Лохвицкий, Михаил Юрьевич
Поделись знанием:
– On dit que les rivaux se sont reconcilies grace a l'angine… [Говорят, что соперники примирились благодаря этой болезни.]
Слово angine повторялось с большим удовольствием.
– Le vieux comte est touchant a ce qu'on dit. Il a pleure comme un enfant quand le medecin lui a dit que le cas etait dangereux. [Старый граф очень трогателен, говорят. Он заплакал, как дитя, когда доктор сказал, что случай опасный.]
– Oh, ce serait une perte terrible. C'est une femme ravissante. [О, это была бы большая потеря. Такая прелестная женщина.]
– Vous parlez de la pauvre comtesse, – сказала, подходя, Анна Павловна. – J'ai envoye savoir de ses nouvelles. On m'a dit qu'elle allait un peu mieux. Oh, sans doute, c'est la plus charmante femme du monde, – сказала Анна Павловна с улыбкой над своей восторженностью. – Nous appartenons a des camps differents, mais cela ne m'empeche pas de l'estimer, comme elle le merite. Elle est bien malheureuse, [Вы говорите про бедную графиню… Я посылала узнавать о ее здоровье. Мне сказали, что ей немного лучше. О, без сомнения, это прелестнейшая женщина в мире. Мы принадлежим к различным лагерям, но это не мешает мне уважать ее по ее заслугам. Она так несчастна.] – прибавила Анна Павловна.
Полагая, что этими словами Анна Павловна слегка приподнимала завесу тайны над болезнью графини, один неосторожный молодой человек позволил себе выразить удивление в том, что не призваны известные врачи, а лечит графиню шарлатан, который может дать опасные средства.
– Vos informations peuvent etre meilleures que les miennes, – вдруг ядовито напустилась Анна Павловна на неопытного молодого человека. – Mais je sais de bonne source que ce medecin est un homme tres savant et tres habile. C'est le medecin intime de la Reine d'Espagne. [Ваши известия могут быть вернее моих… но я из хороших источников знаю, что этот доктор очень ученый и искусный человек. Это лейб медик королевы испанской.] – И таким образом уничтожив молодого человека, Анна Павловна обратилась к Билибину, который в другом кружке, подобрав кожу и, видимо, сбираясь распустить ее, чтобы сказать un mot, говорил об австрийцах.
– Je trouve que c'est charmant! [Я нахожу, что это прелестно!] – говорил он про дипломатическую бумагу, при которой отосланы были в Вену австрийские знамена, взятые Витгенштейном, le heros de Petropol [героем Петрополя] (как его называли в Петербурге).
– Как, как это? – обратилась к нему Анна Павловна, возбуждая молчание для услышания mot, которое она уже знала.
И Билибин повторил следующие подлинные слова дипломатической депеши, им составленной:
– L'Empereur renvoie les drapeaux Autrichiens, – сказал Билибин, – drapeaux amis et egares qu'il a trouve hors de la route, [Император отсылает австрийские знамена, дружеские и заблудшиеся знамена, которые он нашел вне настоящей дороги.] – докончил Билибин, распуская кожу.
– Charmant, charmant, [Прелестно, прелестно,] – сказал князь Василий.
– C'est la route de Varsovie peut etre, [Это варшавская дорога, может быть.] – громко и неожиданно сказал князь Ипполит. Все оглянулись на него, не понимая того, что он хотел сказать этим. Князь Ипполит тоже с веселым удивлением оглядывался вокруг себя. Он так же, как и другие, не понимал того, что значили сказанные им слова. Он во время своей дипломатической карьеры не раз замечал, что таким образом сказанные вдруг слова оказывались очень остроумны, и он на всякий случай сказал эти слова, первые пришедшие ему на язык. «Может, выйдет очень хорошо, – думал он, – а ежели не выйдет, они там сумеют это устроить». Действительно, в то время как воцарилось неловкое молчание, вошло то недостаточно патриотическое лицо, которого ждала для обращения Анна Павловна, и она, улыбаясь и погрозив пальцем Ипполиту, пригласила князя Василия к столу, и, поднося ему две свечи и рукопись, попросила его начать. Все замолкло.
– Всемилостивейший государь император! – строго провозгласил князь Василий и оглянул публику, как будто спрашивая, не имеет ли кто сказать что нибудь против этого. Но никто ничего не сказал. – «Первопрестольный град Москва, Новый Иерусалим, приемлет Христа своего, – вдруг ударил он на слове своего, – яко мать во объятия усердных сынов своих, и сквозь возникающую мглу, провидя блистательную славу твоея державы, поет в восторге: «Осанна, благословен грядый!» – Князь Василий плачущим голосом произнес эти последние слова.
Билибин рассматривал внимательно свои ногти, и многие, видимо, робели, как бы спрашивая, в чем же они виноваты? Анна Павловна шепотом повторяла уже вперед, как старушка молитву причастия: «Пусть дерзкий и наглый Голиаф…» – прошептала она.
Князь Василий продолжал:
– «Пусть дерзкий и наглый Голиаф от пределов Франции обносит на краях России смертоносные ужасы; кроткая вера, сия праща российского Давида, сразит внезапно главу кровожаждущей его гордыни. Се образ преподобного Сергия, древнего ревнителя о благе нашего отечества, приносится вашему императорскому величеству. Болезную, что слабеющие мои силы препятствуют мне насладиться любезнейшим вашим лицезрением. Теплые воссылаю к небесам молитвы, да всесильный возвеличит род правых и исполнит во благих желания вашего величества».
