Лубянский пассаж

Лубянский пассаж
Лубянская площадь в 1900 г. Слева — Лубянский пассаж
Расположен	Москва, в квартале между Лубянской площадью, Театральным проездом и Софийкой
Статус	снесён в 1953 году
Построен в период	1882 — 1883 гг.
Архитектурный стиль	эклектика
Проектирование	А. Г. Вейденбаум
Собственник	Алексеевы (1883—1912), И. М. Грушин (1912—1918), позднее национализирован

Лубя́нский пассаж — крупное торговое здание в виде пассажа в центре Москвы. Занимал обширную территорию в квартале, ограниченном Лубянской площадью, Театральным проездом, Рождественкой, имел сквозной проход между Театральным проездом и Пушечной улицей. Снесён в начале 1950-х годов. Ныне на его месте находится Центральный детский магазин.

История

В 1820 году обширный участок между Лубянской площадью, Театральным проездом, Рождественкой и Софийкой, выгоревший во время пожара 1812 года, приобрёл у Комиссии о строении Москвы князь А. А. Долгоруков и затем застроил двухэтажными зданиями для сдачи под торговлю и жильё. Центральное положение в квартале занимало двухэтажное с антресолью и подвалом здание, выходившее главным фасадом на площадь. Архитектурное оформление этого и других зданий было выдержано в формах ампира, характерных для послепожарной застройки города. Планировочная структура участка просуществовала без значительных изменений вплоть до 1880-х годов. В 1843 году восточная часть владения перешла московскому купцу И. В. Алексееву, наследникам которого принадлежала до 1912 года. По воспоминаниям писателя Ивана Белоусова, в одном из зданий Алексеевых до постройки пассажа помещался трактир Колгушкина, где по обыкновению встречались издатели с провинциальными писателями, офенями и распространителями книг.

В 1882 году потомственный почётный гражданин А. И. Алексеев решил провести коренную реконструкцию принадлежавшего ему торгового квартала. В 1882—1883 годах по проекту московского губернского архитектора А. Г. Вейденбаума во владении выстроили пассаж, получивший название Лубянский. Новое здание, поставленное вдоль границы соседнего участка, выходящего на Рождественку, соединяло Театральный проезд и Софийку, которая к тому времени стала одной из главных торговых улиц Москвы: справа на ней стоял связанный сквозным проходом с Кузнецким Мостом пассаж Попова, а её продолжением за Неглинной был Голицынский пассаж, другой стороной выходивший на Петровку.

Торжественное открытие пассажа состоялось 25 сентября 1883 года.

В Лубянском пассаже торговали мануфактурой, золотыми и серебряными изделиями, кондитерскими товарами, на втором этаже со стороны Лубянской площади работали трактиры и рестораны. В начале 1900-х годов в Лубянском пассаже размещались чайный магазин Перлова (владельца доходного дома на Мясницкой), магазин граммофонов «Репродуктор», многочисленные лавки готового платья, белья, шляп, кружевных товаров и галантереи.

В 1912 году пассаж приобрёл потомственный почётный гражданин Иван Матвеевич Грушин. После октябрьской революции Лубянский пассаж национализировали. Во время НЭПа здание передали в аренду частному акционерному обществу, которое пересдавало его площади различным кооперативным организациям и предприятиям торговли. В пассаже также размещались Центральный книжный склад, московское отделение издательства «Прибой», работал кооперативный театр Центрального управления лесной промышленности (ЦУЛП) с залом на 200 мест, фойе и библиотекой, размещавшимися на втором этаже корпуса по Пушечной улице. Позднее здание занимали в основном конторы, а также несколько магазинов и популярный пивной бар.

В 1953 году Лубянский пассаж был снесён, и на его месте в 1954—1957 годах построен крупнейший в СССР детский универмаг «Детский мир» (с 2015 — «Центральный детский магазин»). Изначально предполагали сохранить здание пассажа, реконструировав его и сделав частью «Детского мира», однако, как вспоминал руководитель авторского коллектива проектировщиков Алексей Душкин, детально обследовав Лубянский пассаж он «пришёл к выводу, что в этом нет смысла — надо строить новое здание на новом фундаменте с частичным использованием старых конструкций». В новое здание универмага фрагментарно включили сводчатые подвалы пассажа.

