Лошади в Первой мировой войне

Использование лошадей в Первой мировой войне характеризовало собой переходный период в развитии тактики и стратегии вооружённых конфликтов. Кавалерийские силы на момент начала войны считались совершенно необходимым элементом наступающей армии, но в ходе войны уязвимость лошадей перед современными пулемётами и артиллерийским огнём снизило их полезность на поле боя. Это происходило на фоне развития танков, которые, в конечном счёте, заменили кавалерию при использовании тактики «шоковых» атак, а вскоре и вовсе фактически вытеснили их, сделав присутствие лошади на поле боя редким. Хотя оценка полезности лошади как боевого животного во время войны резко изменилась, лошади всё ещё играли значительную роль на протяжении всей войны.

Все основные страны-участники Первой мировой войны (1914—1918 годы) вступили в конфликт со значительными кавалерийскими силами. Центральные державы, Германия и Австро-Венгрия, прекратили широко использовать их на Западном фронте вскоре после начала войны. Они по-прежнему использовались в ограниченных масштабах на Восточном фронте во время войны. Османская империя же использовала кавалерию во время войны весьма широко. Со стороны Антанты Великобритания использовала мотопехоту и кавалерийские атаки в течение всей войны, но Соединённые Штаты использовали кавалерию только в течение короткого периода времени. Хотя её использование и не было особенно успешным на Западном фронте, кавалерия Союзников имела определённый успех на Ближневосточном театре — возможно, потому, что там она имела дело с более слабыми и менее технологически продвинутыми врагов. Россия использовала кавалерийские силы на Восточном фронте, но с ограниченным успехом.

Армии в основном использовали лошадей в области материально-технического снабжения во время войны, так как они были лучше, чем механизированные транспортные средства, приспособлены к преодолению маршрутов по глубокой грязи и пересечённой местности, были способны пройти там, где транспорт не мог пройти в принципе, и не потребляли топливо, в то время как для автомобилей требовалось большое количество угля, бензина и газа. Лошади использовались для разведки и в качестве транспорта для курьеров, а также как тягловая сила для артиллерии, санитарных карет и фургонов со снабжением. Присутствие лошади часто поднимало боевой дух солдат на фронте, однако животные способствовали распространению болезней и ухудшению санитарных условий в лагерях из-за их навоза и мёртвых туш. Ценность лошадей и всё возрастающие трудности их замены были таковы, что к 1917 году в некоторых войсках считалось, что потеря лошади вызывала большее разочарование, чем тактические потери солдат-людей. В конечном счёте блокада Союзников помешала Центральным державам импортировать лошадей для замены потерянных на фронте, что в какой-то степени тоже способствовало поражению Германии. К концу войны даже американской армии с её хорошо организованным снабжением не хватало лошадей.

Условия для лошадей на фронте были тяжёлыми: они погибали от артиллерийского огня, страдали от кожных заболеваний и получали ранения от ядовитых газов. Сотни тысяч лошадей погибли, но многие другие находились на лечении в ветеринарных лечебницах и отправлялись затем обратно на фронт. Закупка еды для лошадей была главной проблемой, и Германия потеряла много лошадей из-за их смерти от голода ввиду отсутствия корма. Некоторые памятники были возведены в честь лошадей, которые умерли на войне. Художники, в том числе Альфред Маннингс, создали картины, прекрасно отражающие труд лошадей во время войны; лошади были представлены и в военной поэзии. В романах, пьесах и документальных произведениях также освещена тема лошадей в Первой мировой войне.