– Quelle force! Quel style! [Какая сила! Какой слог!] – послышались похвалы чтецу и сочинителю. Воодушевленные этой речью, гости Анны Павловны долго еще говорили о положении отечества и делали различные предположения об исходе сражения, которое на днях должно было быть дано.
– Vous verrez, [Вы увидите.] – сказала Анна Павловна, – что завтра, в день рождения государя, мы получим известие. У меня есть хорошее предчувствие.
Предчувствие Анны Павловны действительно оправдалось. На другой день, во время молебствия во дворце по случаю дня рождения государя, князь Волконский был вызван из церкви и получил конверт от князя Кутузова. Это было донесение Кутузова, писанное в день сражения из Татариновой. Кутузов писал, что русские не отступили ни на шаг, что французы потеряли гораздо более нашего, что он доносит второпях с поля сражения, не успев еще собрать последних сведений. Стало быть, это была победа. И тотчас же, не выходя из храма, была воздана творцу благодарность за его помощь и за победу.
Предчувствие Анны Павловны оправдалось, и в городе все утро царствовало радостно праздничное настроение духа. Все признавали победу совершенною, и некоторые уже говорили о пленении самого Наполеона, о низложении его и избрании новой главы для Франции.
Вдали от дела и среди условий придворной жизни весьма трудно, чтобы события отражались во всей их полноте и силе. Невольно события общие группируются около одного какого нибудь частного случая. Так теперь главная радость придворных заключалась столько же в том, что мы победили, сколько и в том, что известие об этой победе пришлось именно в день рождения государя. Это было как удавшийся сюрприз. В известии Кутузова сказано было тоже о потерях русских, и в числе их названы Тучков, Багратион, Кутайсов. Тоже и печальная сторона события невольно в здешнем, петербургском мире сгруппировалась около одного события – смерти Кутайсова. Его все знали, государь любил его, он был молод и интересен. В этот день все встречались с словами:
– Как удивительно случилось. В самый молебен. А какая потеря Кутайсов! Ах, как жаль!
– Что я вам говорил про Кутузова? – говорил теперь князь Василий с гордостью пророка. – Я говорил всегда, что он один способен победить Наполеона.
Но на другой день не получалось известия из армии, и общий голос стал тревожен. Придворные страдали за страдания неизвестности, в которой находился государь.
– Каково положение государя! – говорили придворные и уже не превозносили, как третьего дня, а теперь осуждали Кутузова, бывшего причиной беспокойства государя. Князь Василий в этот день уже не хвастался более своим protege Кутузовым, а хранил молчание, когда речь заходила о главнокомандующем. Кроме того, к вечеру этого дня как будто все соединилось для того, чтобы повергнуть в тревогу и беспокойство петербургских жителей: присоединилась еще одна страшная новость. Графиня Елена Безухова скоропостижно умерла от этой страшной болезни, которую так приятно было выговаривать. Официально в больших обществах все говорили, что графиня Безухова умерла от страшного припадка angine pectorale [грудной ангины], но в интимных кружках рассказывали подробности о том, как le medecin intime de la Reine d'Espagne [лейб медик королевы испанской] предписал Элен небольшие дозы какого то лекарства для произведения известного действия; но как Элен, мучимая тем, что старый граф подозревал ее, и тем, что муж, которому она писала (этот несчастный развратный Пьер), не отвечал ей, вдруг приняла огромную дозу выписанного ей лекарства и умерла в мучениях, прежде чем могли подать помощь. Рассказывали, что князь Василий и старый граф взялись было за итальянца; но итальянец показал такие записки от несчастной покойницы, что его тотчас же отпустили.
Общий разговор сосредоточился около трех печальных событий: неизвестности государя, погибели Кутайсова и смерти Элен.
На третий день после донесения Кутузова в Петербург приехал помещик из Москвы, и по всему городу распространилось известие о сдаче Москвы французам. Это было ужасно! Каково было положение государя! Кутузов был изменник, и князь Василий во время visites de condoleance [визитов соболезнования] по случаю смерти его дочери, которые ему делали, говорил о прежде восхваляемом им Кутузове (ему простительно было в печали забыть то, что он говорил прежде), он говорил, что нельзя было ожидать ничего другого от слепого и развратного старика.
– Я удивляюсь только, как можно было поручить такому человеку судьбу России.
Пока известие это было еще неофициально, в нем можно было еще сомневаться, но на другой день пришло от графа Растопчина следующее донесение:
«Адъютант князя Кутузова привез мне письмо, в коем он требует от меня полицейских офицеров для сопровождения армии на Рязанскую дорогу. Он говорит, что с сожалением оставляет Москву. Государь! поступок Кутузова решает жребий столицы и Вашей империи. Россия содрогнется, узнав об уступлении города, где сосредоточивается величие России, где прах Ваших предков. Я последую за армией. Я все вывез, мне остается плакать об участи моего отечества».
Получив это донесение, государь послал с князем Волконским следующий рескрипт Кутузову:
«Князь Михаил Иларионович! С 29 августа не имею я никаких донесений от вас. Между тем от 1 го сентября получил я через Ярославль, от московского главнокомандующего, печальное известие, что вы решились с армиею оставить Москву. Вы сами можете вообразить действие, какое произвело на меня это известие, а молчание ваше усугубляет мое удивление. Я отправляю с сим генерал адъютанта князя Волконского, дабы узнать от вас о положении армии и о побудивших вас причинах к столь печальной решимости».
Девять дней после оставления Москвы в Петербург приехал посланный от Кутузова с официальным известием об оставлении Москвы. Посланный этот был француз Мишо, не знавший по русски, но quoique etranger, Busse de c?ur et d'ame, [впрочем, хотя иностранец, но русский в глубине души,] как он сам говорил про себя.
