Лопухов, Андрей Васильевич

Андрей Васильевич Лопухов
Дата рождения:	8 (20) августа 1898(1898-08-20)
Место рождения:	Санкт-Петербург, Российская империя
Дата смерти:	23 мая 1947(1947-05-23) (48 лет)
Место смерти:	Ленинград, СССР
Профессия:	артист балета
Гражданство:	Российская империя Российская империя→СССР СССР
Годы активности:	1916 – 1945
Театр:	Мариинский театр, Михайловский театр
Награды:

Андре́й Васи́льевич Лопухо́в (8 [20] августа 1898, Санкт-Петербург — 23 мая 1947, Ленинград) — артист балета и педагог, мастер характерного танца. Заслуженный артист РСФСР.

Биография

Вырос в семье, тесно связанной с балетом, младший из четырёх братьев и сестёр, учившихся в хореографическом отделении Императорского театрального училища и ставших артистами петербуржской сцены. Старшая сестра Евгения, как и Андрей, имела амплуа характерной танцовщицы, кроме академической сцены выступала на эстраде и в оперетте. Фёдор Лопухов, известен не только как танцовщик Мариинского театра, но в большей мере как балетмейстер, возглавивший в 1920-е годы хореографическую труппу ГАТОБ и активно искавший в своих постановках новые пути развития хореографии. В 1930-е годы он стал создателем балета Малого театра. Следующая сестра — Лидия Лопухова (1892—1981) — известна выступлениями в Русских Сезонах Дягилева, выйдя замуж за английского экономиста Кейнса, выступала в США и Великобритании с 1910 по 1934 годы.

Хореографическое образование получил в Петроградском театральном училище. Его педагогами называют Л. С. Леонтьева и А. В. Ширяева, однако надо заметить, что А. В. Ширяев, выдающийся мастер характерного танца, покинул Россию, когда Андрею Лопухову было около 11 лет и вернулся, когда тот уже был танцовщиком ГАТОБ. Окончил училище в 1916 году и поступил в Мариинский театр, где проработал до 1945 года. Участвовал в постановках, осуществляемых его братом Фёдором в создаваемом ленинградском Малом оперном театре. Был ведущим характерным танцовщиком Ленинграда, С 1927 преподавал искусство характерного танца в специальном классе в театре и Ленинградском хореографическом училище, с 1930 — в ленинградском Малом оперном театре и эстрадном техникуме. Одновременно с 1938 в Московском хореографическом училище.

Судя по воспоминаниям Л. И. Абызовой «Военные хроники ленинградского балета», опубликованным на сайте Академии русского балета им. Вагановой [vaganovaacademy.ru/index.php?id=599], во время Великой отечественной войны находился вместе с театром в эвакуации в Перми, также как брат Фёдором и старшая сестра Евгения, которая скончалась там в 1943 году. В эвакуации продолжал преподавание в хореографическом училище.

Среди его учеников: И. Д. Бельский, Ю. Н. Григорович, Т. В. Балтачеев, И. Н. Утретская, Н. Р. Мириманова. В соавторстве с А. И. Бочаровым и А. В. Ширяевым написал учебник «Основы характерного танца», первое методическое пособие в этой области, изданное в 1939 году. В 2010 году издательство «Лань» переиздало учебник (ISBN 978-5-8114-0601-2). Рукопись написанных им мемуаров «20 лет характерного танцовщика» хранится в библиотеке Ленинградского отделения ВТО.

Партии

Андрей Лопухов быстро стал ведущим характерным танцовщиком, исполнявшим партии и танцы во многих балетах классического репертуара: танцы — испанский в балете П. И. Чайковского «Лебединое озеро» и «Арагонской хоте» на музыку М. И. Глинки, славянский, украинский в балете Ц. Пуни «Конёк-Горбунок», сарацинский и панадерос в балете А. К. Глазунова «Раймонда», фанданго на музыку Э. Ф. Направника в балете Л. Минкуса «Дон Кихот», форбан в балете А. Адана «Корсар», мазурку, краковяк и лезгинку в операх М. И. Глинки «Иван Сусанин», «Руслан и Людмила», половецкие пляски в опере Бородина «Князь Игорь». М. достигал впечатления стихийной мощи и темперамента танец в балете Л. Минкуса «Баядерка».

Большое внимание уделял скрупулёзной отработке внешнего рисунка партии и драматургич. разработке роли. Благородство лаконичного жеста, красота выверенного до мелочей пластич. рисунка, особая элегантность отличали его исполнение в академич. репертуаре. Упорной. вдумчивой работой достигал впечатления стихийной мощи и темперамента.

