Лужин, Иван Дмитриевич

Иван Дмитриевич Лужин
Акварель П.Ф.Соколова, 1840-е
Дата рождения	3 сентября 1802(1802-09-03)
Дата смерти	1 апреля 1868(1868-04-01) (65 лет)
Принадлежность	Россия Россия
Род войск	кавалерия
Звание	генерал-лейтенант
Командовал	Казанский драгунский полк
Сражения/войны	Русско-турецкая война 1828—1829, Польская кампания 1831
Награды и премии	Орден Святого Владимира 4-й ст. (1831), Орден Святого Георгия 4-й ст. (1849), Орден Святого Александра Невского (1865)

Иван Дмитриевич Лужин (1802—1868) — генерал-лейтенант, в 1843-54 гг. московский обер-полицмейстер, в 1854-56 курский, в 1856-60 харьковский губернатор.

Биография

Происходил из дворян Московской губернии, родился 3 сентября 1802 года в семье мелкого помещика Дмитрия Сергеевича Лужина и Елизаветы Васильевны Акинфовой в усадьбе села Вечерлей Ардатовского уезда Симбирской губернии. Детство своё провел в Москве и получил обычное дворянское домашнее образование.

В военную службу вступил в 1820 году эстандарт-юнкером в лейб-гвардии Конный полк и 19 февраля 1823 года произведён в корнеты.

В 1826 году был привлечён в качестве обвиняемого по делу восстания декабристов. По показанию А. А. Плещеева, Лужин знал о существовании Северного общества и готов был в него вступить, но этому помешал его отъезд в отпуск. Но поскольку никакой активной противозаконной деятельности Лужина выявлено не было, то император Николай I повелел оставить обвинение без внимания.

В 1828—1829 годах Лужин сражался с турками. В 1831 году Лужин принимал участие в подавлении восстания в Польше, сражался под Жолтками, Остроленкой и Варшавой, за отличия награждён орденом св. Владимира 4-й степени с бантом. В промежутке между турецкой и польской кампаниями он выступал посредником в сватовстве А. С. Пушкина:

Зная, что Пушкин давно влюблен в Гончарову и увидав её на балу у князя Д. В. Голицына, князь Вяземский поручил И. Д. Лужину, который должен был танцевать с Гончаровой, заговорить с нею и с её матерью мимоходом о Пушкине с тем, чтобы по их отзыву доведаться, как они о нем думают. Мать и дочь отозвались благосклонно и велели кланяться Пушкину. Лужин поехал в Петербург, часто бывал у Карамзиных и передал Пушкину этот поклон.

В 1831 году Лужин женился на дочери влиятельного при дворе графа И. В. Васильчикова и поселился в его петербургском доме, после чего его карьера резко пошла вверх. 19 февраля 1832 года в чине штабс-ротмистра был назначен флигель-адъютантом, в 1833 году произведён в ротмистры, c 26 марта 1839 года полковник лейб-гвардии Конного полка. В качестве флигель-адъютанта императора часто бывал в Зимнем дворце, оставил воспоминания о пожаре 1837 года. Именно от него стали известны слова Николая I по поводу смерти Лермонтова: «Собаке — собачья смерть».

Лужин 16 января 1841 года был отчислен от лейб-гвардии Конного полка в Свиту Его Величества по квартирмейстерской части (будущий Генеральный штаб). 10 ноября 1843 года назначен командиром Казанского драгунского полка; параллельно исполнял дела московского обер-полицмейстера. 14 марта 1846 года Лужин был произведён в генерал-майоры Свиты Его Величества с отставлением от должности полкового командира и утверждением в должности обер-полицмейстера. На этом посту находился до 15 мая 1854 года.

Лужин — один из немногих николаевских чиновников, которые пользовались популярностью у москвичей. В 1846 году А. О. Смирнова писала Н. В. Гоголю про «удивительного полицмейстера» Лужина: «Он так добр и благороден, вместе и строг и нравственен во всех отношениях; но и он при всей силе телесной и при всем спокойствии душевном устаёт и страдает. Москва отдыхает после Цынского». Даже герценовский «Колокол» признавал, что Лужин «безукоризненно исполнял свою должность». В частности, он руководил расследованием нашумевшего дела Сухово-Кобылина.