Архитектура и оформление

Пассаж изначально имел две крытые стеклом продольные галереи (от Софийки до Театрального проезда) и одну поперечную, выходившую во двор. Вдоль галерей размещались квадратные в плане помещения магазинов, в каждом из которых была литая чугунная лестница на второй этаж. Лицевые корпуса, выходившие на Софийку и Театральный проезд, имели одинаковую насыщенную декоративную отделку в формах эклектики и были трёхэтажными, в отличие от других корпусов, имевших по два этажа и оформленных более просто. Первые два этажа по фасадам объединяли высокие арочные окна, оформленные архивольтом с замко́вым камнем в центре, по верху фасадов шёл гладкий антаблемент, завершавшийся карнизом с сухариками и металлическим ограждением на крыше, закреплённом на каменных столбах. Входы в галереи были выделены ризалитами с треугольными фронтонами и более широкими арками. Стены внутри здания были оформлены штукатурными филёнками, полы в галереях и коридорах вымощены лещадными плитами, в магазинах — покрыты дубовым паркетом, лестницы изготовлены из подольского камня.

Одновременно со строительством пассажа реконструировали здание на Лубянской площади: соединили его помещения проходами с галереями пассажа, выстроили трёхмаршевую лестницу на второй этаж и полностью перелицевали фасад, который получил в результате богатую декоративную отделку в формах эклектики. Два входа в здание оформили симметричными ризалитами с четырёхколонными портиками и балконами на столбах, в аттиках над ризалитами разместили барельефы герба владельца.

До конца XIX века в корпусах пассажа постоянно велись мелкие работы, в основном ремонтного характера. В 1885—1887 годах расширили окна первых этажей корпусов по Лубянской площади и Театральному проезду, превратив их в витрины, спустя несколько лет со стороны площади разобрали обветшавшие балконы. В 1900—1903 годах над зданием пассажа по проекту архитектора И. Г. Кондратенко возвели купол. В начале 1900-х годов перестроили корпус по Театральному проезду — увеличили его до трёх этажей, заменили деревянные перекрытия на своды Монье, устроили центральную лестницу, объединившую торговые помещения всех этажей, и изменили декоративную обработку фасада. В 1908 году в правой части корпуса по Лубянской площади вновь расширили окна, превратив их в витрины на высоту двух этажей.

Литература

• Киприн, В. А., Малыгин, С. М., Тончу Е. А. От лавок до пассажей. — М.: Издательский Дом ТОНЧУ, 2014. — 584 с. — ISBN 978-5-91215-092-0.
• Романюк, С. К. [books.google.ru/books?id=lBPvCQAAQBAJ&pg=PT212&dq=лубянский+пассаж&hl=ru&sa=X&ved=0CCIQuwUwAWoVChMI29bTuaOSyQIVYvNyCh0MmAHV#v=onepage&q=лубянский%20пассаж&f=false Чистые пруды: От Столешников до Чистых прудов]. — М.: Центрполиграф, 2015. — 384 с. — ISBN 978-5-227-05137-0.
• Романюк С. К. Сердце Москвы. От Кремля до Белого города. — М.: ЗАО Издательство Центрполиграф, 2013. — 909 с.