Отрывок, характеризующий Лошади в Первой мировой войне

– Что ж вы? – закричал ему Ростов, восторженно озлобленными глазами глядя на него. – Разве вы не слышите; здоровье государя императора! – Пьер, вздохнув, покорно встал, выпил свой бокал и, дождавшись, когда все сели, с своей доброй улыбкой обратился к Ростову.
– А я вас и не узнал, – сказал он. – Но Ростову было не до этого, он кричал ура!
– Что ж ты не возобновишь знакомство, – сказал Долохов Ростову.
– Бог с ним, дурак, – сказал Ростов.
– Надо лелеять мужей хорошеньких женщин, – сказал Денисов. Пьер не слышал, что они говорили, но знал, что говорят про него. Он покраснел и отвернулся.
– Ну, теперь за здоровье красивых женщин, – сказал Долохов, и с серьезным выражением, но с улыбающимся в углах ртом, с бокалом обратился к Пьеру.
– За здоровье красивых женщин, Петруша, и их любовников, – сказал он.
Пьер, опустив глаза, пил из своего бокала, не глядя на Долохова и не отвечая ему. Лакей, раздававший кантату Кутузова, положил листок Пьеру, как более почетному гостю. Он хотел взять его, но Долохов перегнулся, выхватил листок из его руки и стал читать. Пьер взглянул на Долохова, зрачки его опустились: что то страшное и безобразное, мутившее его во всё время обеда, поднялось и овладело им. Он нагнулся всем тучным телом через стол: – Не смейте брать! – крикнул он.
Услыхав этот крик и увидав, к кому он относился, Несвицкий и сосед с правой стороны испуганно и поспешно обратились к Безухову.
– Полноте, полно, что вы? – шептали испуганные голоса. Долохов посмотрел на Пьера светлыми, веселыми, жестокими глазами, с той же улыбкой, как будто он говорил: «А вот это я люблю». – Не дам, – проговорил он отчетливо.
Бледный, с трясущейся губой, Пьер рванул лист. – Вы… вы… негодяй!.. я вас вызываю, – проговорил он, и двинув стул, встал из за стола. В ту самую секунду, как Пьер сделал это и произнес эти слова, он почувствовал, что вопрос о виновности его жены, мучивший его эти последние сутки, был окончательно и несомненно решен утвердительно. Он ненавидел ее и навсегда был разорван с нею. Несмотря на просьбы Денисова, чтобы Ростов не вмешивался в это дело, Ростов согласился быть секундантом Долохова, и после стола переговорил с Несвицким, секундантом Безухова, об условиях дуэли. Пьер уехал домой, а Ростов с Долоховым и Денисовым до позднего вечера просидели в клубе, слушая цыган и песенников.
– Так до завтра, в Сокольниках, – сказал Долохов, прощаясь с Ростовым на крыльце клуба.
– И ты спокоен? – спросил Ростов…
Долохов остановился. – Вот видишь ли, я тебе в двух словах открою всю тайну дуэли. Ежели ты идешь на дуэль и пишешь завещания да нежные письма родителям, ежели ты думаешь о том, что тебя могут убить, ты – дурак и наверно пропал; а ты иди с твердым намерением его убить, как можно поскорее и повернее, тогда всё исправно. Как мне говаривал наш костромской медвежатник: медведя то, говорит, как не бояться? да как увидишь его, и страх прошел, как бы только не ушел! Ну так то и я. A demain, mon cher! [До завтра, мой милый!]
На другой день, в 8 часов утра, Пьер с Несвицким приехали в Сокольницкий лес и нашли там уже Долохова, Денисова и Ростова. Пьер имел вид человека, занятого какими то соображениями, вовсе не касающимися до предстоящего дела. Осунувшееся лицо его было желто. Он видимо не спал ту ночь. Он рассеянно оглядывался вокруг себя и морщился, как будто от яркого солнца. Два соображения исключительно занимали его: виновность его жены, в которой после бессонной ночи уже не оставалось ни малейшего сомнения, и невинность Долохова, не имевшего никакой причины беречь честь чужого для него человека. «Может быть, я бы то же самое сделал бы на его месте, думал Пьер. Даже наверное я бы сделал то же самое; к чему же эта дуэль, это убийство? Или я убью его, или он попадет мне в голову, в локоть, в коленку. Уйти отсюда, бежать, зарыться куда нибудь», приходило ему в голову. Но именно в те минуты, когда ему приходили такие мысли. он с особенно спокойным и рассеянным видом, внушавшим уважение смотревшим на него, спрашивал: «Скоро ли, и готово ли?»