Государь тотчас же принял посланного в своем кабинете, во дворце Каменного острова. Мишо, который никогда не видал Москвы до кампании и который не знал по русски, чувствовал себя все таки растроганным, когда он явился перед notre tres gracieux souverain [нашим всемилостивейшим повелителем] (как он писал) с известием о пожаре Москвы, dont les flammes eclairaient sa route [пламя которой освещало его путь].
Хотя источник chagrin [горя] г на Мишо и должен был быть другой, чем тот, из которого вытекало горе русских людей, Мишо имел такое печальное лицо, когда он был введен в кабинет государя, что государь тотчас же спросил у него:
– M'apportez vous de tristes nouvelles, colonel? [Какие известия привезли вы мне? Дурные, полковник?]
– Bien tristes, sire, – отвечал Мишо, со вздохом опуская глаза, – l'abandon de Moscou. [Очень дурные, ваше величество, оставление Москвы.]
– Aurait on livre mon ancienne capitale sans se battre? [Неужели предали мою древнюю столицу без битвы?] – вдруг вспыхнув, быстро проговорил государь.
Мишо почтительно передал то, что ему приказано было передать от Кутузова, – именно то, что под Москвою драться не было возможности и что, так как оставался один выбор – потерять армию и Москву или одну Москву, то фельдмаршал должен был выбрать последнее.
Государь выслушал молча, не глядя на Мишо.
– L'ennemi est il en ville? [Неприятель вошел в город?] – спросил он.
– Oui, sire, et elle est en cendres a l'heure qu'il est. Je l'ai laissee toute en flammes, [Да, ваше величество, и он обращен в пожарище в настоящее время. Я оставил его в пламени.] – решительно сказал Мишо; но, взглянув на государя, Мишо ужаснулся тому, что он сделал. Государь тяжело и часто стал дышать, нижняя губа его задрожала, и прекрасные голубые глаза мгновенно увлажились слезами.
Но это продолжалось только одну минуту. Государь вдруг нахмурился, как бы осуждая самого себя за свою слабость. И, приподняв голову, твердым голосом обратился к Мишо.
– Je vois, colonel, par tout ce qui nous arrive, – сказал он, – que la providence exige de grands sacrifices de nous… Je suis pret a me soumettre a toutes ses volontes; mais dites moi, Michaud, comment avez vous laisse l'armee, en voyant ainsi, sans coup ferir abandonner mon ancienne capitale? N'avez vous pas apercu du decouragement?.. [Я вижу, полковник, по всему, что происходит, что провидение требует от нас больших жертв… Я готов покориться его воле; но скажите мне, Мишо, как оставили вы армию, покидавшую без битвы мою древнюю столицу? Не заметили ли вы в ней упадка духа?]
| Михаил Лохвицкий (Аджук-Гирей) | |
 | |
| Имя при рождении: |
Михаил Юрьевич Лохвицкий |
|---|---|
| Дата рождения: | |
| Место рождения: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
| Гражданство: |
СССР |
| Род деятельности: | |
| Жанр: | |
| Язык произведений: | |
Михаи́л Ю́рьевич Ло́хвицкий (Аджу́к-Гире́й; 21 февраля 1922, Детское Село, РСФСР — 7 августа 1989, Тбилиси, Грузинская ССР, СССР) — советский писатель, редактор, журналист. Участник Второй мировой войны, морской пехотинец. Главный редактор обнинской газеты «Вперёд» в 1965—1968 гг. Автор исторической повести о Кавказской войне «Громовый гул».
Содержание
Происхождение и семья
Дед — Закир Аджук-Гирей, адыг, черкес-шапсуг. В 1864 году в двенадцатилетнем возрасте потерял родителей, отстреливавшихся от русских войск при защите родного аула. Закира и его четырнадцатилетнюю тётю, спрятанных родными в кустах, русские нашли после взятия и сожжения аула. Был усыновлён поручиком Иосифом Леонтьевичем Пригарем и крещён в церкви в Туапсе. При крещении Закир получил имя Захарий и отчество и фамилию крёстного отца штабс-капитана Петра Давыдовича Лохвицкого — Захарий Петрович Лохвицкий. Окончил гимназию, школу межёвщиков, Петербургский институт инженеров путей сообщения. Прототип Закира в исторической повести Михаила Лохвицкого [www.fundofcaucasus.org/_Caucasusorg/file/cigni-lokhvicki.pdf «Громовый гул»] о противостоянии черкесов русским в 1860-е годы во время Кавказской войны.
Бабушка — Евгения Ивановна Шадинова, дочь купца и мецената Ивана Шадинова и итальянской певицы Луизы Вазолли. Вышла замуж за Захария Петровича Лохвицкого в 1892 году.
Отец — Георгий Захарьевич Лохвицкий. Также, как и его отец, окончил Петербургский институт инженеров путей сообщения, женился и жил в Петрограде, работал на строительстве Волховской ГЭС, затем в Узбекистане на строительстве оросительных каналов и в Грузии на сооружении линии электропередач Закавказской железной дороги.
Мать — Аделаида Бурбевиц, немка.
Жена — Наталья Лохвицкая (урождённая грузинская княжня Андроникова/Андроникашвили).
Дочь — Анна Михайловна Лохвицкая (р. 19 апреля 1947, Тбилиси)[1], педагог.
Сын — Юрий Михайлович Лохвицкий (р. 8 декабря 1951, Тбилиси).
Образование
- Филологический факультет Тбилисского государственного университета (1947—?).