Отрывок, характеризующий Лубянский пассаж

«Aussitot que Leppich sera pret, composez lui un equipage pour sa nacelle d'hommes surs et intelligents et depechez un courrier au general Koutousoff pour l'en prevenir. Je l'ai instruit de la chose.
Recommandez, je vous prie, a Leppich d'etre bien attentif sur l'endroit ou il descendra la premiere fois, pour ne pas se tromper et ne pas tomber dans les mains de l'ennemi. Il est indispensable qu'il combine ses mouvements avec le general en chef».
[Только что Леппих будет готов, составьте экипаж для его лодки из верных и умных людей и пошлите курьера к генералу Кутузову, чтобы предупредить его.
Я сообщил ему об этом. Внушите, пожалуйста, Леппиху, чтобы он обратил хорошенько внимание на то место, где он спустится в первый раз, чтобы не ошибиться и не попасть в руки врага. Необходимо, чтоб он соображал свои движения с движениями главнокомандующего.]
Возвращаясь домой из Воронцова и проезжая по Болотной площади, Пьер увидал толпу у Лобного места, остановился и слез с дрожек. Это была экзекуция французского повара, обвиненного в шпионстве. Экзекуция только что кончилась, и палач отвязывал от кобылы жалостно стонавшего толстого человека с рыжими бакенбардами, в синих чулках и зеленом камзоле. Другой преступник, худенький и бледный, стоял тут же. Оба, судя по лицам, были французы. С испуганно болезненным видом, подобным тому, который имел худой француз, Пьер протолкался сквозь толпу.
– Что это? Кто? За что? – спрашивал он. Но вниманье толпы – чиновников, мещан, купцов, мужиков, женщин в салопах и шубках – так было жадно сосредоточено на то, что происходило на Лобном месте, что никто не отвечал ему. Толстый человек поднялся, нахмурившись, пожал плечами и, очевидно, желая выразить твердость, стал, не глядя вокруг себя, надевать камзол; но вдруг губы его задрожали, и он заплакал, сам сердясь на себя, как плачут взрослые сангвинические люди. Толпа громко заговорила, как показалось Пьеру, – для того, чтобы заглушить в самой себе чувство жалости.
– Повар чей то княжеский…
– Что, мусью, видно, русский соус кисел французу пришелся… оскомину набил, – сказал сморщенный приказный, стоявший подле Пьера, в то время как француз заплакал. Приказный оглянулся вокруг себя, видимо, ожидая оценки своей шутки. Некоторые засмеялись, некоторые испуганно продолжали смотреть на палача, который раздевал другого.
Пьер засопел носом, сморщился и, быстро повернувшись, пошел назад к дрожкам, не переставая что то бормотать про себя в то время, как он шел и садился. В продолжение дороги он несколько раз вздрагивал и вскрикивал так громко, что кучер спрашивал его:
– Что прикажете?
– Куда ж ты едешь? – крикнул Пьер на кучера, выезжавшего на Лубянку.
– К главнокомандующему приказали, – отвечал кучер.
– Дурак! скотина! – закричал Пьер, что редко с ним случалось, ругая своего кучера. – Домой я велел; и скорее ступай, болван. Еще нынче надо выехать, – про себя проговорил Пьер.
Пьер при виде наказанного француза и толпы, окружавшей Лобное место, так окончательно решил, что не может долее оставаться в Москве и едет нынче же в армию, что ему казалось, что он или сказал об этом кучеру, или что кучер сам должен был знать это.
Приехав домой, Пьер отдал приказание своему все знающему, все умеющему, известному всей Москве кучеру Евстафьевичу о том, что он в ночь едет в Можайск к войску и чтобы туда были высланы его верховые лошади. Все это не могло быть сделано в тот же день, и потому, по представлению Евстафьевича, Пьер должен был отложить свой отъезд до другого дня, с тем чтобы дать время подставам выехать на дорогу.
24 го числа прояснело после дурной погоды, и в этот день после обеда Пьер выехал из Москвы. Ночью, переменя лошадей в Перхушкове, Пьер узнал, что в этот вечер было большое сражение. Рассказывали, что здесь, в Перхушкове, земля дрожала от выстрелов. На вопросы Пьера о том, кто победил, никто не мог дать ему ответа. (Это было сражение 24 го числа при Шевардине.) На рассвете Пьер подъезжал к Можайску.
Все дома Можайска были заняты постоем войск, и на постоялом дворе, на котором Пьера встретили его берейтор и кучер, в горницах не было места: все было полно офицерами.
В Можайске и за Можайском везде стояли и шли войска. Казаки, пешие, конные солдаты, фуры, ящики, пушки виднелись со всех сторон. Пьер торопился скорее ехать вперед, и чем дальше он отъезжал от Москвы и чем глубже погружался в это море войск, тем больше им овладевала тревога беспокойства и не испытанное еще им новое радостное чувство. Это было чувство, подобное тому, которое он испытывал и в Слободском дворце во время приезда государя, – чувство необходимости предпринять что то и пожертвовать чем то. Он испытывал теперь приятное чувство сознания того, что все то, что составляет счастье людей, удобства жизни, богатство, даже самая жизнь, есть вздор, который приятно откинуть в сравнении с чем то… С чем, Пьер не мог себе дать отчета, да и ее старался уяснить себе, для кого и для чего он находит особенную прелесть пожертвовать всем. Его не занимало то, для чего он хочет жертвовать, но самое жертвование составляло для него новое радостное чувство.


