Луи-Филипп I

Луи-Филипп I Louis-Philippe Ier<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Король французов
9 августа 1830 — 24 февраля 1848
Коронация:	9 августа 1830
Предшественник:	Карл X
Преемник:	титул упразднён
Князь Андорры
9 августа 1830 — 24 февраля 1848
Соправитель:	Симо де Гвардиола и Хортонеда
Предшественник:	Карл X
Преемник:	Луи Наполеон Бонапарт
Герцог Орлеанский
1793 — 1830
(под именем Луи-Филипп III)
Предшественник:	Луи-Филипп II Орлеанский
Преемник:	Фердинанд-Филипп Орлеанский
Рождение:	6 октября 1773(1773-10-06) Париж, Королевство Франция
Смерть:	26 августа 1850(1850-08-26) (76 лет) Клермонт-хаус, Суррей, Англия, Великобритания
Род:	Орлеанский дом
Отец:	Луи Филипп, герцог Орлеанский
Мать:	Мария-Аделаида де Бурбон
Супруга:	Мария Амалия Неаполитанская
Дети:	сыновья: Фердинанд Филипп, Луи Шарль Филипп, Франсуа, Шарль, Анри, Антуан дочери: Луиза Мария, Мария, Франческа, Клементина
Награды:

Луи-Филипп I (фр. Louis-Philippe I^er; 6 октября 1773, Париж — 26 августа 1850, Клермонт, графство Суррей, близ Виндзора) — лейтенант-генерал королевства с 31 июля по 9 августа 1830 года, король французов с 9 августа 1830 по 24 февраля 1848 года, получил прозвища «король-гражданин» («фр. le Roi-Citoyen») и «король-буржуа» («фр. le Roi Bourgeois»), а в последние годы — «король-груша» («фр. le Roi-Poire», из-за тучности), представитель Орлеанской ветви династии Бурбонов. Последний монарх Франции, носивший титул короля. Вместо титула короля Франции и Наварры (roi de France et de Navarre), считавшегося феодальным, принял титул короля французов (roi des Français), который подразумевал национальный характер монархии Луи-Филиппа и который носил в качестве конституционного короля Людовик XVI в 1789—1792 годах.

Биография

Молодость, времена французской революции и эмиграция

Родился в Париже. Был старшим сыном герцога Луи-Филиппа-Жозефа Орлеанского, известного как Филипп Эгалите; носил сперва титул герцога Валуа, потом герцога Шартрского. С 1800 года вплоть до вступления на престол носил титул герцога Орлеанского.

Под руководством госпожи Жанлис Луи-Филипп приобрел довольно серьёзные и разнообразные знания, либеральный образ мыслей, любовь к путешествиям, привычку к простоте и выносливость. Вслед за отцом он объявил себя сторонником революции, поступил в национальную гвардию и в клуб якобинцев. В чине генерал-лейтенанта он принял участие в битвах при Вальми, при Жемаппе (1792 г.) и при Неервиндене, где обнаружил большие военные способности и храбрость. В 1792 г. Луи-Филипп отказался от своего титула и по примеру отца принял имя гражданина Эгалите. Когда Конвент издал закон об изгнании Бурбонов, то для обоих Эгалите было сделано исключение. Когда генерал Дюмурье, под начальством которого служил Луи-Филипп, изменил Республике, Луи-Филипп, хотя и не принимавший участия в заговоре, должен был оставить Францию.

Он поселился в Швейцарии вместе с сестрой Аделаидой и г-жой Жанлис; здесь он жил уроками географии и математики. Совершив путешествие по Скандинавии и проведя несколько лет в Америке, он переехал в 1800 году в Англию (в дер. Твикенхем близ Лондона), где жил на пенсию в 60 000 франков, выплачиваемых британским правительством. Выразив протест против казни герцога Энгиенского, Луи-Филипп тем самым подготовил почву для примирения с Бурбонами, состоявшегося после того, как он подписал декларацию покорности своему законному государю. С этих пор с ним обращались как с принцем, хотя и относились с недоверием, тем более что он не принимал никакого участия в интригах роялистов против революционного правительства, несмотря на все настояния Гентского двора.

В 1809 году Луи-Филипп переехал на Сицилию, где женился на Марии Амалии, дочери Фердинанда Неаполитанского. Затем он ездил в Испанию, где хотел принять участие в борьбе против Наполеона, мечтая получить испанскую корону; эта мечта не осуществилась, как и мысль о короне Ионических островов.