Биография
Родился в Детском Селе. Перемещался по стране (Узбекистан, Грузия) вместе с родителями, по местам работы своего отца, пока семья не осела в Тбилиси, чтобы определить его в школу.
Спорт, история, география, рисование, геология — всё поочерёдно захватывало меня. <…> В те редкие минуты, когда я всерьёз задумывался о будущем, оно представлялось мне так: какая-то профессия, дающая возможность поездить, повидать мир, а потом литература. Сомневался я лишь в выборе первой специальности: стать ли археологом или геологом, цирковым артистом или моряком, или художником. Интересовало почти всё…[2]
В 1940 году был призван в Красную Армию. Через три месяца после начала войны попал под бомбёжку на танкере «Ялта», доставлявшем нефть в Севастополь. Через некоторое время был списан с корабля из-за немецкого происхождения матери и отправлен в Саратов. Чтобы избежать возможных репрессий в отношении себя, в числе нескольких человек вошёл добровольцем в состав батальона морской пехоты; принимал участие в боевых действиях на Чёрном море. Демобилизовался в мае 1947 года, прослужив в армии в общей сложности семь лет.
Поступив в 1947 году на филологический факультет Тбилисского государственного университета, из-за маленькой степендии и нежелания жить на отцовскую зарплату начал работать корреспондентом газеты «Молодой ленинец», где позже возглавил также отдел по работе с сельской молодёжью. Работая в газете, познакомился со своей будущей женой Натальей Андрониковой. В университете вместе с Булатом Окуджавой и Александром Цыбулевским создал литературное объединение «Соломенная лампа».
В 1955 году опубликовал первую книгу рассказов «Встречи в пути», которую сам оценивал как слабую. Большую роль в становлении Лохвицкого как писателя сыграл Сергей Николаевич Сергеев-Ценский, который предсказывал Лохвицкому успех в более крупной форме — романе. Первый роман Михаила Лохвицкого «Неизвестный» (1965) посвящён Сергееву-Ценскому.
В 1956 году был принят в Союз писателей СССР. Первый успех у критиков и читателей принесли «Кортанетские рассказы» о Грузии. Роман «Неизвестный» высоко оценил Александр Межиров.
В 1963 году вместе с семьёй переехал в Калугу, где работал редактором в калужском филиале Приокского книжного издательства. В это время сблизился с Константином Паустовским, который писал о нём: «…Вот Миша Лохвицкий, какой он светлый человек, он весь светится любовью и доброжелательностью. Когда он улыбается, жить легче и приятнее»[2].
 Внешние изображения
| |
|---|---|
|
[bealive.fm/culture/KTO-PROIGRAL-SLUCHAI-LOKHVITSKOGO/ Михаил Лохвицкий в Обнинске. 1965—1968.] Фотография Ильи Кашафутдинова |
В 1965 году был назначен главным редактором обнинской газеты «Вперёд» и переехал в Обнинск. В 1968 году был исключён из КПСС и уволен с поста главного редактора за участие в похоронах диссидента Валерия Павлинчука и был вынужден уехать обратно в Тбилиси.
В Тбилиси Лохвицкий вернулся к своему старому замыслу — исторической повести о своих предках черкесах-шапсугах во время Кавказской войны. Повесть [www.fundofcaucasus.org/_Caucasusorg/file/cigni-lokhvicki.pdf «Громовый гул»] высоко оценили Юрий Трифонов, Юрий Давыдов, Александр Межиров, Михаил Синельников. Долгое время повесть не пропускалась цензурой, пока после многих переделок и вмешательства Константина Симонова, неоднозначно относившегося к «Громовому гулу», не была опубликована. Продолжением «Громового гула» стал роман «Поиски богов», опубликованный уже после смерти Лохвицкого.
| Внешние изображения
| |
|---|---|
|
|
[www.fundofcaucasus.org/_Caucasusorg/file/cigni-lokhvicki.pdf Михаил Юрьевич Лохвицкий (Аджук-Гирей) в последние годы жизни. Фотография] |
Повесть «Громовый гул» и её театральная постановка при жизни автора сделали Михаила Лохвицкого популярным и любимым на Кавказе, особенно среди черкесов. Незадолго до смерти он получил в подарок от черкесов чёрную бурку, которой накрыли мёртвого писателя.
Произведения
Романы
Повести
- Час сенокоса
- Человек в море (1966)
Исторические повести
Рассказы
- Ираклий
Произведения для детей
- Почему море синее
- Рыжий кот
Цитаты
|
...У газеты «Вперёд», нынешнего «Обнинска», на самом деле довольно яркая история. В 60-е газету делали настоящие профессиональные писатели. Лохвицкий, Кашафутдинов, Лысцов… Жаль, мало кто сейчас в Обнинске помнит эти имена. Им, конечно, приходилось гнать и всякую партийную хрень, тогда без этого было нельзя, но в целом литературный уровень газеты был необыкновенно высоким — нам, нынешним, до них далеко…[3] | 
|
Библиография
Публикации Михаила Лохвицкого
Книги
| Внешние изображения
| |
|---|---|
|
|
[www.elot.ru/main/index.php?option=com_content&task=view&id=1663&itemid=1 Димитрий Эристави. Портрет Михаила Лохвицкого] |
- Лохвицкий М. Заклятие цыганки. — Калужское кн. изд-во, 1964.
- Встречи в пути: Рассказы. — 1955.
- Почему море синее: [Для детей дошкольного возраста]. — Тула: Приокское книжное издательство, 1966. — 30 с. — 100000 экз.
- Человек в море: Повесть. — Тула: Приокское книжное издательство, 1966.
