Лубе, Эмиль

Эмиль Лубе Émile Loubet<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr><tr><td colspan="2" style="text-align: center;">герб Эмиля Лубе как кавалера шведского ордена Серафимов</td></tr>
Президент Франции
18 февраля 1899 года — 18 февраля 1906 года
Предшественник:	Феликс Фор
Преемник:	Арман Фальер
Князь Андорры
18 февраля 1899 года — 18 февраля 1906 года
Соправитель:	Сальвадор Казаньяс-и-Пажес Рамон Риу-и-Кабанес Торибио Мартин Жоан Жозеп Лагварда-и-Фенольера
Предшественник:	Феликс Фор
Преемник:	Арман Фальер
Рождение:	30 декабря 1838(1838-12-30) Марсанн, департамент Дром
Смерть:	20 декабря 1929(1929-12-20) (90 лет) Монтелимар, департамент Дром
Супруга:	(с 1869 года) Мари Луиза Лубе (1843-1925)
Дети:	сыновья Жозеф (1871-1873), Поль Огюст (1874-1948), Эмиль (1892-1916) и дочь Маргерит (1870-1948)
Награды:

Эми́ль Лубе́ (фр. Émile Loubet; 30 декабря 1838 года, Марсанн, департамент Дром, — 20 декабря 1929 года, Монтелимар, департамент Дром) — французский политический деятель, президент Франции (Третья республика; 1899—1906).

Правительство 1892

В кабинете Тирара 1888 года он был министром общественных работ, в 1891 году — председателем финансовой комиссии сената. Не отличаясь ни ораторским талантом, ни государственными способностями, ни определённостью воззрений, Лубе, тяготевший к оппортунизму, приобрел благодаря своему мягкому характеру довольно значительные симпатии в разных кругах республиканской партии. В феврале 1892 года, когда пало четвёртое министерство Фрейсинэ, Лубе составил кабинет из разнородных, отчасти радикальных, отчасти оппортунистических элементов (последние преобладали; к ним принадлежал и сам президент совета). Министерская декларация обещала регламентацию труда детей и женщин на фабриках и в рудниках, закон о третейском суде между рабочими и предпринимателями, закон о вознаграждении рабочих за несчастные случаи, закон о соблюдении гигиенических мер на фабриках, реформу сберегательных касс и налога на напитки. Из этих проектов министерству Лубе удалось провести первые два, из которых второй, установивший факультативное третейское разбирательство, не имел почти никакого применения, а первый, запретивший работу детей до 13 лет и установивший 11-часовой рабочий день для малолетних до 18 лет и для женщин, был некоторым, хотя и незначительным, шагом вперед. Во время министерства Лубе произошло окончательное завоевание Дагомеи. В ноябре 1892 года начались разоблачения относительно злоупотреблений Панамской компании. Министерство согласилось на избрание парламентской следственной комиссии (под председательством Бриссона), но тотчас же начались столкновения с ней из-за нежелания министра юстиции Рикара, поддержанного Лубе, согласиться на эксгумацию и вскрытие трупа банкира Рейнаха, скоропостижно скончавшегося накануне обсуждения в палате запроса о панамской истории. Лубе заявил, что он оскорблён подозрениями относительно его пристрастия и не может более стоять во главе управления. Тем не менее, он сохранил за собой портфель внутренних дел в новом кабинете Рибо, образовавшемся 7 декабря 1892 года, но уже в январе 1893 года вышел в отставку.

Во главе сената

В январе 1896 года Лубе был избран председателем сената. Во вступительной речи он резко высказался против пересмотра конституции и против проектированных радикальным министерством Буржуа финансовых реформ (подоходного налога), настаивая на сохранении за сенатом его полезной «умеряющей» роли.

Президентство

После смерти Феликса Фора Лубе 18 февраля 1899 года был избран Президентом республики большинством 483 голосов против 279, поданных за Мелина. Это был момент разгара борьбы по делу Дрейфуса. В противоположность своему предшественнику, явно склонявшемуся на сторону противников Дрейфуса, Лубе сумел в этом деле сохранить полное беспристрастие. Когда Дрейфус был вторично осуждён военным судом в Ренне, Лубе даровал ему помилование. Лубе сохранил у власти министерство Дюпюи, а когда оно пало, поручил сформирование коалиционного кабинета Рене Вальдеку-Руссо, в 1902 году — радикалу Эмилю Комбу, в январе 1905 года — оппортунисту Морису Рувье; этот последний кабинет продержался во главе правительства до конца президентства Лубе. Во время президентства Лубе во Франции впервые появились устойчивые правительства. Это в значительной степени объясняется личным тактом президента, который умел смягчать разные разногласия и примирять различные оттенки мнений. Вообще Лубе считается образцом строго конституционного президента; он снискал большое уважение даже у левых обеих палат, к которым никогда не принадлежал по своим личным убеждениям. Зато, он, с самого начала, вызвал страстную ненависть националистов, клерикалов, антидрейфусистов, вообще правых, которые во время президентских выборов выставили против него Мелина. Тотчас после вступления Лубе в отправление обязанностей президента, Полем Деруледом и другими была сделана попытка государственного переворота, которая не имела ни малейшего успеха. 4 июня 1905 года на скачках в Отёе, на которых присутствовал Лубе, один из монархистов — граф Кристиани — нанёс ему удар палкой. 18 февраля 1906 года окончился срок полномочий Лубе, который решительно отказался от вторичного выдвижения своей кандидатуры и уступил место председателю сената Арману Фальеру, избранному 18 января 1906 года Национальным Собранием на пост президента республики.

