Лоррен, Клод

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Клод Лоррен
Claude Lorrain
Имя при рождении:

Клод Желле

Место рождения:

Шамань (ныне — в департаменте Вогезы), Лотарингия

Жанр:

художник-пейзажист

Влияние:

Пуссен

Влияние на:

Жан Франс ван Блумен,
Симон Лантара

Клод Лорре́н (фр. Claude Lorrain; настоящая фамилия — Желле или Желе (Gellée, Gelée); 1600, Шамань, близ Миркура, Лотарингия — 23 ноября 1682, Рим) — французский живописец и гравёр, один из величайших мастеров классического пейзажа.





Биография

Клод Лоррен родился в 1600 году в независимом в ту эпоху герцогстве Лотарингия (Lorrain) в крестьянской семье. Рано остался сиротой. Получив начальные познания в рисовании от своего старшего брата, искусного гравёра на дереве во Фрайбурге, в Брайсгау, в 1613—14 годах он отправился вместе с одним из своих родственников в Италию. Работая слугой в доме художника-пейзажиста Агостино Тасси, усвоил некоторые технические приёмы и навыки. С 1617 по 1621 год Лоррен жил в Неаполе, учился перспективе и архитектуре у Готфрида Вельса и совершенствовался в пейзажной живописи под руководством Агостино Тасси, одного из учеников П. Бриля, в Риме, где после этого прошла вся жизнь Лоррена, за исключением двух лет (1625—27), когда Лоррен вернулся на родину и жил в Нанси. Здесь он декорировал свод церкви и писал архитектурные фоны в заказных работах Клода Дерюэ, придворного живописца герцога Лотарингского.

В 1627 году Лоррен опять уехал в Италию и обосновался в Риме. Там он жил до самой смерти (1627—1682). Вначале он выполнял заказные декоративные работы, т. н. «пейзажные фрески», но позже ему удалось стать профессиональным «пейзажистом» и сосредоточиться на станковых работах. Также был великолепным офортистом; он оставил занятие офортом лишь в 1642, избрав окончательно живопись.

В 1637 году французский посол в Ватикане купил у Лоррена две картины, которые теперь находятся в Лувре: «Вид Римского Форума» и «Вид порта с Капитолием».

В 1639 году испанский король Филипп IV заказал Лоррену семь работ (ныне — в музее Прадо), из которых — два пейзажа с отшельниками. Среди других заказчиков были папа Урбан VIII (4 работы), кардинал Бентивольо, принц Колонна.

С 1634 года — член Академии св. Луки (то есть художественной академии). Позже, в 1650 году ему предлагали стать ректором этой Академии, от такой чести Лоррен отказался, предпочитая спокойную работу. В эпоху барокко пейзаж считался второстепенным жанром. Лоррен, тем не менее, получил признание и жил в достатке. Он снимал большой, трёхэтажный дом в центре итальянской столицы, неподалёку от площади Испании. Его соседом был, в частности, Никола Пуссен, которого он посещал в 1660-е годы.

Лоррен не был женат, но имел дочь (Агнесс), родившуюся в 1653 году. Ей он завещал всё своё имущество. Лоррен умер в Риме в 1682 году.

Творчество

Вначале Лоррен писал небольшие работы с пасторальными фигурами на холсте или меди; затем — порты, с заходящим солнцем. Со временем под влиянием художников-классиков его композиции становятся всё масштабнее, с литературными сюжетами (сам Лоррен не получил особого образования — он был самоучкой; тем не менее, читал и писал на французском и итальянском). В позднем периоде работы художника становятся всё более интимными по характеру и отличаются очень деликатной фактурой (часто это эпизоды «Энеиды» Вергилия).

С большим мастерством художник изображал игру солнечных лучей в различные часы дня, свежесть утра, полуденный зной, меланхолическое мерцание сумерек, прохладные тени теплых ночей, блеск спокойных или слегка колышущихся вод, прозрачность чистого воздуха и даль, застилаемую лёгким туманом. В его творчестве можно различать две манеры: картины, относящиеся к ранней поре его деятельности, писаны сильно, густо, в теплых тонах; позднейшие — более плавно, в холодноватом тоне. Фигуры, которыми обыкновенно оживлены его пейзажи, принадлежат, в основном, не его кисти, а его друзей — Ф. Лаури, Я. Миля, Фр. Аллегри и Н. Колонбеля.