Участвовал во многих постановках Фёдора Лопухова, которые в 1920-е годы имели экспериментальный характер и часто не имели видимого успеха. Он участвовал (7 марта 1923 года) в постановке экспериментального балета «Величие мироздания» на музыку 4-й симфонии Бетховена, в котором балетмейстер пытался языком танца выразить философскую концепцию эволюционного развития. Несмотря на то, что балет не имел успеха и выдержал всего одну постановку, оригинальность и глубина замысла были таковы, что эта балет постоянно обсуждается специалистами. Также не получил успеха балет композитора В. Дешевова «Красный вихрь» (29 октября 1924), в котором А. Лопухов исполнял танцы шпаны, признанные наиболее удачными в этой постановке. В том же Андрей Лопухов исполнил роль Чернобога, в поставленном Фёдором 26 марта 1924 года скоморошьем действии на музыку М. Мусоргского «Ночь на Лысой горе». Постановка также не получила успеха, возможно из-за явного несоответствия серьёзного характера музыки идее скоморошьего зрелища. Фёдор возвращается к идее скоморошьего зрелища, поставив 2 января 1927 года «Байку про лису, петуха, кота да барана» на музыку И. Ф. Стравинского. В этом спектакле Андрей танцевал петуха. В том же году (27 апреля 1927 года) Фёдор поставил на музыку Э. Грига имевший большой успех балет «Ледяная дева», насыщенный норвежскими этнографическими мотивами. В нём этом балете Андрей исполнил партию Дружко. Спектакль по форме напоминал классические роман и вскоретические балеты, а элементы новизны были заметны только искушенному зрителю. Мотивы этой постановки нашли своё развитие в ряде советских балетов. В 1935 году Фёдор Лопухов уже на сцене Малого оперного театра ставит балет Д. Д. Шостаковича «Светлый ручей». В постановке приняли участие и Андрей, и старшая сестра Евгения Лопухова. Спектакль был откровенно пропагандистским, прославлял счестливую жизнь советских колхозников. Сначала он был принят вполне благосклонно и Фёдора Лопухова даже пригласили поставить этот спектакль в Большом театре. Но видимо, картина счастья была слишком вызывающа и вскоре несколько балетов Шостаковича были подвергнуты разгромной критике.

В 1930-е годы Андрей Лопухов исполнит несколько партий в балетах поставленных набирающим силу балетмейстером В. И. Вайнонен. На премьере 25 февраля 1930 года он исполнил партию начальника футбольной команды в балете Д. Д. Шостаковича «Золотой век», сюжет которого строился вокруг поездки советской футбольной команды за рубеж.

В развитии советского балета определённой вехой была, осуществлённая В. И. Вайноненом 7 ноября 1932 (15-летний юбилей Октябрьской революции) постановка «Пламя Парижа» композитора Б. В. Асафьева. В ней Андрей Лопухов исполнял партию баска. Если в балетах классического репертуара характерные танцы носили дивертисментный (развлекательный) характер, и не были жестко связаны с основной сюжетной линией, то в этом балете в соответствии с революционной идеей спектакля народные массы становятся главным действующим лицом, массовые танцы, такие как танец басков выходят на первый план. Актёрская игра и темперамент Андрея Лопухова внесли свой вклад в успех спектакля.

Ещё одна работа с В. И. Вайоненом состоится в 1937 году 10 мая прошла премьера посвященного гражданской войне балета Б. В. Асафьева «Партизанские дни», в котором А. Лопухов исполнил роль отца Керима.

В 1930-е годы в советском балете свёртывались новаторские поиски, преобладающей формой стала хореодрама, одним из ведущих балетмейстеров этого направления стал Р. В. Захаров, работающий вместе с режиссёром С. Э. Радловым и композитором Б. Асафьевым. В их спектаклях Андрей Лопухов создавал интересные образы в партиях второго плана: ханского визиря Нурали в хореографической поэме «Бахчисарайский фонтан», поставленном 28 сентября 1934 и ставшим одним из эталонов жанра, балетмейстера в хореографическом романе «Утраченные иллюзии», поставленном 3 января 1936.

Яркий образ Меркуцио был создан в поставленном 1940 года балетмейстером Л. М. Лавровским балете С. С. Прокофьева «Ромео и Джульетта».

