Лорд Семпилл

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Лорд Семпилл

Герб лордов Семпилл
Период

1489 - настоящее время

Девиз(ы):

Keep tryst (старошотл.) - "Храни веру" (Keep trust)

Родоначальник:

Джон Семпилл, 1-й лорд Семпилл

Когнаты:

Баронеты Форбс из Крэгивара

Родина

Шотландия

Подданство

Великобритания

Лорд Семпилл (иногда Семпл или Семпхилл) (англ. Lord Sempill) — аристократический титул в системе Пэрства Шотландии. Он был создан в 1489 году для сэра Джона Семпилла (ум. 1513), основателя коллегиальной школы Лохвиннох. Лорды Семпилл являются вождями одноименного шотландского клана.





История

Джон Семпилл, 1-й лорд, был убит в битве при Флоддене в 1513 году. Его внук, Роберт Семпилл, 3-й лорд Семпилл (ок. 1505—1576), был известен как «великий лорд Семпилл». Его внук, Роберт Семпилл, 4-й лорд Семпилл (ум. 1611), был послом короля Шотландии Якова VI в Испании в 1596 году. В 1684 году после смерти его правнука, Фрэнсиса Семпилла, 8-го лорда Семпилла (1660—1684), мужская линия рода угасла. Титул унаследовала его сестра Энн Семпилл, 9-я леди Семпилл (ум. 1695), жена Роберта Аберкромби, который в 1685 году получил пожизненный титул лорда Глассфорда. В 1688 году она получила новый устав, согласно которому, при отсутствии у неё мужских потомков, лордство может унаследовать любой будущий муж одной из её дочерей. Её младший сын, Хью Семпилл, 12-й лорд Семпилл (1688—1746), командовал левым крылом королевской армии в битве при Каллодене в 1746 году.

Его правнук, Селкирк Семпилл, 15-й лорд Семпилл (1788—1835), скончался в 1835 году неженатым. Ему наследовала его младшая сестра, Мэри Джейн Семпилл, 16-я леди Семпилл (1790—1884), жена Эдварда Чандлера. В 1853 году они оба получили королевское разрешение на фамилию и герб «Семпилл». У них не было детей, Мэри наследовал её двоюродный брат, сэр Уильям Форбс, 8-й баронет из Крэгивара (1836—1905), который стал 17-м лордом Семпиллом. Он был внуком достопочтенной Сары Семпилл, старшей дочери 13-го лорда Семпилла. В 1885 году он получил королевское разрешение на дополнительную фамилию «Семпилл». Его сын, Джон Форбс-Семпилл, 18-й лорд Семпилл (1863—1934), заседал в Палате лордов Великобритании в качестве шотландского пэра-представителя с 1910 по 1934 год. Его сын, Уильям Фрэнсис Форбс-Семпилл, 19-й лорд Семпилл (1893—1965), как известно, являлся пионером авиации, который продал государственную тайну Японии до Второй мировой войны. Он также был шотландским пэром-представителем в Палате лордов с 1935 по 1963 год, когда все шотландские пэры получили автоматическое место в Палате лордов. У него была одна дочь.

Его отец, 18-й лорд Семпилл, был отцом четырёх детей: 19-го лорда и трёх дочерей. Самая младшая из дочерей, Элизабет Форбс-Семпилл родилась 6 сентября 1912 года. После смерти её отца и старшего брата она получила в управление имения Финтрей и Крэгивар. В 1952 году Элизабет перерегистрировалась и стала мужчиной Эваном Форбс-Семпиллом. После смерти 19-го лорда Семпилла в 1965 году титулы баронета и лорда были разделены. Лордство унаследовала его дочь Энн Форбс-Семпилл, 20-я леди Семпилл (1920—1995), а вышеупомянутый Эван Форбс-Семпилл после двухлетнего судебного процесса приобрел титул баронета из Крэгивара. После его смерти титул баронета унаследовал его двоюродный брат, сэр Джон Александр Камнок Форбс-Семпилл (1927—2000).

Первым мужем Энн Форбс-Семпилл, 20-й леди Семпилл, был капитан Эрик Холт. После развода она вторично вышла замуж за Стюарта Уайтмора Чанта (ум. 1991), который в 1966 году получил дополнительную фамилию «Семпилл». По состоянию на 2010 год носителем титула являлся старший сын леди Семпилл от второго брака, Джеймс Уильям Стюарт Уайтмор Семпилл, 21-й лорд Семпилл (род. 1949), который сменил свою мать в 1995 году.