- Выстрел в Метехи: Повесть о Ладо Кецховели. — М.: Политиздат, 1973. — (Серия «Пламенные революционеры»). — 368 с.
- Средь бела дня. — Тбилиси: Мерани, 1974. — 326 с. — 50000 экз.
- Волшебник: Повести. — Тбилиси: Мерани, 1975. — 268 с. — 20000 экз.
- Выстрел в Метехи: Повесть о Ладо Кецховели. — 2-е изд. — М.: Политиздат, 1976. — (Серия «Пламенные революционеры»). — 368 с. — 200000 экз.
- Неизвестный: Роман; Час сенокоса: Повесть; Громовый гул: Историческая повесть. — Тбилиси: Мерани, 1979.
- С солнцем в крови: Повесть о Прокофии (Алёше) Джапаридзе. — М.: Политиздат, 1982. — (Серия «Пламенные революционеры»). — 400 с. — 300000 экз.
- Проза разных лет: В 2-х кн. Роман, повести, рассказы / Вступ. ст. И. Борисовой. Кн. 1. Рассказы. — Тбилиси: Мерани, 1984. — 412 с.
- Громовый гул: Историческая повесть / Пер. на грузинский язык Г. Баканидзе. (груз.) — Тбилиси: Сабчота Сакартвело, 1985. — 147 с.
- С солнцем в крови: [Повесть о бакинском комиссаре П. Джапаридзе] / Пер. на грузинский язык М. Джапаридзе, Л. Глонти; Послесл. У. Рижинашвили. (груз.) — Тбилиси: Мерани, 1986. — 397 с.
- С солнцем в крови: Повесть о Прокофии (Алёше) Джапаридзе. — 2-е изд. — М.: Политиздат, 1989. — (Серия «Пламенные революционеры»). — 397 с.
- Рыжий кот: Рассказ-сказка: [Для младшего школьного возраста]. — Нальчик: Эльбрус, 1993. — 36 с. — ISBN 5-7680-0375-4
- Громовый гул: [Повесть]; Поиски богов: [Роман] / Предисл. М. Хафицэ. Нальчик: Эль-Фа, 1994. — 429 c. — ISBN 5-88195-076-3
- [www.fundofcaucasus.org/_Caucasusorg/file/cigni-lokhvicki.pdf Громовый гул]: Историческая повесть / Послесл. И. Безиргановой. — Тбилиси: Меридиани, 2010. — 148 с. — ISBN 978-9941-10-223-3
Отдельные публикации
- А может, это синтез? // Литературное обозрение. — 1976. — № 6. — С. 101—104.
- «Демон» — древнее адыгейское сказание? Прообраз «Мцыри»?: Две гипотезы // Литературная Грузия. — 1987. — № 6. — С. 162—174.
- Ираклий // Огонёк. — 1990. — 4—11 августа.
О Михаиле Лохвицком
- Бабуров А. [bealive.fm/culture/KTO-PROIGRAL-SLUCHAI-LOKHVITSKOGO/ Случай Лохвицкого] // Обнинская газета. — 2012. — № 1 (5) от 28 февраля.
- Безирганова И. [www.fundofcaucasus.org/_Caucasusorg/file/cigni-lokhvicki.pdf Путь на Ошхамахо (Послесловие)] // Лохвицкий (Аджук-Гирей) Михаил Громовый гул: Историческая повесть. — Тбилиси: Меридиани, 2010. — С. 137—147. — ISBN 978-9941-10-223-3.
- [vestnik-obninsk.ru/?p=12694 Вечер памяти] // Обнинский вестник. — 2013. — № от 29 августа.
- Гегешидзе Г. [nju-bebo.livejournal.com/83336.html Удел избранных] // Свободная Грузия. — 2012. — № Февраль.
- [newsreda.ru/?p=8806 Кавказский след] // Новая среда +. — 2013. — № от 13 марта.
- Конецкий В. [О Михаиле Лохвицком]: [К публикации рассказа М. Лохвицкого «Ираклий»] // Огонёк. — 1990. — № от 4—11 августа. — С. 6.
- Коротков С. [www.obninsk.ru/pero/?id=31 Сколько в Обнинске «Доновпедров»? (местная литература: персонажи и персоналии)] // Obninsk.ru.
- Лохвицкий Михаил Юрьевич (Аджук-Гирей) // Адыгская (черкесская) энциклопедия / Гл. ред. М. А. Кумахов. — М.: Фонд им. Б. Х. Акбашева, 2006. — С. 999. — ISBN 5-99003-371-0.
- Москвин В. [bealive.fm/society/CHAS-PIK-%E2%84%968-620-VSPOMNIM-MASTERA/ Вспомним мастера] // Час пик. — 2013. — № 8 (620) от 18 марта.
- Партугимов В. [nju-bebo.livejournal.com/82945.html#cutid1 Романтик эпохи гладиаторов] // Вечерний Тбилиси. — 2012. — № от 29 февраля — 2 марта.
- Цховребов Н. [www.darial-online.ru:82/2011_1/tshovrebov.shtml И были люди единым народом] // Дарьял. — 2011. — № 1.
- Эльдаров М. [www.gazetayuga.ru/archive/2010/22.htm «Громовый гул» докатился из Тбилиси до Нальчика] // Газета Юга. — 2010. — № 22 (847) от 3 июня.