24 го было сражение при Шевардинском редуте, 25 го не было пущено ни одного выстрела ни с той, ни с другой стороны, 26 го произошло Бородинское сражение.
Для чего и как были даны и приняты сражения при Шевардине и при Бородине? Для чего было дано Бородинское сражение? Ни для французов, ни для русских оно не имело ни малейшего смысла. Результатом ближайшим было и должно было быть – для русских то, что мы приблизились к погибели Москвы (чего мы боялись больше всего в мире), а для французов то, что они приблизились к погибели всей армии (чего они тоже боялись больше всего в мире). Результат этот был тогда же совершении очевиден, а между тем Наполеон дал, а Кутузов принял это сражение.
Ежели бы полководцы руководились разумными причинами, казалось, как ясно должно было быть для Наполеона, что, зайдя за две тысячи верст и принимая сражение с вероятной случайностью потери четверти армии, он шел на верную погибель; и столь же ясно бы должно было казаться Кутузову, что, принимая сражение и тоже рискуя потерять четверть армии, он наверное теряет Москву. Для Кутузова это было математически ясно, как ясно то, что ежели в шашках у меня меньше одной шашкой и я буду меняться, я наверное проиграю и потому не должен меняться.
Когда у противника шестнадцать шашек, а у меня четырнадцать, то я только на одну восьмую слабее его; а когда я поменяюсь тринадцатью шашками, то он будет втрое сильнее меня.
До Бородинского сражения наши силы приблизительно относились к французским как пять к шести, а после сражения как один к двум, то есть до сражения сто тысяч; ста двадцати, а после сражения пятьдесят к ста. А вместе с тем умный и опытный Кутузов принял сражение. Наполеон же, гениальный полководец, как его называют, дал сражение, теряя четверть армии и еще более растягивая свою линию. Ежели скажут, что, заняв Москву, он думал, как занятием Вены, кончить кампанию, то против этого есть много доказательств. Сами историки Наполеона рассказывают, что еще от Смоленска он хотел остановиться, знал опасность своего растянутого положения знал, что занятие Москвы не будет концом кампании, потому что от Смоленска он видел, в каком положении оставлялись ему русские города, и не получал ни одного ответа на свои неоднократные заявления о желании вести переговоры.
Давая и принимая Бородинское сражение, Кутузов и Наполеон поступили непроизвольно и бессмысленно. А историки под совершившиеся факты уже потом подвели хитросплетенные доказательства предвидения и гениальности полководцев, которые из всех непроизвольных орудий мировых событий были самыми рабскими и непроизвольными деятелями.
Древние оставили нам образцы героических поэм, в которых герои составляют весь интерес истории, и мы все еще не можем привыкнуть к тому, что для нашего человеческого времени история такого рода не имеет смысла.
На другой вопрос: как даны были Бородинское и предшествующее ему Шевардинское сражения – существует точно так же весьма определенное и всем известное, совершенно ложное представление. Все историки описывают дело следующим образом:
Русская армия будто бы в отступлении своем от Смоленска отыскивала себе наилучшую позицию для генерального сражения, и таковая позиция была найдена будто бы у Бородина.
Русские будто бы укрепили вперед эту позицию, влево от дороги (из Москвы в Смоленск), под прямым почти углом к ней, от Бородина к Утице, на том самом месте, где произошло сражение.
Впереди этой позиции будто бы был выставлен для наблюдения за неприятелем укрепленный передовой пост на Шевардинском кургане. 24 го будто бы Наполеон атаковал передовой пост и взял его; 26 го же атаковал всю русскую армию, стоявшую на позиции на Бородинском поле.