Лорды Семпилл (ок. 1489)

См. также

Напишите отзыв о статье "Лорд Семпилл"

Ссылки

  • Kidd, Charles, Williamson, David (editors). Debrett’s Peerage and Baronetage (1990 edition). New York: St Martin’s Press, 1990
  • [www.leighrayment.com Leigh Rayment’s Peerage Page]
  • [www.thepeerage.com thepeerage.com]

Отрывок, характеризующий Лорд Семпилл

Один из докторов, в окровавленном фартуке и с окровавленными небольшими руками, в одной из которых он между мизинцем и большим пальцем (чтобы не запачкать ее) держал сигару, вышел из палатки. Доктор этот поднял голову и стал смотреть по сторонам, но выше раненых. Он, очевидно, хотел отдохнуть немного. Поводив несколько времени головой вправо и влево, он вздохнул и опустил глаза.
– Ну, сейчас, – сказал он на слова фельдшера, указывавшего ему на князя Андрея, и велел нести его в палатку.
В толпе ожидавших раненых поднялся ропот.
– Видно, и на том свете господам одним жить, – проговорил один.
Князя Андрея внесли и положили на только что очистившийся стол, с которого фельдшер споласкивал что то. Князь Андрей не мог разобрать в отдельности того, что было в палатке. Жалобные стоны с разных сторон, мучительная боль бедра, живота и спины развлекали его. Все, что он видел вокруг себя, слилось для него в одно общее впечатление обнаженного, окровавленного человеческого тела, которое, казалось, наполняло всю низкую палатку, как несколько недель тому назад в этот жаркий, августовский день это же тело наполняло грязный пруд по Смоленской дороге. Да, это было то самое тело, та самая chair a canon [мясо для пушек], вид которой еще тогда, как бы предсказывая теперешнее, возбудил в нем ужас.
В палатке было три стола. Два были заняты, на третий положили князя Андрея. Несколько времени его оставили одного, и он невольно увидал то, что делалось на других двух столах. На ближнем столе сидел татарин, вероятно, казак – по мундиру, брошенному подле. Четверо солдат держали его. Доктор в очках что то резал в его коричневой, мускулистой спине.
– Ух, ух, ух!.. – как будто хрюкал татарин, и вдруг, подняв кверху свое скуластое черное курносое лицо, оскалив белые зубы, начинал рваться, дергаться и визжат ь пронзительно звенящим, протяжным визгом. На другом столе, около которого толпилось много народа, на спине лежал большой, полный человек с закинутой назад головой (вьющиеся волоса, их цвет и форма головы показались странно знакомы князю Андрею). Несколько человек фельдшеров навалились на грудь этому человеку и держали его. Белая большая полная нога быстро и часто, не переставая, дергалась лихорадочными трепетаниями. Человек этот судорожно рыдал и захлебывался. Два доктора молча – один был бледен и дрожал – что то делали над другой, красной ногой этого человека. Управившись с татарином, на которого накинули шинель, доктор в очках, обтирая руки, подошел к князю Андрею. Он взглянул в лицо князя Андрея и поспешно отвернулся.
– Раздеть! Что стоите? – крикнул он сердито на фельдшеров.
Самое первое далекое детство вспомнилось князю Андрею, когда фельдшер торопившимися засученными руками расстегивал ему пуговицы и снимал с него платье. Доктор низко нагнулся над раной, ощупал ее и тяжело вздохнул. Потом он сделал знак кому то. И мучительная боль внутри живота заставила князя Андрея потерять сознание. Когда он очнулся, разбитые кости бедра были вынуты, клоки мяса отрезаны, и рана перевязана. Ему прыскали в лицо водою. Как только князь Андрей открыл глаза, доктор нагнулся над ним, молча поцеловал его в губы и поспешно отошел.
После перенесенного страдания князь Андрей чувствовал блаженство, давно не испытанное им. Все лучшие, счастливейшие минуты в его жизни, в особенности самое дальнее детство, когда его раздевали и клали в кроватку, когда няня, убаюкивая, пела над ним, когда, зарывшись головой в подушки, он чувствовал себя счастливым одним сознанием жизни, – представлялись его воображению даже не как прошедшее, а как действительность.
Около того раненого, очертания головы которого казались знакомыми князю Андрею, суетились доктора; его поднимали и успокоивали.
– Покажите мне… Ооооо! о! ооооо! – слышался его прерываемый рыданиями, испуганный и покорившийся страданию стон. Слушая эти стоны, князь Андрей хотел плакать. Оттого ли, что он без славы умирал, оттого ли, что жалко ему было расставаться с жизнью, от этих ли невозвратимых детских воспоминаний, оттого ли, что он страдал, что другие страдали и так жалостно перед ним стонал этот человек, но ему хотелось плакать детскими, добрыми, почти радостными слезами.
Раненому показали в сапоге с запекшейся кровью отрезанную ногу.
– О! Ооооо! – зарыдал он, как женщина. Доктор, стоявший перед раненым, загораживая его лицо, отошел.
– Боже мой! Что это? Зачем он здесь? – сказал себе князь Андрей.
В несчастном, рыдающем, обессилевшем человеке, которому только что отняли ногу, он узнал Анатоля Курагина. Анатоля держали на руках и предлагали ему воду в стакане, края которого он не мог поймать дрожащими, распухшими губами. Анатоль тяжело всхлипывал. «Да, это он; да, этот человек чем то близко и тяжело связан со мною, – думал князь Андрей, не понимая еще ясно того, что было перед ним. – В чем состоит связь этого человека с моим детством, с моею жизнью? – спрашивал он себя, не находя ответа. И вдруг новое, неожиданное воспоминание из мира детского, чистого и любовного, представилось князю Андрею. Он вспомнил Наташу такою, какою он видел ее в первый раз на бале 1810 года, с тонкой шеей и тонкими рукамис готовым на восторг, испуганным, счастливым лицом, и любовь и нежность к ней, еще живее и сильнее, чем когда либо, проснулись в его душе. Он вспомнил теперь ту связь, которая существовала между им и этим человеком, сквозь слезы, наполнявшие распухшие глаза, мутно смотревшим на него. Князь Андрей вспомнил все, и восторженная жалость и любовь к этому человеку наполнили его счастливое сердце.
Князь Андрей не мог удерживаться более и заплакал нежными, любовными слезами над людьми, над собой и над их и своими заблуждениями.
«Сострадание, любовь к братьям, к любящим, любовь к ненавидящим нас, любовь к врагам – да, та любовь, которую проповедовал бог на земле, которой меня учила княжна Марья и которой я не понимал; вот отчего мне жалко было жизни, вот оно то, что еще оставалось мне, ежели бы я был жив. Но теперь уже поздно. Я знаю это!»