Лужин интересовался изящными искусствами и умел их ценить, состоял членом Московского художественного общества. В обер-полицмейстерском доме на Тверском бульваре держала литературный салон его сестра Мария Дмитриевна Ховрина (1801—1877). По словам П. В. Анненкова, она «имела славу женщины большого света, охотно отворявшей двери своей гостиной для замечательных людей времени, какой бы репутацией они ни пользовались в других кругах общества». У Ховриной и Лужина бывали в гостях все знаменитые русские писатели того времени. Овдовев в 1842 году, обер-полицмейстер Лужин познакомился в Москве и увлёкся замужней графиней Натальей Алексеевной Орловой-Денисовой. Современники неоднократно отмечали его многолетнюю влюбленность в графиню, закончившуюся браком, только когда она потеряла мужа, а жениху исполнилось 55 лет:

Этот Лужин был без ума влюблён в красавицу графиню и бывал в её доме каждый день, что и послужило поводом одному из злых остряков сказать довольно удачную остроту, указывая на крупный скульптурный герб, украшавший фронтон дома казака гр. Орлова-Денисова, в котором около его инициалов была помещена фигура казака: «В этом доме я постоянно вижу трёх казаков: одного в самом доме (граф был казак), другого на доме (это был герб) и третьего у подъезда (Лужина как обер-полицмейстера всюду сопровождал казак)».

После назначения генерал-губернатором Закревского, не взлюбившего Лужина за мягкость, последний был смещён с должности и назначен 13 декабря 1854 года курским губернатором. С 5 мая 1856 года перемещён на должность харьковского губернатора, 26 августа того же года произведён в генерал-лейтенанты. После увольнения в отставку 9 ноября 1860 года («в связи с клеветническими наветами родственников его второй жены») жил в Москве на Тверской, состоял почётным опекуном Московского опекунского совета. По сведениям Гиляровского, Лужин был страстный охотник и держал под городом собственную псарню.

Скончался 1 апреля 1868 года и был похоронен возле Спасской церкви в имении [sobory.ru/article/?object=03775 Григорово] Дмитровского уезда Московской губернии. Виды этого имения не раз писал по заказу Лужина начинающий художник А. К. Саврасов, за обучение которого в училище живописи и ваяния обер-полицмейстер исправно вносил плату.

Награды

• орден Святого Георгия 4-й степени (26 ноября 1849 года, за беспорочную выслугу 25 лет в офицерских чинах, № 8156 по кавалерскому списку Григоровича — Степанова);
• орден Святой Анны 1-й степени с императорскою короною;
• орден Святого Станислава 1-й степени;
• орден Святого Владимира 3-й и 4-й степени с бантом;
• орден Святого Александра Невского (22 июля 1865 года);
• медаль за взятие приступом г. Варшавы в 1831 г.;
• медаль на андреевской ленте в память войны 1853-1856 гг.;
• Польский знак отличия за военные достижения 4-й степени.

Семья

Первая жена (с 1831 года) — Екатерина Илларионовна Васильчикова (ум. 1842), дочь князя И. В. Васильчикова, одного из самых доверенных приближённых Николая I. По словам Е. П. Яньковой, была прекрасной и премилой девушкой. Отец сватал её князю А. Вяземскому, которому она очень нравилась, но из-за скупости отца князя дело разошлось. Влюбившись в Лужина, Екатерина Васильчикова настояла на неравном для себя браке, венчание состоялось в Спасо-Преображенском соборе гвардии. В браке родились сыновья Дмитрий (1835), Василий (1836), Илларион (1840) и дочь Вера (1832—1885), в замужестве княгиня Салтыкова-Головкина.

Вторая жена — Наталья Алексеевна Шидловская (1821—1883), вдова графа Николая Васильевича Орлова-Денисова (1815—1855). В Москве имела репутацию первой красавицы, была высокая, доротная и видная, безукоризненно сложенная, с прекрасными белоснежными плечами, золотистыми волосами, черными, как смоль бровями и темно-синими, почти черными глазами. По словам С. М. Загоскина, она походила более на здоровую, русскую крестьянку, чем на красивую великосветскую даму... доброта и приветливость её вошли в Москве в поговорку, а совместная жизнь с любимым ею, но вечно нетрезвым мужем, служила доказательством её кротости и замечательного терпения.