Отзывы об артисте

«…А. В. Лопухов был танцовщиком и педагогом самого высокого класса… Во всех своих партиях он восхищал зрителя, да и нас, специалистов, чистотой техники, строгостью, изяществом формы и порывистым темпераментом. Он был первоклассным исполнителем испанских, венгерских, цыганских и польских, которые в изобилии насыщают балеты Петипа и Горского и которые я определяю как классическую форму характерного танца. Находились люди, которые превознося его как танцовщика, отрицали у него наличие актерских данных. Но он опроверг это, создав два необыкновенно ярких танцевальных образа, причем резко контрастных. Это Нурали в „Бахчисарайском фонтане“ и Меркуцио в „Ромео и Джульетте“. Пожалуй, его можно даже считать первым из характерных танцовщиков, достигшим в этой области таких поразительных результатов». (М. Михайлов).

«…Имя Андрея Васильевича Лопухова неразрывно связано с исканиями, экспериментами, со всем новым, что зарождалось и вырастало в стенах нашего театра. Андрей Васильевич… первый и непревзойденный исполнитель Баска, Нурали, Меркуцио и множества других партий… Я не знаю более достойного примера истинного художника, педагога и человека» (И. Бельский).

«Андрей Лопухов по мягкости, бесшумной грации, эластичности и характерному темпераменту является лучшим ленинградским танцовщиком» И. Соллертинский «Светлый ручей» в Государственном Малом оперном театре

Источники

• Красовская В. М. Русский балетный театр начала XX века. — Л.; М., 1971-1972.
• Лопухов Андрей Васильевич // Балет. Энциклопедия / Гл. ред. Ю. Н. Григорович. — М.: Советская энциклопедия, 1981.
• Лопухов Андрей Васильевич // Русский балет. Энциклопедия. — М.: БРЭ: Согласие, 1997.

Отрывок, характеризующий Лопухов, Андрей Васильевич

– Это было ужасное зрелище, дети брошены, некоторые в огне… При мне вытащили ребенка… женщины, с которых стаскивали вещи, вырывали серьги…
Пьер покраснел и замялся.
– Тут приехал разъезд, и всех тех, которые не грабили, всех мужчин забрали. И меня.
– Вы, верно, не все рассказываете; вы, верно, сделали что нибудь… – сказала Наташа и помолчала, – хорошее.
Пьер продолжал рассказывать дальше. Когда он рассказывал про казнь, он хотел обойти страшные подробности; но Наташа требовала, чтобы он ничего не пропускал.
Пьер начал было рассказывать про Каратаева (он уже встал из за стола и ходил, Наташа следила за ним глазами) и остановился.
– Нет, вы не можете понять, чему я научился у этого безграмотного человека – дурачка.
– Нет, нет, говорите, – сказала Наташа. – Он где же?
– Его убили почти при мне. – И Пьер стал рассказывать последнее время их отступления, болезнь Каратаева (голос его дрожал беспрестанно) и его смерть.
Пьер рассказывал свои похождения так, как он никогда их еще не рассказывал никому, как он сам с собою никогда еще не вспоминал их. Он видел теперь как будто новое значение во всем том, что он пережил. Теперь, когда он рассказывал все это Наташе, он испытывал то редкое наслаждение, которое дают женщины, слушая мужчину, – не умные женщины, которые, слушая, стараются или запомнить, что им говорят, для того чтобы обогатить свой ум и при случае пересказать то же или приладить рассказываемое к своему и сообщить поскорее свои умные речи, выработанные в своем маленьком умственном хозяйстве; а то наслажденье, которое дают настоящие женщины, одаренные способностью выбирания и всасыванья в себя всего лучшего, что только есть в проявлениях мужчины. Наташа, сама не зная этого, была вся внимание: она не упускала ни слова, ни колебания голоса, ни взгляда, ни вздрагиванья мускула лица, ни жеста Пьера. Она на лету ловила еще не высказанное слово и прямо вносила в свое раскрытое сердце, угадывая тайный смысл всей душевной работы Пьера.
Княжна Марья понимала рассказ, сочувствовала ему, но она теперь видела другое, что поглощало все ее внимание; она видела возможность любви и счастия между Наташей и Пьером. И в первый раз пришедшая ей эта мысль наполняла ее душу радостию.
Было три часа ночи. Официанты с грустными и строгими лицами приходили переменять свечи, но никто не замечал их.
Пьер кончил свой рассказ. Наташа блестящими, оживленными глазами продолжала упорно и внимательно глядеть на Пьера, как будто желая понять еще то остальное, что он не высказал, может быть. Пьер в стыдливом и счастливом смущении изредка взглядывал на нее и придумывал, что бы сказать теперь, чтобы перевести разговор на другой предмет. Княжна Марья молчала. Никому в голову не приходило, что три часа ночи и что пора спать.
– Говорят: несчастия, страдания, – сказал Пьер. – Да ежели бы сейчас, сию минуту мне сказали: хочешь оставаться, чем ты был до плена, или сначала пережить все это? Ради бога, еще раз плен и лошадиное мясо. Мы думаем, как нас выкинет из привычной дорожки, что все пропало; а тут только начинается новое, хорошее. Пока есть жизнь, есть и счастье. Впереди много, много. Это я вам говорю, – сказал он, обращаясь к Наташе.
– Да, да, – сказала она, отвечая на совсем другое, – и я ничего бы не желала, как только пережить все сначала.
Пьер внимательно посмотрел на нее.
– Да, и больше ничего, – подтвердила Наташа.
– Неправда, неправда, – закричал Пьер. – Я не виноват, что я жив и хочу жить; и вы тоже.
Вдруг Наташа опустила голову на руки и заплакала.
– Что ты, Наташа? – сказала княжна Марья.
– Ничего, ничего. – Она улыбнулась сквозь слезы Пьеру. – Прощайте, пора спать.
Пьер встал и простился.