Страшный вид поля сражения, покрытого трупами и ранеными, в соединении с тяжестью головы и с известиями об убитых и раненых двадцати знакомых генералах и с сознанием бессильности своей прежде сильной руки произвели неожиданное впечатление на Наполеона, который обыкновенно любил рассматривать убитых и раненых, испытывая тем свою душевную силу (как он думал). В этот день ужасный вид поля сражения победил ту душевную силу, в которой он полагал свою заслугу и величие. Он поспешно уехал с поля сражения и возвратился к Шевардинскому кургану. Желтый, опухлый, тяжелый, с мутными глазами, красным носом и охриплым голосом, он сидел на складном стуле, невольно прислушиваясь к звукам пальбы и не поднимая глаз. Он с болезненной тоской ожидал конца того дела, которого он считал себя причиной, но которого он не мог остановить. Личное человеческое чувство на короткое мгновение взяло верх над тем искусственным призраком жизни, которому он служил так долго. Он на себя переносил те страдания и ту смерть, которые он видел на поле сражения. Тяжесть головы и груди напоминала ему о возможности и для себя страданий и смерти. Он в эту минуту не хотел для себя ни Москвы, ни победы, ни славы. (Какой нужно было ему еще славы?) Одно, чего он желал теперь, – отдыха, спокойствия и свободы. Но когда он был на Семеновской высоте, начальник артиллерии предложил ему выставить несколько батарей на эти высоты, для того чтобы усилить огонь по столпившимся перед Князьковым русским войскам. Наполеон согласился и приказал привезти ему известие о том, какое действие произведут эти батареи.