Лоуренс, Уильям Л.
| Уильям Л. Лоуренс (William Leonard Laurence) | |
 | |
| Лоуренс на острове Тиньян (Tinian) перед атомными бомбардировками Хиросимы и Нагасаки. | |
|---|---|
| Имя при рождении: |
Leib Wolf Siew |
| Дата рождения: | |
| Место рождения: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
Уильям Л. Лоуренс (англ. William L. Laurence) (1888—1977) — американский журналист и официальный историограф ядерных программ США в 1940-е — 1950-е гг. Печатался в New York Times.
Он получил две Пулитцеровские премии и был официальным журналистом Манхэттенского проекта (Manhattan Project). Был единственным журналистом, освещавщим Trinity test и атомную бомбардировку Хиросимы и Нагасаки.
Он — автор культовой фразы «Атомный век» («Atomic Age»), которая была популярна в 1950-х годах.[1]
Предложенное название
Уильямом Л. Лоуренсом было предложено название реакции Джекилла-Хайда — по мотивам рассказа Роберта Льюиса Стивенсона «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда», в котором мягкий и воспитанный доктор Джекилл, выпив определённое снадобье, превращался в крайне злобного и распутного мистера Хайда.[2]
См. также
Напишите отзыв о статье "Лоуренс, Уильям Л."
Примечания
Литература
- У. Л. Лоуренс. «Люди и атомы» = «Men and Atoms». — М.: Атомиздат, 1966. — С. Формат: 84x108/32 (~130х205 мм). — 296 с. — 50 000 экз.
Ссылки
- [en.wikipedia.org/wiki/William_L._Laurence Уильям Л. Лоуренс]
Отрывок, характеризующий Лоуренс, Уильям Л.
Четвертое направление было направление, которого самым видным представителем был великий князь, наследник цесаревич, не могший забыть своего аустерлицкого разочарования, где он, как на смотр, выехал перед гвардиею в каске и колете, рассчитывая молодецки раздавить французов, и, попав неожиданно в первую линию, насилу ушел в общем смятении. Люди этой партии имели в своих суждениях и качество и недостаток искренности. Они боялись Наполеона, видели в нем силу, в себе слабость и прямо высказывали это. Они говорили: «Ничего, кроме горя, срама и погибели, из всего этого не выйдет! Вот мы оставили Вильну, оставили Витебск, оставим и Дриссу. Одно, что нам остается умного сделать, это заключить мир, и как можно скорее, пока не выгнали нас из Петербурга!»Воззрение это, сильно распространенное в высших сферах армии, находило себе поддержку и в Петербурге, и в канцлере Румянцеве, по другим государственным причинам стоявшем тоже за мир.
Пятые были приверженцы Барклая де Толли, не столько как человека, сколько как военного министра и главнокомандующего. Они говорили: «Какой он ни есть (всегда так начинали), но он честный, дельный человек, и лучше его нет. Дайте ему настоящую власть, потому что война не может идти успешно без единства начальствования, и он покажет то, что он может сделать, как он показал себя в Финляндии. Ежели армия наша устроена и сильна и отступила до Дриссы, не понесши никаких поражений, то мы обязаны этим только Барклаю. Ежели теперь заменят Барклая Бенигсеном, то все погибнет, потому что Бенигсен уже показал свою неспособность в 1807 году», – говорили люди этой партии.
Шестые, бенигсенисты, говорили, напротив, что все таки не было никого дельнее и опытнее Бенигсена, и, как ни вертись, все таки придешь к нему. И люди этой партии доказывали, что все наше отступление до Дриссы было постыднейшее поражение и беспрерывный ряд ошибок. «Чем больше наделают ошибок, – говорили они, – тем лучше: по крайней мере, скорее поймут, что так не может идти. А нужен не какой нибудь Барклай, а человек, как Бенигсен, который показал уже себя в 1807 м году, которому отдал справедливость сам Наполеон, и такой человек, за которым бы охотно признавали власть, – и таковой есть только один Бенигсен».