Княжна Марья и Наташа, как и всегда, сошлись в спальне. Они поговорили о том, что рассказывал Пьер. Княжна Марья не говорила своего мнения о Пьере. Наташа тоже не говорила о нем.
– Ну, прощай, Мари, – сказала Наташа. – Знаешь, я часто боюсь, что мы не говорим о нем (князе Андрее), как будто мы боимся унизить наше чувство, и забываем.
Княжна Марья тяжело вздохнула и этим вздохом признала справедливость слов Наташи; но словами она не согласилась с ней.
– Разве можно забыть? – сказала она.
– Мне так хорошо было нынче рассказать все; и тяжело, и больно, и хорошо. Очень хорошо, – сказала Наташа, – я уверена, что он точно любил его. От этого я рассказала ему… ничего, что я рассказала ему? – вдруг покраснев, спросила она.
– Пьеру? О нет! Какой он прекрасный, – сказала княжна Марья.
– Знаешь, Мари, – вдруг сказала Наташа с шаловливой улыбкой, которой давно не видала княжна Марья на ее лице. – Он сделался какой то чистый, гладкий, свежий; точно из бани, ты понимаешь? – морально из бани. Правда?
– Да, – сказала княжна Марья, – он много выиграл.
– И сюртучок коротенький, и стриженые волосы; точно, ну точно из бани… папа, бывало…
– Я понимаю, что он (князь Андрей) никого так не любил, как его, – сказала княжна Марья.
– Да, и он особенный от него. Говорят, что дружны мужчины, когда совсем особенные. Должно быть, это правда. Правда, он совсем на него не похож ничем?
– Да, и чудесный.
– Ну, прощай, – отвечала Наташа. И та же шаловливая улыбка, как бы забывшись, долго оставалась на ее лице.


