Маршан, Луи

Луи Маршан фр. Louis Marchand
Основная информация
Дата рождения	2 февраля 1669(1669-02-02)
Место рождения	Лион
Дата смерти	17 февраля 1732(1732-02-17) (63 года)
Место смерти	Париж
Страна	Франция
Профессии	органист, клавесинист, композитор, педагог
Инструменты	орган, клавесин

Луи Марша́н (фр. Louis Marchand, 2 февраля 1669, Лион — 17 февраля 1732, Париж) — французский органист, клавесинист, композитор и музыкальный педагог эпохи барокко.

Биография

Служил органистом соборов различных городов Франции, с 1685 или 1689 года — в Париже, в 1708—1716 годах играл на органе в королевской капелле Версаля.

Творчество

Виртуоз и блестящий импровизатор. По свидетельству современников, игра Маршана отличалась искусством импровизации, смелостью исполнительского замысла. Получил известность как клавесинист-виртуоз и музыкальный педагог.

Перу Маршана принадлежат одна опера «Pyrame et Thisbé», кантата, арии, три духовных произведения на тексты Ж. Расина, многочисленные сочинения для органа и клавесина.

В 1702—1703 годах в Париже были опубликованы два сборника музыкальных пьес Маршана: «Pièces de clavecin» (1702) и «12 Pièces choisies pour l’orgue» (после 1732).

Среди его учеников Л. К. Дакен и П. Дюмаж.

Дискография

• Louis Marchand, l’œuvre intégrale pour orgue / Луи Маршан, полное собрание сочинений для органа. Марина Чебуркина на органе Королевской капеллы Версальского дворца. CD I–II. — Paris : Natives, 2005. [www.natives.fr/page11/page16/ EAN 13 : 3760075340056]

Примечания

Бах имел возможность послушать игру Маршана, а Маршан и не предполагал об интриге, поняв, отказался не из-за боязни к сопернику, а посчитав ниже своего достоинства «соревноваться» с провинциальным музыкантом.

Ссылки

• [jan.ucc.nau.edu/~tas3/marchand.html Louis Marchand 1669—1732] (англ.)

При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Отрывок, характеризующий Маршан, Луи

12 го июля в ночь, накануне дела, была сильная буря с дождем и грозой. Лето 1812 года вообще было замечательно бурями.
Павлоградские два эскадрона стояли биваками, среди выбитого дотла скотом и лошадьми, уже выколосившегося ржаного поля. Дождь лил ливмя, и Ростов с покровительствуемым им молодым офицером Ильиным сидел под огороженным на скорую руку шалашиком. Офицер их полка, с длинными усами, продолжавшимися от щек, ездивший в штаб и застигнутый дождем, зашел к Ростову.
– Я, граф, из штаба. Слышали подвиг Раевского? – И офицер рассказал подробности Салтановского сражения, слышанные им в штабе.
Ростов, пожимаясь шеей, за которую затекала вода, курил трубку и слушал невнимательно, изредка поглядывая на молодого офицера Ильина, который жался около него. Офицер этот, шестнадцатилетний мальчик, недавно поступивший в полк, был теперь в отношении к Николаю тем, чем был Николай в отношении к Денисову семь лет тому назад. Ильин старался во всем подражать Ростову и, как женщина, был влюблен в него.
Офицер с двойными усами, Здржинский, рассказывал напыщенно о том, как Салтановская плотина была Фермопилами русских, как на этой плотине был совершен генералом Раевским поступок, достойный древности. Здржинский рассказывал поступок Раевского, который вывел на плотину своих двух сыновей под страшный огонь и с ними рядом пошел в атаку. Ростов слушал рассказ и не только ничего не говорил в подтверждение восторга Здржинского, но, напротив, имел вид человека, который стыдился того, что ему рассказывают, хотя и не намерен возражать. Ростов после Аустерлицкой и 1807 года кампаний знал по своему собственному опыту, что, рассказывая военные происшествия, всегда врут, как и сам он врал, рассказывая; во вторых, он имел настолько опытности, что знал, как все происходит на войне совсем не так, как мы можем воображать и рассказывать. И потому ему не нравился рассказ Здржинского, не нравился и сам Здржинский, который, с своими усами от щек, по своей привычке низко нагибался над лицом того, кому он рассказывал, и теснил его в тесном шалаше. Ростов молча смотрел на него. «Во первых, на плотине, которую атаковали, должна была быть, верно, такая путаница и теснота, что ежели Раевский и вывел своих сыновей, то это ни на кого не могло подействовать, кроме как человек на десять, которые были около самого его, – думал Ростов, – остальные и не могли видеть, как и с кем шел Раевский по плотине. Но и те, которые видели это, не могли очень воодушевиться, потому что что им было за дело до нежных родительских чувств Раевского, когда тут дело шло о собственной шкуре? Потом оттого, что возьмут или не возьмут Салтановскую плотину, не зависела судьба отечества, как нам описывают это про Фермопилы. И стало быть, зачем же было приносить такую жертву? И потом, зачем тут, на войне, мешать своих детей? Я бы не только Петю брата не повел бы, даже и Ильина, даже этого чужого мне, но доброго мальчика, постарался бы поставить куда нибудь под защиту», – продолжал думать Ростов, слушая Здржинского. Но он не сказал своих мыслей: он и на это уже имел опыт. Он знал, что этот рассказ содействовал к прославлению нашего оружия, и потому надо было делать вид, что не сомневаешься в нем. Так он и делал.