Источники

• Волков С. В. Генералитет Российской империи. Энциклопедический словарь генералов и адмиралов от Петра I до Николая II. Том II. Л—Я. М., 2009
• Ежегодник русской армии на 1869 год. СПб., 1869
• Полный список шефов, полковых командиров и офицеров лейб-гвардии Конного полка с 1731 по 1886 год. СПб., 1886
• Пономарёв В. П., Шабанов В. М. Кавалеры Императорского ордена Святого Александра Невского, 1725—1917: биобиблиографический словарь в трёх томах. Том 2. М., 2009
• Степанов В. Б. [old-kursk.ru/book/stepanov/namest25.html Дворянский революционер (И.Д. Лужин)] // Наместники и губернаторы Курского края. 1779-1917 гг. Исторические очерки. — Курск: Издательство МУП «Курская городская типография», 2005. — 244 с. — ISBN 5-8386-0058-6.

• Степанов В. С., Григорович П. И. В память столетнего юбилея императорского Военного ордена Святого великомученика и Победоносца Георгия. (1769—1869). СПб., 1869
• Федорченко В. И. Свита Российских императоров. Книга 1. А—Л. М.—Красноярск, 2005
• [ysadba.rider.com.ua/rod_23.html Неизвестное о харьковском губернаторе Иване Дмитриевиче Лужине]

Отрывок, характеризующий Лужин, Иван Дмитриевич

– Я буду мост зажигайт, – сказал он торжественным тоном, как будто бы выражал этим, что, несмотря на все делаемые ему неприятности, он всё таки сделает то, что должно.
Ударив своими длинными мускулистыми ногами лошадь, как будто она была во всем виновата, полковник выдвинулся вперед к 2 му эскадрону, тому самому, в котором служил Ростов под командою Денисова, скомандовал вернуться назад к мосту.
«Ну, так и есть, – подумал Ростов, – он хочет испытать меня! – Сердце его сжалось, и кровь бросилась к лицу. – Пускай посмотрит, трус ли я» – подумал он.
Опять на всех веселых лицах людей эскадрона появилась та серьезная черта, которая была на них в то время, как они стояли под ядрами. Ростов, не спуская глаз, смотрел на своего врага, полкового командира, желая найти на его лице подтверждение своих догадок; но полковник ни разу не взглянул на Ростова, а смотрел, как всегда во фронте, строго и торжественно. Послышалась команда.
– Живо! Живо! – проговорило около него несколько голосов.
Цепляясь саблями за поводья, гремя шпорами и торопясь, слезали гусары, сами не зная, что они будут делать. Гусары крестились. Ростов уже не смотрел на полкового командира, – ему некогда было. Он боялся, с замиранием сердца боялся, как бы ему не отстать от гусар. Рука его дрожала, когда он передавал лошадь коноводу, и он чувствовал, как со стуком приливает кровь к его сердцу. Денисов, заваливаясь назад и крича что то, проехал мимо него. Ростов ничего не видел, кроме бежавших вокруг него гусар, цеплявшихся шпорами и бренчавших саблями.
– Носилки! – крикнул чей то голос сзади.
Ростов не подумал о том, что значит требование носилок: он бежал, стараясь только быть впереди всех; но у самого моста он, не смотря под ноги, попал в вязкую, растоптанную грязь и, споткнувшись, упал на руки. Его обежали другие.
– По обоий сторона, ротмистр, – послышался ему голос полкового командира, который, заехав вперед, стал верхом недалеко от моста с торжествующим и веселым лицом.
Ростов, обтирая испачканные руки о рейтузы, оглянулся на своего врага и хотел бежать дальше, полагая, что чем он дальше уйдет вперед, тем будет лучше. Но Богданыч, хотя и не глядел и не узнал Ростова, крикнул на него:
– Кто по средине моста бежит? На права сторона! Юнкер, назад! – сердито закричал он и обратился к Денисову, который, щеголяя храбростью, въехал верхом на доски моста.
– Зачем рисковайт, ротмистр! Вы бы слезали, – сказал полковник.
– Э! виноватого найдет, – отвечал Васька Денисов, поворачиваясь на седле.