Пьер долго не мог заснуть в этот день; он взад и вперед ходил по комнате, то нахмурившись, вдумываясь во что то трудное, вдруг пожимая плечами и вздрагивая, то счастливо улыбаясь.
Он думал о князе Андрее, о Наташе, об их любви, и то ревновал ее к прошедшему, то упрекал, то прощал себя за это. Было уже шесть часов утра, а он все ходил по комнате.
«Ну что ж делать. Уж если нельзя без этого! Что ж делать! Значит, так надо», – сказал он себе и, поспешно раздевшись, лег в постель, счастливый и взволнованный, но без сомнений и нерешительностей.
«Надо, как ни странно, как ни невозможно это счастье, – надо сделать все для того, чтобы быть с ней мужем и женой», – сказал он себе.
Пьер еще за несколько дней перед этим назначил в пятницу день своего отъезда в Петербург. Когда он проснулся, в четверг, Савельич пришел к нему за приказаниями об укладке вещей в дорогу.
«Как в Петербург? Что такое Петербург? Кто в Петербурге? – невольно, хотя и про себя, спросил он. – Да, что то такое давно, давно, еще прежде, чем это случилось, я зачем то собирался ехать в Петербург, – вспомнил он. – Отчего же? я и поеду, может быть. Какой он добрый, внимательный, как все помнит! – подумал он, глядя на старое лицо Савельича. – И какая улыбка приятная!» – подумал он.
– Что ж, все не хочешь на волю, Савельич? – спросил Пьер.
– Зачем мне, ваше сиятельство, воля? При покойном графе, царство небесное, жили и при вас обиды не видим.
– Ну, а дети?
– И дети проживут, ваше сиятельство: за такими господами жить можно.
– Ну, а наследники мои? – сказал Пьер. – Вдруг я женюсь… Ведь может случиться, – прибавил он с невольной улыбкой.
– И осмеливаюсь доложить: хорошее дело, ваше сиятельство.
«Как он думает это легко, – подумал Пьер. – Он не знает, как это страшно, как опасно. Слишком рано или слишком поздно… Страшно!»
– Как же изволите приказать? Завтра изволите ехать? – спросил Савельич.
– Нет; я немножко отложу. Я тогда скажу. Ты меня извини за хлопоты, – сказал Пьер и, глядя на улыбку Савельича, подумал: «Как странно, однако, что он не знает, что теперь нет никакого Петербурга и что прежде всего надо, чтоб решилось то. Впрочем, он, верно, знает, но только притворяется. Поговорить с ним? Как он думает? – подумал Пьер. – Нет, после когда нибудь».
За завтраком Пьер сообщил княжне, что он был вчера у княжны Марьи и застал там, – можете себе представить кого? – Натали Ростову.
Княжна сделала вид, что она в этом известии не видит ничего более необыкновенного, как в том, что Пьер видел Анну Семеновну.
– Вы ее знаете? – спросил Пьер.
– Я видела княжну, – отвечала она. – Я слышала, что ее сватали за молодого Ростова. Это было бы очень хорошо для Ростовых; говорят, они совсем разорились.
– Нет, Ростову вы знаете?
– Слышала тогда только про эту историю. Очень жалко.
«Нет, она не понимает или притворяется, – подумал Пьер. – Лучше тоже не говорить ей».
Княжна также приготавливала провизию на дорогу Пьеру.
«Как они добры все, – думал Пьер, – что они теперь, когда уж наверное им это не может быть более интересно, занимаются всем этим. И все для меня; вот что удивительно».
В этот же день к Пьеру приехал полицеймейстер с предложением прислать доверенного в Грановитую палату для приема вещей, раздаваемых нынче владельцам.
«Вот и этот тоже, – думал Пьер, глядя в лицо полицеймейстера, – какой славный, красивый офицер и как добр! Теперь занимается такими пустяками. А еще говорят, что он не честен и пользуется. Какой вздор! А впрочем, отчего же ему и не пользоваться? Он так и воспитан. И все так делают. А такое приятное, доброе лицо, и улыбается, глядя на меня».
Пьер поехал обедать к княжне Марье.
Проезжая по улицам между пожарищами домов, он удивлялся красоте этих развалин. Печные трубы домов, отвалившиеся стены, живописно напоминая Рейн и Колизей, тянулись, скрывая друг друга, по обгорелым кварталам. Встречавшиеся извозчики и ездоки, плотники, рубившие срубы, торговки и лавочники, все с веселыми, сияющими лицами, взглядывали на Пьера и говорили как будто: «А, вот он! Посмотрим, что выйдет из этого».
При входе в дом княжны Марьи на Пьера нашло сомнение в справедливости того, что он был здесь вчера, виделся с Наташей и говорил с ней. «Может быть, это я выдумал. Может быть, я войду и никого не увижу». Но не успел он вступить в комнату, как уже во всем существе своем, по мгновенному лишению своей свободы, он почувствовал ее присутствие. Она была в том же черном платье с мягкими складками и так же причесана, как и вчера, но она была совсем другая. Если б она была такою вчера, когда он вошел в комнату, он бы не мог ни на мгновение не узнать ее.
Она была такою же, какою он знал ее почти ребенком и потом невестой князя Андрея. Веселый вопросительный блеск светился в ее глазах; на лице было ласковое и странно шаловливое выражение.
Пьер обедал и просидел бы весь вечер; но княжна Марья ехала ко всенощной, и Пьер уехал с ними вместе.
На другой день Пьер приехал рано, обедал и просидел весь вечер. Несмотря на то, что княжна Марья и Наташа были очевидно рады гостю; несмотря на то, что весь интерес жизни Пьера сосредоточивался теперь в этом доме, к вечеру они всё переговорили, и разговор переходил беспрестанно с одного ничтожного предмета на другой и часто прерывался. Пьер засиделся в этот вечер так поздно, что княжна Марья и Наташа переглядывались между собою, очевидно ожидая, скоро ли он уйдет. Пьер видел это и не мог уйти. Ему становилось тяжело, неловко, но он все сидел, потому что не мог подняться и уйти.
Княжна Марья, не предвидя этому конца, первая встала и, жалуясь на мигрень, стала прощаться.
– Так вы завтра едете в Петербург? – сказала ока.
– Нет, я не еду, – с удивлением и как будто обидясь, поспешно сказал Пьер. – Да нет, в Петербург? Завтра; только я не прощаюсь. Я заеду за комиссиями, – сказал он, стоя перед княжной Марьей, краснея и не уходя.