысью подъехали к Пьеру и французу и окружили их. Пьер ничего не помнил из того, что было дальше. Он помнил, что он бил кого то, его били и что под конец он почувствовал, что руки его связаны, что толпа французских солдат стоит вокруг него и обыскивает его платье.
– Il a un poignard, lieutenant, [Поручик, у него кинжал,] – были первые слова, которые понял Пьер.
– Ah, une arme! [А, оружие!] – сказал офицер и обратился к босому солдату, который был взят с Пьером.
– C'est bon, vous direz tout cela au conseil de guerre, [Хорошо, хорошо, на суде все расскажешь,] – сказал офицер. И вслед за тем повернулся к Пьеру: – Parlez vous francais vous? [Говоришь ли по французски?]
Пьер оглядывался вокруг себя налившимися кровью глазами и не отвечал. Вероятно, лицо его показалось очень страшно, потому что офицер что то шепотом сказал, и еще четыре улана отделились от команды и стали по обеим сторонам Пьера.
– Parlez vous francais? – повторил ему вопрос офицер, держась вдали от него. – Faites venir l'interprete. [Позовите переводчика.] – Из за рядов выехал маленький человечек в штатском русском платье. Пьер по одеянию и говору его тотчас же узнал в нем француза одного из московских магазинов.
– Il n'a pas l'air d'un homme du peuple, [Он не похож на простолюдина,] – сказал переводчик, оглядев Пьера.
– Oh, oh! ca m'a bien l'air d'un des incendiaires, – смазал офицер. – Demandez lui ce qu'il est? [О, о! он очень похож на поджигателя. Спросите его, кто он?] – прибавил он.
– Ти кто? – спросил переводчик. – Ти должно отвечать начальство, – сказал он.
– Je ne vous dirai pas qui je suis. Je suis votre prisonnier. Emmenez moi, [Я не скажу вам, кто я. Я ваш пленный. Уводите меня,] – вдруг по французски сказал Пьер.
– Ah, Ah! – проговорил офицер, нахмурившись. – Marchons! [A! A! Ну, марш!]
Около улан собралась толпа. Ближе всех к Пьеру стояла рябая баба с девочкою; когда объезд тронулся, она подвинулась вперед.
– Куда же это ведут тебя, голубчик ты мой? – сказала она. – Девочку то, девочку то куда я дену, коли она не ихняя! – говорила баба.
– Qu'est ce qu'elle veut cette femme? [Чего ей нужно?] – спросил офицер.
Пьер был как пьяный. Восторженное состояние его еще усилилось при виде девочки, которую он спас.
– Ce qu'elle dit? – проговорил он. – Elle m'apporte ma fille que je viens de sauver des flammes, – проговорил он. – Adieu! [Чего ей нужно? Она несет дочь мою, которую я спас из огня. Прощай!] – и он, сам не зная, как вырвалась у него эта бесцельная ложь, решительным, торжественным шагом пошел между французами.
Разъезд французов был один из тех, которые были посланы по распоряжению Дюронеля по разным улицам Москвы для пресечения мародерства и в особенности для поимки поджигателей, которые, по общему, в тот день проявившемуся, мнению у французов высших чинов, были причиною пожаров. Объехав несколько улиц, разъезд забрал еще человек пять подозрительных русских, одного лавочника, двух семинаристов, мужика и дворового человека и нескольких мародеров. Но из всех подозрительных людей подозрительнее всех казался Пьер. Когда их всех привели на ночлег в большой дом на Зубовском валу, в котором была учреждена гауптвахта, то Пьера под строгим караулом поместили отдельно.


В Петербурге в это время в высших кругах, с большим жаром чем когда нибудь, шла сложная борьба партий Румянцева, французов, Марии Феодоровны, цесаревича и других, заглушаемая, как всегда, трубением придворных трутней. Но спокойная, роскошная, озабоченная только призраками, отражениями жизни, петербургская жизнь шла по старому; и из за хода этой жизни надо было делать большие усилия, чтобы сознавать опасность и то трудное положение, в котором находился русский народ. Те же были выходы, балы, тот же французский театр, те же интересы дворов, те же интересы службы и интриги. Только в самых высших кругах делались усилия для того, чтобы напоминать трудность настоящего положения. Рассказывалось шепотом о том, как противоположно одна другой поступили, в столь трудных обстоятельствах, обе императрицы. Императрица Мария Феодоровна, озабоченная благосостоянием подведомственных ей богоугодных и воспитательных учреждений, сделала распоряжение об отправке всех институтов в Казань, и вещи этих заведений уже были уложены. Императрица же Елизавета Алексеевна на вопрос о том, какие ей угодно сделать распоряжения, с свойственным ей русским патриотизмом изволила ответить, что о государственных учреждениях она не может делать распоряжений, так как это касается государя; о том же, что лично зависит от нее, она изволила сказать, что она последняя выедет из Петербурга.