Напишите отзыв о статье "Лохвицкий, Михаил Юрьевич"
Примечания
- ↑ [nju-bebo.livejournal.com/profile Профиль Анны Лохвицкой в Живом Журнале]
- ↑ 1 2 Безирганова И. [www.fundofcaucasus.org/_Caucasusorg/file/cigni-lokhvicki.pdf Путь на Ошхамахо] (Послесловие) // Лохвицкий (Аджук-Гирей) Михаил. Громовый гул: Историческая повесть. — Тбилиси: Меридиани, 2010. — С. 137—147. — ISBN 978-9941-10-223-3
- ↑ Бойко В. [www.vobninske.ru/blog/chaspik/1679.html Комментарий к колонке «Газета мечты» 29 мая 2010 года] // Час пик. — 2010. — № от 28 мая.
Ссылки
- [www.elot.ru/main/index.php?option=com_content&task=view&id=1663&itemid=1 Письмо Михаила Лохвицкого в ЦК КПСС, Пленуму по национальным вопросам. 4 мая 1989 года]
- [www.ozon.ru/context/detail/id/3930459/ Михаил Лохвицкий на Ozon.Ru]
- Анна Лохвицкая в программе Аллы Дудаевой «Кавказский портрет»: [www.youtube.com/watch?v=dbO_sEetxl0&feature=related часть 1], [www.youtube.com/watch?v=nUkIlqqSG7Y часть 2], [www.youtube.com/watch?v=rBUb_2STzm4 часть 3], [www.youtube.com/watch?v=q9oU4FR2tHI часть 4]
- [pik.tv/ru/news/story/30794-vecher-pamiati-mixaila-loxvickogo Вечер памяти Аджук-Гирея] // ПИК-ТВ. — 21 февраля 2012 года.
Отрывок, характеризующий Лохвицкий, Михаил Юрьевич
– L'angine? Oh, c'est une maladie terrible! [Грудная болезнь? О, это ужасная болезнь!]– On dit que les rivaux se sont reconcilies grace a l'angine… [Говорят, что соперники примирились благодаря этой болезни.]
Слово angine повторялось с большим удовольствием.
– Le vieux comte est touchant a ce qu'on dit. Il a pleure comme un enfant quand le medecin lui a dit que le cas etait dangereux. [Старый граф очень трогателен, говорят. Он заплакал, как дитя, когда доктор сказал, что случай опасный.]
– Oh, ce serait une perte terrible. C'est une femme ravissante. [О, это была бы большая потеря. Такая прелестная женщина.]
– Vous parlez de la pauvre comtesse, – сказала, подходя, Анна Павловна. – J'ai envoye savoir de ses nouvelles. On m'a dit qu'elle allait un peu mieux. Oh, sans doute, c'est la plus charmante femme du monde, – сказала Анна Павловна с улыбкой над своей восторженностью. – Nous appartenons a des camps differents, mais cela ne m'empeche pas de l'estimer, comme elle le merite. Elle est bien malheureuse, [Вы говорите про бедную графиню… Я посылала узнавать о ее здоровье. Мне сказали, что ей немного лучше. О, без сомнения, это прелестнейшая женщина в мире. Мы принадлежим к различным лагерям, но это не мешает мне уважать ее по ее заслугам. Она так несчастна.] – прибавила Анна Павловна.
Полагая, что этими словами Анна Павловна слегка приподнимала завесу тайны над болезнью графини, один неосторожный молодой человек позволил себе выразить удивление в том, что не призваны известные врачи, а лечит графиню шарлатан, который может дать опасные средства.
– Vos informations peuvent etre meilleures que les miennes, – вдруг ядовито напустилась Анна Павловна на неопытного молодого человека. – Mais je sais de bonne source que ce medecin est un homme tres savant et tres habile. C'est le medecin intime de la Reine d'Espagne. [Ваши известия могут быть вернее моих… но я из хороших источников знаю, что этот доктор очень ученый и искусный человек. Это лейб медик королевы испанской.] – И таким образом уничтожив молодого человека, Анна Павловна обратилась к Билибину, который в другом кружке, подобрав кожу и, видимо, сбираясь распустить ее, чтобы сказать un mot, говорил об австрийцах.
– Je trouve que c'est charmant! [Я нахожу, что это прелестно!] – говорил он про дипломатическую бумагу, при которой отосланы были в Вену австрийские знамена, взятые Витгенштейном, le heros de Petropol [героем Петрополя] (как его называли в Петербурге).
– Как, как это? – обратилась к нему Анна Павловна, возбуждая молчание для услышания mot, которое она уже знала.
И Билибин повторил следующие подлинные слова дипломатической депеши, им составленной:
– L'Empereur renvoie les drapeaux Autrichiens, – сказал Билибин, – drapeaux amis et egares qu'il a trouve hors de la route, [Император отсылает австрийские знамена, дружеские и заблудшиеся знамена, которые он нашел вне настоящей дороги.] – докончил Билибин, распуская кожу.
– Charmant, charmant, [Прелестно, прелестно,] – сказал князь Василий.
– C'est la route de Varsovie peut etre, [Это варшавская дорога, может быть.] – громко и неожиданно сказал князь Ипполит. Все оглянулись на него, не понимая того, что он хотел сказать этим. Князь Ипполит тоже с веселым удивлением оглядывался вокруг себя. Он так же, как и другие, не понимал того, что значили сказанные им слова. Он во время своей дипломатической карьеры не раз замечал, что таким образом сказанные вдруг слова оказывались очень остроумны, и он на всякий случай сказал эти слова, первые пришедшие ему на язык. «Может, выйдет очень хорошо, – думал он, – а ежели не выйдет, они там сумеют это устроить». Действительно, в то время как воцарилось неловкое молчание, вошло то недостаточно патриотическое лицо, которого ждала для обращения Анна Павловна, и она, улыбаясь и погрозив пальцем Ипполиту, пригласила князя Василия к столу, и, поднося ему две свечи и рукопись, попросила его начать. Все замолкло.