Лоррен, в отличие от Пуссена, выходил за рамки метафизического (читай — академического) пейзажа. В его работах всегда важен свет. Он — первый, кто исследовал проблему солнечного освещения, утреннего и вечернего; первый, кто серьёзно заинтересовался атмосферой, её светонасыщенностью. Его работы оказали влияние на развитие европейского пейзажа, в частности, на Уильяма Тёрнера (нач. XIX века).

В последние десятилетия (1660—80) Лоррен работает медленнее, но всегда с успехом. К этому периоду относятся эрмитажные «Времена суток». В поздних работах Лоррен сам пишет фигуры. Он их помещает в воображаемые строения; тематически — это вольные интерпретации римских поэтов, особенно Овидия и Вергилия: «Вид берега Делоса с Энеем», 1672 (Национальная Галерея, Лондон), «Парнас» (Музей Изящных Искусств, Бостон).

Последняя работа Лоррена — «Пейзаж с Асканием, стреляющим в оленя» (Музей в Оксфорде) закончена в год смерти художника и считается настоящим шедевром.

Либо движимый желанием оставить у себя воспоминание о картинах, вышедших из его мастерской, или, быть может, с целью иметь документы для обличения множества спекулянтов, воровавших его сюжеты и подделывавших его манеру живописи, Лоррен воспроизвёл большинство своих пейзажей в рисунках, начерченных пером и пройденных бистром, и составил из таких эскизов сборник, под заглавием «Liber veritatis» («Книга истины», 200 рисунков; находился у герцога Девонширского, в Англии). Этот сборник был впоследствии (в 1774) издан в гравюрах-факсимиле Р. Ирломом. Отлично владея гравировальной иглой, в 1630—1662 гг. Лоррен исполнил сам 46 гравюр со своих картин.

Картины Лоррена имеются почти во всех крупных галереях Европы. Особенно много их в общественных и частных коллекциях Англии, Лувре, палаццо Дориа в Риме, мюнхенской пинакотеке, Дрезденская галерее и Эрмитаж в Санкт-Петербурге; в последнем находится 12 картин, в том числе «Четыре времени суток», едва ли не самые замечательные из всех произведений художника.

Работы Клода Лоррена

«Пейзаж с Ацисом и Галатеей» из Дрезденской картинной галереи — одна из любимых картин Ф. М. Достоевского; её описание содержится, в частности, в романе «Бесы».

Галерея

Фильмография

Напишите отзыв о статье "Лоррен, Клод"

Литература

  • J. Р. Voiard, Eloge historique de C. G., Нанси, 1839;
  • Ch. Blanc, Histoire des peintres de toutes les écoles;
  • M-me E. Pattison, Cl. Lorrain, sa vie et ses oeuvres, Париж, 1884;
  • Friedlander W., Claude Lorrain, Берлин, 1921;
  • Rothlisberger М., Claude Lorrain. The paintings, v. 1—2, Лондон, 1963.

Примечания

Ссылки

Отрывок, характеризующий Лоррен, Клод

– Да, я очень рад, – сказал он.
«Как могут они быть недовольны чем то, думала Наташа. Особенно такой хороший, как этот Безухов?» На глаза Наташи все бывшие на бале были одинаково добрые, милые, прекрасные люди, любящие друг друга: никто не мог обидеть друг друга, и потому все должны были быть счастливы.


