Лотарингия (область гражданского управления)

Лотарингия
нем. CdZ-Gebiet Lothringen
область гражданского управления
← 2 августа 1940 года — 1945 →
Германская империя в 1941 году
Столица	Саарбрюккен
Крупнейшие города	Мец
Язык(и)	немецкий язык (офиц.)
Денежная единица	рейхсмарка
Форма правления	немецкая гражданская администрация

К:Появились в 1940 годуК:Исчезли в 1945 году

Область гражданского управления Лотарингия (нем. CdZ-Gebiet Lothringen) — французская территория, находящаяся в период с 1940 по 1944 годы под управлением немецкой гражданской администрации и предназначенная к полной германизации и последующего присоединения к территории Третьего рейха. Центр — город Саарбрюккен, территориально принадлежащий Саару. В городе Мец располагалось региональное представительство главы гражданской администрации, которым был назначен Йозеф Бюркель.

История

Территория французской Лотарингии была занята немецкими войсками 22 июня 1940 года в результате французской кампании и сначала находилась под военным управлением. Специальным указом фюрера от 2 августа 1940 года территория департамента Мозель, принадлежащая в 1871—1918 годы Германии была передана под управление немецкой гражданской администрации. Позднее планировалось включение этого региона в состав Третьего рейха и образование нового рейхсгау Западная марка, в который также должны были войти Саар и Пфальц. Однако до конца войны этот план так и не был реализован.

В декабре 1944 года Лотарингия была занята американскими войсками, а после войны она снова вернулась к Франции.

См. также

• Франция во Второй мировой войне
• Имперская земля Эльзас-Лотарингия
• Эльзас (область гражданского управления)

Ссылки

• territorial.de: [territorial.de/lothring/cdzlothr.htm CdZ-Gebiet Lothringen]  (нем.)

Отрывок, характеризующий Лотарингия (область гражданского управления)

– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.
Помолчав несколько времени, Платон встал.
– Что ж, я чай, спать хочешь? – сказал он и быстро начал креститься, приговаривая:
– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.
– Какую это ты молитву читал? – спросил Пьер.
– Ась? – проговорил Платон (он уже было заснул). – Читал что? Богу молился. А ты рази не молишься?
– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.