– Всемилостивейший государь император! – строго провозгласил князь Василий и оглянул публику, как будто спрашивая, не имеет ли кто сказать что нибудь против этого. Но никто ничего не сказал. – «Первопрестольный град Москва, Новый Иерусалим, приемлет Христа своего, – вдруг ударил он на слове своего, – яко мать во объятия усердных сынов своих, и сквозь возникающую мглу, провидя блистательную славу твоея державы, поет в восторге: «Осанна, благословен грядый!» – Князь Василий плачущим голосом произнес эти последние слова.
Билибин рассматривал внимательно свои ногти, и многие, видимо, робели, как бы спрашивая, в чем же они виноваты? Анна Павловна шепотом повторяла уже вперед, как старушка молитву причастия: «Пусть дерзкий и наглый Голиаф…» – прошептала она.
Князь Василий продолжал:
– «Пусть дерзкий и наглый Голиаф от пределов Франции обносит на краях России смертоносные ужасы; кроткая вера, сия праща российского Давида, сразит внезапно главу кровожаждущей его гордыни. Се образ преподобного Сергия, древнего ревнителя о благе нашего отечества, приносится вашему императорскому величеству. Болезную, что слабеющие мои силы препятствуют мне насладиться любезнейшим вашим лицезрением. Теплые воссылаю к небесам молитвы, да всесильный возвеличит род правых и исполнит во благих желания вашего величества».
– Quelle force! Quel style! [Какая сила! Какой слог!] – послышались похвалы чтецу и сочинителю. Воодушевленные этой речью, гости Анны Павловны долго еще говорили о положении отечества и делали различные предположения об исходе сражения, которое на днях должно было быть дано.
– Vous verrez, [Вы увидите.] – сказала Анна Павловна, – что завтра, в день рождения государя, мы получим известие. У меня есть хорошее предчувствие.
Предчувствие Анны Павловны действительно оправдалось. На другой день, во время молебствия во дворце по случаю дня рождения государя, князь Волконский был вызван из церкви и получил конверт от князя Кутузова. Это было донесение Кутузова, писанное в день сражения из Татариновой. Кутузов писал, что русские не отступили ни на шаг, что французы потеряли гораздо более нашего, что он доносит второпях с поля сражения, не успев еще собрать последних сведений. Стало быть, это была победа. И тотчас же, не выходя из храма, была воздана творцу благодарность за его помощь и за победу.
Предчувствие Анны Павловны оправдалось, и в городе все утро царствовало радостно праздничное настроение духа. Все признавали победу совершенною, и некоторые уже говорили о пленении самого Наполеона, о низложении его и избрании новой главы для Франции.
Вдали от дела и среди условий придворной жизни весьма трудно, чтобы события отражались во всей их полноте и силе. Невольно события общие группируются около одного какого нибудь частного случая. Так теперь главная радость придворных заключалась столько же в том, что мы победили, сколько и в том, что известие об этой победе пришлось именно в день рождения государя. Это было как удавшийся сюрприз. В известии Кутузова сказано было тоже о потерях русских, и в числе их названы Тучков, Багратион, Кутайсов. Тоже и печальная сторона события невольно в здешнем, петербургском мире сгруппировалась около одного события – смерти Кутайсова. Его все знали, государь любил его, он был молод и интересен. В этот день все встречались с словами:
– Как удивительно случилось. В самый молебен. А какая потеря Кутайсов! Ах, как жаль!
– Что я вам говорил про Кутузова? – говорил теперь князь Василий с гордостью пророка. – Я говорил всегда, что он один способен победить Наполеона.
Но на другой день не получалось известия из армии, и общий голос стал тревожен. Придворные страдали за страдания неизвестности, в которой находился государь.
– Каково положение государя! – говорили придворные и уже не превозносили, как третьего дня, а теперь осуждали Кутузова, бывшего причиной беспокойства государя. Князь Василий в этот день уже не хвастался более своим protege Кутузовым, а хранил молчание, когда речь заходила о главнокомандующем. Кроме того, к вечеру этого дня как будто все соединилось для того, чтобы повергнуть в тревогу и беспокойство петербургских жителей: присоединилась еще одна страшная новость. Графиня Елена Безухова скоропостижно умерла от этой страшной болезни, которую так приятно было выговаривать. Официально в больших обществах все говорили, что графиня Безухова умерла от страшного припадка angine pectorale [грудной ангины], но в интимных кружках рассказывали подробности о том, как le medecin intime de la Reine d'Espagne [лейб медик королевы испанской] предписал Элен небольшие дозы какого то лекарства для произведения известного действия; но как Элен, мучимая тем, что старый граф подозревал ее, и тем, что муж, которому она писала (этот несчастный развратный Пьер), не отвечал ей, вдруг приняла огромную дозу выписанного ей лекарства и умерла в мучениях, прежде чем могли подать помощь. Рассказывали, что князь Василий и старый граф взялись было за итальянца; но итальянец показал такие записки от несчастной покойницы, что его тотчас же отпустили.
Общий разговор сосредоточился около трех печальных событий: неизвестности государя, погибели Кутайсова и смерти Элен.
На третий день после донесения Кутузова в Петербург приехал помещик из Москвы, и по всему городу распространилось известие о сдаче Москвы французам. Это было ужасно! Каково было положение государя! Кутузов был изменник, и князь Василий во время visites de condoleance [визитов соболезнования] по случаю смерти его дочери, которые ему делали, говорил о прежде восхваляемом им Кутузове (ему простительно было в печали забыть то, что он говорил прежде), он говорил, что нельзя было ожидать ничего другого от слепого и развратного старика.