На другой день князь Андрей вспомнил вчерашний бал, но не на долго остановился на нем мыслями. «Да, очень блестящий был бал. И еще… да, Ростова очень мила. Что то в ней есть свежее, особенное, не петербургское, отличающее ее». Вот всё, что он думал о вчерашнем бале, и напившись чаю, сел за работу.
Но от усталости или бессонницы (день был нехороший для занятий, и князь Андрей ничего не мог делать) он всё критиковал сам свою работу, как это часто с ним бывало, и рад был, когда услыхал, что кто то приехал.
Приехавший был Бицкий, служивший в различных комиссиях, бывавший во всех обществах Петербурга, страстный поклонник новых идей и Сперанского и озабоченный вестовщик Петербурга, один из тех людей, которые выбирают направление как платье – по моде, но которые по этому то кажутся самыми горячими партизанами направлений. Он озабоченно, едва успев снять шляпу, вбежал к князю Андрею и тотчас же начал говорить. Он только что узнал подробности заседания государственного совета нынешнего утра, открытого государем, и с восторгом рассказывал о том. Речь государя была необычайна. Это была одна из тех речей, которые произносятся только конституционными монархами. «Государь прямо сказал, что совет и сенат суть государственные сословия ; он сказал, что правление должно иметь основанием не произвол, а твердые начала . Государь сказал, что финансы должны быть преобразованы и отчеты быть публичны», рассказывал Бицкий, ударяя на известные слова и значительно раскрывая глаза.
– Да, нынешнее событие есть эра, величайшая эра в нашей истории, – заключил он.
Князь Андрей слушал рассказ об открытии государственного совета, которого он ожидал с таким нетерпением и которому приписывал такую важность, и удивлялся, что событие это теперь, когда оно совершилось, не только не трогало его, но представлялось ему более чем ничтожным. Он с тихой насмешкой слушал восторженный рассказ Бицкого. Самая простая мысль приходила ему в голову: «Какое дело мне и Бицкому, какое дело нам до того, что государю угодно было сказать в совете! Разве всё это может сделать меня счастливее и лучше?»
И это простое рассуждение вдруг уничтожило для князя Андрея весь прежний интерес совершаемых преобразований. В этот же день князь Андрей должен был обедать у Сперанского «en petit comite«, [в маленьком собрании,] как ему сказал хозяин, приглашая его. Обед этот в семейном и дружеском кругу человека, которым он так восхищался, прежде очень интересовал князя Андрея, тем более что до сих пор он не видал Сперанского в его домашнем быту; но теперь ему не хотелось ехать.
В назначенный час обеда, однако, князь Андрей уже входил в собственный, небольшой дом Сперанского у Таврического сада. В паркетной столовой небольшого домика, отличавшегося необыкновенной чистотой (напоминающей монашескую чистоту) князь Андрей, несколько опоздавший, уже нашел в пять часов собравшееся всё общество этого petit comite, интимных знакомых Сперанского. Дам не было никого кроме маленькой дочери Сперанского (с длинным лицом, похожим на отца) и ее гувернантки. Гости были Жерве, Магницкий и Столыпин. Еще из передней князь Андрей услыхал громкие голоса и звонкий, отчетливый хохот – хохот, похожий на тот, каким смеются на сцене. Кто то голосом, похожим на голос Сперанского, отчетливо отбивал: ха… ха… ха… Князь Андрей никогда не слыхал смеха Сперанского, и этот звонкий, тонкий смех государственного человека странно поразил его.
Князь Андрей вошел в столовую. Всё общество стояло между двух окон у небольшого стола с закуской. Сперанский в сером фраке с звездой, очевидно в том еще белом жилете и высоком белом галстухе, в которых он был в знаменитом заседании государственного совета, с веселым лицом стоял у стола. Гости окружали его. Магницкий, обращаясь к Михайлу Михайловичу, рассказывал анекдот. Сперанский слушал, вперед смеясь тому, что скажет Магницкий. В то время как князь Андрей вошел в комнату, слова Магницкого опять заглушились смехом. Громко басил Столыпин, пережевывая кусок хлеба с сыром; тихим смехом шипел Жерве, и тонко, отчетливо смеялся Сперанский.
Сперанский, всё еще смеясь, подал князю Андрею свою белую, нежную руку.