Лубе активно содействовал созданию Антанты, обменявшись государственными визитами с императором России Николаем II (в 1902 году) и королём Великобритании Эдуардом VII.

Лубе был седьмым президентом Третьей республики, но первым, срок полномочий которого истёк естественным образом с передачей полномочий избранному преемнику.

Эмилю Лубе принадлежит рекорд долгожительства среди президентов Франции (он не дожил 10 дней до 91-го дня рождения).

Литература

• Avenel, «Le Président E. Loubet et ses prédécesseurs» (П., 1903).
• Лубе, Эмиль // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Лубе, Эмиль

Наташа сидела всё время молча, исподлобья глядя на него. Взгляд этот всё больше и больше, и беспокоил, и смущал Бориса. Он чаще оглядывался на Наташу и прерывался в рассказах. Он просидел не больше 10 минут и встал, раскланиваясь. Всё те же любопытные, вызывающие и несколько насмешливые глаза смотрели на него. После первого своего посещения, Борис сказал себе, что Наташа для него точно так же привлекательна, как и прежде, но что он не должен отдаваться этому чувству, потому что женитьба на ней – девушке почти без состояния, – была бы гибелью его карьеры, а возобновление прежних отношений без цели женитьбы было бы неблагородным поступком. Борис решил сам с собою избегать встреч с Наташей, нo, несмотря на это решение, приехал через несколько дней и стал ездить часто и целые дни проводить у Ростовых. Ему представлялось, что ему необходимо было объясниться с Наташей, сказать ей, что всё старое должно быть забыто, что, несмотря на всё… она не может быть его женой, что у него нет состояния, и ее никогда не отдадут за него. Но ему всё не удавалось и неловко было приступить к этому объяснению. С каждым днем он более и более запутывался. Наташа, по замечанию матери и Сони, казалась по старому влюбленной в Бориса. Она пела ему его любимые песни, показывала ему свой альбом, заставляла его писать в него, не позволяла поминать ему о старом, давая понимать, как прекрасно было новое; и каждый день он уезжал в тумане, не сказав того, что намерен был сказать, сам не зная, что он делал и для чего он приезжал, и чем это кончится. Борис перестал бывать у Элен, ежедневно получал укоризненные записки от нее и всё таки целые дни проводил у Ростовых.