– Я удивляюсь только, как можно было поручить такому человеку судьбу России.
Пока известие это было еще неофициально, в нем можно было еще сомневаться, но на другой день пришло от графа Растопчина следующее донесение:
«Адъютант князя Кутузова привез мне письмо, в коем он требует от меня полицейских офицеров для сопровождения армии на Рязанскую дорогу. Он говорит, что с сожалением оставляет Москву. Государь! поступок Кутузова решает жребий столицы и Вашей империи. Россия содрогнется, узнав об уступлении города, где сосредоточивается величие России, где прах Ваших предков. Я последую за армией. Я все вывез, мне остается плакать об участи моего отечества».
Получив это донесение, государь послал с князем Волконским следующий рескрипт Кутузову:
«Князь Михаил Иларионович! С 29 августа не имею я никаких донесений от вас. Между тем от 1 го сентября получил я через Ярославль, от московского главнокомандующего, печальное известие, что вы решились с армиею оставить Москву. Вы сами можете вообразить действие, какое произвело на меня это известие, а молчание ваше усугубляет мое удивление. Я отправляю с сим генерал адъютанта князя Волконского, дабы узнать от вас о положении армии и о побудивших вас причинах к столь печальной решимости».
Девять дней после оставления Москвы в Петербург приехал посланный от Кутузова с официальным известием об оставлении Москвы. Посланный этот был француз Мишо, не знавший по русски, но quoique etranger, Busse de c?ur et d'ame, [впрочем, хотя иностранец, но русский в глубине души,] как он сам говорил про себя.
Государь тотчас же принял посланного в своем кабинете, во дворце Каменного острова. Мишо, который никогда не видал Москвы до кампании и который не знал по русски, чувствовал себя все таки растроганным, когда он явился перед notre tres gracieux souverain [нашим всемилостивейшим повелителем] (как он писал) с известием о пожаре Москвы, dont les flammes eclairaient sa route [пламя которой освещало его путь].
Хотя источник chagrin [горя] г на Мишо и должен был быть другой, чем тот, из которого вытекало горе русских людей, Мишо имел такое печальное лицо, когда он был введен в кабинет государя, что государь тотчас же спросил у него:
– M'apportez vous de tristes nouvelles, colonel? [Какие известия привезли вы мне? Дурные, полковник?]
– Bien tristes, sire, – отвечал Мишо, со вздохом опуская глаза, – l'abandon de Moscou. [Очень дурные, ваше величество, оставление Москвы.]
– Aurait on livre mon ancienne capitale sans se battre? [Неужели предали мою древнюю столицу без битвы?] – вдруг вспыхнув, быстро проговорил государь.
Мишо почтительно передал то, что ему приказано было передать от Кутузова, – именно то, что под Москвою драться не было возможности и что, так как оставался один выбор – потерять армию и Москву или одну Москву, то фельдмаршал должен был выбрать последнее.
Государь выслушал молча, не глядя на Мишо.
– L'ennemi est il en ville? [Неприятель вошел в город?] – спросил он.
– Oui, sire, et elle est en cendres a l'heure qu'il est. Je l'ai laissee toute en flammes, [Да, ваше величество, и он обращен в пожарище в настоящее время. Я оставил его в пламени.] – решительно сказал Мишо; но, взглянув на государя, Мишо ужаснулся тому, что он сделал. Государь тяжело и часто стал дышать, нижняя губа его задрожала, и прекрасные голубые глаза мгновенно увлажились слезами.
Но это продолжалось только одну минуту. Государь вдруг нахмурился, как бы осуждая самого себя за свою слабость. И, приподняв голову, твердым голосом обратился к Мишо.
– Je vois, colonel, par tout ce qui nous arrive, – сказал он, – que la providence exige de grands sacrifices de nous… Je suis pret a me soumettre a toutes ses volontes; mais dites moi, Michaud, comment avez vous laisse l'armee, en voyant ainsi, sans coup ferir abandonner mon ancienne capitale? N'avez vous pas apercu du decouragement?.. [Я вижу, полковник, по всему, что происходит, что провидение требует от нас больших жертв… Я готов покориться его воле; но скажите мне, Мишо, как оставили вы армию, покидавшую без битвы мою древнюю столицу? Не заметили ли вы в ней упадка духа?]
Категории:
- Родившиеся 21 февраля
- Родившиеся в 1922 году
- Персоналии по алфавиту
- Родившиеся в Пушкине (Санкт-Петербург)
- Умершие 7 августа
- Умершие в 1989 году
- Умершие в Тбилиси
- Писатели по алфавиту
- Писатели России по алфавиту
- Писатели России XX века
- Писатели России XXI века
- Писатели Грузии
- Писатели Калуги
- Писатели Обнинска
- Редакторы по алфавиту
- Редакторы СССР
- Редакторы России
- Редакторы XX века
- Редакторы газет
- Журналисты по алфавиту
- Журналисты СССР
- Журналисты России
- Журналисты XX века
- Журналисты XXI века
- Журналисты газеты «Обнинск»
- Участники Великой Отечественной войны
- Русские писатели XX века
- Русские писатели XXI века
- Русские писатели по алфавиту
- Детские писатели по алфавиту
- Детские писатели СССР
- Детские писатели России
- Главные редакторы России
- Персоналии:Санкт-Петербург
- Выпускники Тбилисского государственного университета
- Редакторы Приокского книжного издательства
- Главные редакторы газеты «Обнинск»
- Члены Союза писателей СССР
- Исключённые из КПСС
- Гиреи