– Очень рад вас видеть, князь, – сказал он. – Минутку… обратился он к Магницкому, прерывая его рассказ. – У нас нынче уговор: обед удовольствия, и ни слова про дела. – И он опять обратился к рассказчику, и опять засмеялся.
Князь Андрей с удивлением и грустью разочарования слушал его смех и смотрел на смеющегося Сперанского. Это был не Сперанский, а другой человек, казалось князю Андрею. Всё, что прежде таинственно и привлекательно представлялось князю Андрею в Сперанском, вдруг стало ему ясно и непривлекательно.
За столом разговор ни на мгновение не умолкал и состоял как будто бы из собрания смешных анекдотов. Еще Магницкий не успел докончить своего рассказа, как уж кто то другой заявил свою готовность рассказать что то, что было еще смешнее. Анекдоты большею частью касались ежели не самого служебного мира, то лиц служебных. Казалось, что в этом обществе так окончательно было решено ничтожество этих лиц, что единственное отношение к ним могло быть только добродушно комическое. Сперанский рассказал, как на совете сегодняшнего утра на вопрос у глухого сановника о его мнении, сановник этот отвечал, что он того же мнения. Жерве рассказал целое дело о ревизии, замечательное по бессмыслице всех действующих лиц. Столыпин заикаясь вмешался в разговор и с горячностью начал говорить о злоупотреблениях прежнего порядка вещей, угрожая придать разговору серьезный характер. Магницкий стал трунить над горячностью Столыпина, Жерве вставил шутку и разговор принял опять прежнее, веселое направление.
Очевидно, Сперанский после трудов любил отдохнуть и повеселиться в приятельском кружке, и все его гости, понимая его желание, старались веселить его и сами веселиться. Но веселье это казалось князю Андрею тяжелым и невеселым. Тонкий звук голоса Сперанского неприятно поражал его, и неумолкавший смех своей фальшивой нотой почему то оскорблял чувство князя Андрея. Князь Андрей не смеялся и боялся, что он будет тяжел для этого общества. Но никто не замечал его несоответственности общему настроению. Всем было, казалось, очень весело.
Он несколько раз желал вступить в разговор, но всякий раз его слово выбрасывалось вон, как пробка из воды; и он не мог шутить с ними вместе.
Ничего не было дурного или неуместного в том, что они говорили, всё было остроумно и могло бы быть смешно; но чего то, того самого, что составляет соль веселья, не только не было, но они и не знали, что оно бывает.
После обеда дочь Сперанского с своей гувернанткой встали. Сперанский приласкал дочь своей белой рукой, и поцеловал ее. И этот жест показался неестественным князю Андрею.
Мужчины, по английски, остались за столом и за портвейном. В середине начавшегося разговора об испанских делах Наполеона, одобряя которые, все были одного и того же мнения, князь Андрей стал противоречить им. Сперанский улыбнулся и, очевидно желая отклонить разговор от принятого направления, рассказал анекдот, не имеющий отношения к разговору. На несколько мгновений все замолкли.
Посидев за столом, Сперанский закупорил бутылку с вином и сказав: «нынче хорошее винцо в сапожках ходит», отдал слуге и встал. Все встали и также шумно разговаривая пошли в гостиную. Сперанскому подали два конверта, привезенные курьером. Он взял их и прошел в кабинет. Как только он вышел, общее веселье замолкло и гости рассудительно и тихо стали переговариваться друг с другом.
– Ну, теперь декламация! – сказал Сперанский, выходя из кабинета. – Удивительный талант! – обратился он к князю Андрею. Магницкий тотчас же стал в позу и начал говорить французские шутливые стихи, сочиненные им на некоторых известных лиц Петербурга, и несколько раз был прерываем аплодисментами. Князь Андрей, по окончании стихов, подошел к Сперанскому, прощаясь с ним.
– Куда вы так рано? – сказал Сперанский.
– Я обещал на вечер…
Они помолчали. Князь Андрей смотрел близко в эти зеркальные, непропускающие к себе глаза и ему стало смешно, как он мог ждать чего нибудь от Сперанского и от всей своей деятельности, связанной с ним, и как мог он приписывать важность тому, что делал Сперанский. Этот аккуратный, невеселый смех долго не переставал звучать в ушах князя Андрея после того, как он уехал от Сперанского.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Лоррен,_Клод&oldid=81375892»