Однажды вечером, когда старая графиня, вздыхая и крехтя, в ночном чепце и кофточке, без накладных буклей, и с одним бедным пучком волос, выступавшим из под белого, коленкорового чепчика, клала на коврике земные поклоны вечерней молитвы, ее дверь скрипнула, и в туфлях на босу ногу, тоже в кофточке и в папильотках, вбежала Наташа. Графиня оглянулась и нахмурилась. Она дочитывала свою последнюю молитву: «Неужели мне одр сей гроб будет?» Молитвенное настроение ее было уничтожено. Наташа, красная, оживленная, увидав мать на молитве, вдруг остановилась на своем бегу, присела и невольно высунула язык, грозясь самой себе. Заметив, что мать продолжала молитву, она на цыпочках подбежала к кровати, быстро скользнув одной маленькой ножкой о другую, скинула туфли и прыгнула на тот одр, за который графиня боялась, как бы он не был ее гробом. Одр этот был высокий, перинный, с пятью всё уменьшающимися подушками. Наташа вскочила, утонула в перине, перевалилась к стенке и начала возиться под одеялом, укладываясь, подгибая коленки к подбородку, брыкая ногами и чуть слышно смеясь, то закрываясь с головой, то взглядывая на мать. Графиня кончила молитву и с строгим лицом подошла к постели; но, увидав, что Наташа закрыта с головой, улыбнулась своей доброй, слабой улыбкой.
– Ну, ну, ну, – сказала мать.
– Мама, можно поговорить, да? – сказала Hаташa. – Ну, в душку один раз, ну еще, и будет. – И она обхватила шею матери и поцеловала ее под подбородок. В обращении своем с матерью Наташа выказывала внешнюю грубость манеры, но так была чутка и ловка, что как бы она ни обхватила руками мать, она всегда умела это сделать так, чтобы матери не было ни больно, ни неприятно, ни неловко.
– Ну, об чем же нынче? – сказала мать, устроившись на подушках и подождав, пока Наташа, также перекатившись раза два через себя, не легла с ней рядом под одним одеялом, выпростав руки и приняв серьезное выражение.
Эти ночные посещения Наташи, совершавшиеся до возвращения графа из клуба, были одним из любимейших наслаждений матери и дочери.
– Об чем же нынче? А мне нужно тебе сказать…
Наташа закрыла рукою рот матери.
– О Борисе… Я знаю, – сказала она серьезно, – я затем и пришла. Не говорите, я знаю. Нет, скажите! – Она отпустила руку. – Скажите, мама. Он мил?
– Наташа, тебе 16 лет, в твои года я была замужем. Ты говоришь, что Боря мил. Он очень мил, и я его люблю как сына, но что же ты хочешь?… Что ты думаешь? Ты ему совсем вскружила голову, я это вижу…
Говоря это, графиня оглянулась на дочь. Наташа лежала, прямо и неподвижно глядя вперед себя на одного из сфинксов красного дерева, вырезанных на углах кровати, так что графиня видела только в профиль лицо дочери. Лицо это поразило графиню своей особенностью серьезного и сосредоточенного выражения.
Наташа слушала и соображала.
– Ну так что ж? – сказала она.
– Ты ему вскружила совсем голову, зачем? Что ты хочешь от него? Ты знаешь, что тебе нельзя выйти за него замуж.
– Отчего? – не переменяя положения, сказала Наташа.
– Оттого, что он молод, оттого, что он беден, оттого, что он родня… оттого, что ты и сама не любишь его.
– А почему вы знаете?
– Я знаю. Это не хорошо, мой дружок.
– А если я хочу… – сказала Наташа.
– Перестань говорить глупости, – сказала графиня.
– А если я хочу…
– Наташа, я серьезно…
Наташа не дала ей договорить, притянула к себе большую руку графини и поцеловала ее сверху, потом в ладонь, потом опять повернула и стала целовать ее в косточку верхнего сустава пальца, потом в промежуток, потом опять в косточку, шопотом приговаривая: «январь, февраль, март, апрель, май».
– Говорите, мама, что же вы молчите? Говорите, – сказала она, оглядываясь на мать, которая нежным взглядом смотрела на дочь и из за этого созерцания, казалось, забыла всё, что она хотела сказать.
– Это не годится, душа моя. Не все поймут вашу детскую связь, а видеть его таким близким с тобой может повредить тебе в глазах других молодых людей, которые к нам ездят, и, главное, напрасно мучает его. Он, может быть, нашел себе партию по себе, богатую; а теперь он с ума сходит.
– Сходит? – повторила Наташа.
– Я тебе про себя скажу. У меня был один cousin…
– Знаю – Кирилла Матвеич, да ведь он старик?
– Не всегда был старик. Но вот что, Наташа, я поговорю с Борей. Ему не надо так часто ездить…
– Отчего же не надо, коли ему хочется?
– Оттого, что я знаю, что это ничем не кончится.
– Почему вы знаете? Нет, мама, вы не говорите ему. Что за глупости! – говорила Наташа тоном человека, у которого хотят отнять его собственность.
– Ну не выйду замуж, так пускай ездит, коли ему весело и мне весело. – Наташа улыбаясь поглядела на мать.
– Не замуж, а так , – повторила она.
– Как же это, мой друг?
– Да так . Ну, очень нужно, что замуж не выйду, а… так .
– Так, так, – повторила графиня и, трясясь всем своим телом, засмеялась добрым, неожиданным старушечьим смехом.
– Полноте смеяться, перестаньте, – закричала Наташа, – всю кровать трясете. Ужасно вы на меня похожи, такая же хохотунья… Постойте… – Она схватила обе руки графини, поцеловала на одной кость мизинца – июнь, и продолжала целовать июль, август на другой руке. – Мама, а он очень влюблен? Как на ваши глаза? В вас были так влюблены? И очень мил, очень, очень мил! Только не совсем в моем вкусе – он узкий такой, как часы столовые… Вы не понимаете?…Узкий, знаете, серый, светлый…
– Что ты врешь! – сказала графиня.
Наташа продолжала:
– Неужели вы не понимаете? Николенька бы понял… Безухий – тот синий, темно синий с красным, и он четвероугольный.
– Ты и с ним кокетничаешь, – смеясь сказала графиня.
– Нет, он франмасон, я узнала. Он славный, темно синий с красным, как вам растолковать…
– Графинюшка, – послышался голос графа из за двери. – Ты не спишь? – Наташа вскочила босиком, захватила в руки туфли и убежала в свою комнату.
Она долго не могла заснуть. Она всё думала о том, что никто никак не может понять всего, что она понимает, и что в ней есть.