Между тем Несвицкий, Жерков и свитский офицер стояли вместе вне выстрелов и смотрели то на эту небольшую кучку людей в желтых киверах, темнозеленых куртках, расшитых снурками, и синих рейтузах, копошившихся у моста, то на ту сторону, на приближавшиеся вдалеке синие капоты и группы с лошадьми, которые легко можно было признать за орудия.
«Зажгут или не зажгут мост? Кто прежде? Они добегут и зажгут мост, или французы подъедут на картечный выстрел и перебьют их?» Эти вопросы с замиранием сердца невольно задавал себе каждый из того большого количества войск, которые стояли над мостом и при ярком вечернем свете смотрели на мост и гусаров и на ту сторону, на подвигавшиеся синие капоты со штыками и орудиями.
– Ох! достанется гусарам! – говорил Несвицкий, – не дальше картечного выстрела теперь.
– Напрасно он так много людей повел, – сказал свитский офицер.
– И в самом деле, – сказал Несвицкий. – Тут бы двух молодцов послать, всё равно бы.
– Ах, ваше сиятельство, – вмешался Жерков, не спуская глаз с гусар, но всё с своею наивною манерой, из за которой нельзя было догадаться, серьезно ли, что он говорит, или нет. – Ах, ваше сиятельство! Как вы судите! Двух человек послать, а нам то кто же Владимира с бантом даст? А так то, хоть и поколотят, да можно эскадрон представить и самому бантик получить. Наш Богданыч порядки знает.
– Ну, – сказал свитский офицер, – это картечь!
Он показывал на французские орудия, которые снимались с передков и поспешно отъезжали.
На французской стороне, в тех группах, где были орудия, показался дымок, другой, третий, почти в одно время, и в ту минуту, как долетел звук первого выстрела, показался четвертый. Два звука, один за другим, и третий.
– О, ох! – охнул Несвицкий, как будто от жгучей боли, хватая за руку свитского офицера. – Посмотрите, упал один, упал, упал!
– Два, кажется?
– Был бы я царь, никогда бы не воевал, – сказал Несвицкий, отворачиваясь.
Французские орудия опять поспешно заряжали. Пехота в синих капотах бегом двинулась к мосту. Опять, но в разных промежутках, показались дымки, и защелкала и затрещала картечь по мосту. Но в этот раз Несвицкий не мог видеть того, что делалось на мосту. С моста поднялся густой дым. Гусары успели зажечь мост, и французские батареи стреляли по ним уже не для того, чтобы помешать, а для того, что орудия были наведены и было по ком стрелять.
– Французы успели сделать три картечные выстрела, прежде чем гусары вернулись к коноводам. Два залпа были сделаны неверно, и картечь всю перенесло, но зато последний выстрел попал в середину кучки гусар и повалил троих.
Ростов, озабоченный своими отношениями к Богданычу, остановился на мосту, не зная, что ему делать. Рубить (как он всегда воображал себе сражение) было некого, помогать в зажжении моста он тоже не мог, потому что не взял с собою, как другие солдаты, жгута соломы. Он стоял и оглядывался, как вдруг затрещало по мосту будто рассыпанные орехи, и один из гусар, ближе всех бывший от него, со стоном упал на перилы. Ростов побежал к нему вместе с другими. Опять закричал кто то: «Носилки!». Гусара подхватили четыре человека и стали поднимать.
– Оооо!… Бросьте, ради Христа, – закричал раненый; но его всё таки подняли и положили.
Николай Ростов отвернулся и, как будто отыскивая чего то, стал смотреть на даль, на воду Дуная, на небо, на солнце. Как хорошо показалось небо, как голубо, спокойно и глубоко! Как ярко и торжественно опускающееся солнце! Как ласково глянцовито блестела вода в далеком Дунае! И еще лучше были далекие, голубеющие за Дунаем горы, монастырь, таинственные ущелья, залитые до макуш туманом сосновые леса… там тихо, счастливо… «Ничего, ничего бы я не желал, ничего бы не желал, ежели бы я только был там, – думал Ростов. – Во мне одном и в этом солнце так много счастия, а тут… стоны, страдания, страх и эта неясность, эта поспешность… Вот опять кричат что то, и опять все побежали куда то назад, и я бегу с ними, и вот она, вот она, смерть, надо мной, вокруг меня… Мгновенье – и я никогда уже не увижу этого солнца, этой воды, этого ущелья»…
В эту минуту солнце стало скрываться за тучами; впереди Ростова показались другие носилки. И страх смерти и носилок, и любовь к солнцу и жизни – всё слилось в одно болезненно тревожное впечатление.
«Господи Боже! Тот, Кто там в этом небе, спаси, прости и защити меня!» прошептал про себя Ростов.
Гусары подбежали к коноводам, голоса стали громче и спокойнее, носилки скрылись из глаз.
– Что, бг'ат, понюхал пог'оху?… – прокричал ему над ухом голос Васьки Денисова.
«Всё кончилось; но я трус, да, я трус», подумал Ростов и, тяжело вздыхая, взял из рук коновода своего отставившего ногу Грачика и стал садиться.
– Что это было, картечь? – спросил он у Денисова.
– Да еще какая! – прокричал Денисов. – Молодцами г'аботали! А г'абота сквег'ная! Атака – любезное дело, г'убай в песи, а тут, чог'т знает что, бьют как в мишень.
И Денисов отъехал к остановившейся недалеко от Ростова группе: полкового командира, Несвицкого, Жеркова и свитского офицера.
«Однако, кажется, никто не заметил», думал про себя Ростов. И действительно, никто ничего не заметил, потому что каждому было знакомо то чувство, которое испытал в первый раз необстреленный юнкер.
– Вот вам реляция и будет, – сказал Жерков, – глядишь, и меня в подпоручики произведут.
– Доложите князу, что я мост зажигал, – сказал полковник торжественно и весело.
– А коли про потерю спросят?
– Пустячок! – пробасил полковник, – два гусара ранено, и один наповал , – сказал он с видимою радостью, не в силах удержаться от счастливой улыбки, звучно отрубая красивое слово наповал .


Преследуемая стотысячною французскою армией под начальством Бонапарта, встречаемая враждебно расположенными жителями, не доверяя более своим союзникам, испытывая недостаток продовольствия и принужденная действовать вне всех предвидимых условий войны, русская тридцатипятитысячная армия, под начальством Кутузова, поспешно отступала вниз по Дунаю, останавливаясь там, где она бывала настигнута неприятелем, и отбиваясь ариергардными делами, лишь насколько это было нужно для того, чтоб отступать, не теряя тяжестей. Были дела при Ламбахе, Амштетене и Мельке; но, несмотря на храбрость и стойкость, признаваемую самим неприятелем, с которою дрались русские, последствием этих дел было только еще быстрейшее отступление. Австрийские войска, избежавшие плена под Ульмом и присоединившиеся к Кутузову у Браунау, отделились теперь от русской армии, и Кутузов был предоставлен только своим слабым, истощенным силам. Защищать более Вену нельзя было и думать. Вместо наступательной, глубоко обдуманной, по законам новой науки – стратегии, войны, план которой был передан Кутузову в его бытность в Вене австрийским гофкригсратом, единственная, почти недостижимая цель, представлявшаяся теперь Кутузову, состояла в том, чтобы, не погубив армии подобно Маку под Ульмом, соединиться с войсками, шедшими из России.
28 го октября Кутузов с армией перешел на левый берег Дуная и в первый раз остановился, положив Дунай между собой и главными силами французов. 30 го он атаковал находившуюся на левом берегу Дуная дивизию Мортье и разбил ее. В этом деле в первый раз взяты трофеи: знамя, орудия и два неприятельские генерала. В первый раз после двухнедельного отступления русские войска остановились и после борьбы не только удержали поле сражения, но прогнали французов. Несмотря на то, что войска были раздеты, изнурены, на одну треть ослаблены отсталыми, ранеными, убитыми и больными; несмотря на то, что на той стороне Дуная были оставлены больные и раненые с письмом Кутузова, поручавшим их человеколюбию неприятеля; несмотря на то, что большие госпитали и дома в Кремсе, обращенные в лазареты, не могли уже вмещать в себе всех больных и раненых, – несмотря на всё это, остановка при Кремсе и победа над Мортье значительно подняли дух войска. Во всей армии и в главной квартире ходили самые радостные, хотя и несправедливые слухи о мнимом приближении колонн из России, о какой то победе, одержанной австрийцами, и об отступлении испуганного Бонапарта.
Князь Андрей находился во время сражения при убитом в этом деле австрийском генерале Шмите. Под ним была ранена лошадь, и сам он был слегка оцарапан в руку пулей. В знак особой милости главнокомандующего он был послан с известием об этой победе к австрийскому двору, находившемуся уже не в Вене, которой угрожали французские войска, а в Брюнне. В ночь сражения, взволнованный, но не усталый(несмотря на свое несильное на вид сложение, князь Андрей мог переносить физическую усталость гораздо лучше самых сильных людей), верхом приехав с донесением от Дохтурова в Кремс к Кутузову, князь Андрей был в ту же ночь отправлен курьером в Брюнн. Отправление курьером, кроме наград, означало важный шаг к повышению.