Жизнь при Реставрации

После Реставрации Людовик XVIII назначил Луи-Филиппа командующим гусарами и возвратил ему все громадные имения его отца, конфискованные во время революции. Положение его при дворе Людовика XVIII было, однако, весьма затруднительным; ему не прощали ни роли его отца во время революции, ни его собственных либеральных убеждений, от которых он никогда вполне не отрекался. Сам король ему не доверял; при возвращении Наполеона с Эльбы Луи-Филипп, назначенный было главнокомандующим Северной армии, был вынужден передать командование маршалу Мортье; он уехал в Великобританию, после вторичного падения Наполеона вернулся в Париж и занял место в палате пэров. Тут он решительно высказался против реакционных мер нового правительства, за что ему приказано было выехать за границу; пробыв пару лет в Твикенхеме, он лишь в 1817 году получил окончательное разрешение вернуться во Францию. После того как Людовик XVIII восстановил военное звание Луи-Филиппа и вернул ему земельные владения, которые принадлежали дому Орлеанов, герцог быстро разбогател; в 1820-е годы его состояние составляло приблизительно 8 000 000 франков. Своих детей он отправил учиться в колледж Генриха IV, что прибавило ему популярности в среде буржуазии, чьи дети получили возможность учиться вместе с принцами крови. Вожди оппозиции скоро стали обращать на него свои взоры, тем более, что ещё раньше о нём нередко говорили как о возможном короле. Его дворец, Пале-Рояль, был постоянным сборным пунктом для выдающихся деятелей литературы, науки и политики; его салон носил умеренно-оппозиционный отпечаток, здесь Луи-Филипп принимал видных деятелей либеральной партии, в числе которых были банкир Жак Лаффит, сатирик Пьер-Жан де Беранже, ветеран наполеоновских войн генерал Фуа. Но сам Луи-Филипп держал себя по отношению к царствующему дому строго корректно и стоял в стороне от всех заговоров в его пользу. В отличие от Людовика XVIII, его преемник Карл X не стремился дистанцироваться от бывшего «гражданина Эгалите» и после вступления на престол присвоил герцогу Орлеанскому титул королевского высочества.

Революция 1830 года

В 1830 году, незадолго до революции, он уехал из Парижа в Нёйи; в самые тревожные дни его нельзя было найти даже и там, так как под предлогом охоты он скрывался в окрестностях. Его друзья, во главе которых стояли банкир Лаффит, Тьер и др., делали, однако, своё дело, не нуждаясь в его поощрении. Утром 30 июля на улицах Парижа появилась прокламация, указывавшая на герцога Орлеанского как на будущего короля: «он предан делу революции, никогда не сражался против Франции, всегда поддерживал трёхцветное знамя; он получит корону от французского народа и примет хартию такою, какую желает Франция». В тот же день палата депутатов провозгласила его наместником (lieutenant-général) королевства. После некоторых колебаний Луи-Филипп принял предложенное ему звание и продиктовал прокламацию к парижскому населению, в которой объяснял свою решимость желанием предотвратить междоусобную войну и анархию. Затем он отправился в городскую ратушу: приходилось ехать по улицам, на которых толпился ещё не успокоенный народ и с которых ещё не были убраны баррикады — но Луи-Филипп, не обнаруживая ни малейшего волнения, пробирался верхом через толпу народа, пожимая руки направо и налево. В ратуше его встретил Лафайет во главе временного правительства. После коротких переговоров Лафайет, успокоившийся на фразе «Луи-Филипп — лучшая из республик», вышел вместе с ним, держа в руках трёхцветное знамя, на балкон ратуши. Толпа восторженно приветствовала Луи-Филиппа, который немедленно утвердил в министерских должностях всех комиссаров, назначенных временным правительством: Лафайета он оставил начальником национальной гвардии. Карл X, узнав о событиях в Париже, послал Луи-Филиппу письмо, в котором отрекался от престола в пользу своего внука, герцога Бордоского, а до совершеннолетия последнего назначал Луи-Филиппа регентом. Луи-Филипп немедленно сообщил палатам об отречении Карла X, но скрыл информацию о его условиях. 7 августа палата предложила Луи-Филиппу корону, которую тот и принял 9 августа.

Царствование

С этих пор начинается царствование «короля-гражданина» и вместе с тем господство буржуазии; в её руки перешла власть, и пользовалась ею она чрезвычайно близоруко (право голоса и после пересмотра хартии принадлежало менее чем полумиллиону граждан). Правительство старалось наполнять палату своими креатурами; места на государственной службе раздавались пристрастно, смещения за политические убеждения были явлением обыкновенным. Девизом царствования были знаменитые слова: «enrichissez-vous» (обогащайтесь!).

Сам Луи-Филипп вполне соответствовал идеалу короля буржуазии: он был прекрасный семьянин, образцово устраивавший свои личные и в особенности имущественные дела; на войне он отличался храбростью, но войны не любил. Его упрекали в скупости, хотя он жил широко. Он значительно увеличил то громадное наследство, которое получил от отца. Вступая на престол, он не присоединил своих имений к государственным имуществам, как это делали короли Бурбоны, а дарственными записями закрепил большую его часть за своими детьми. Он не отказался принять сомнительно полученное наследство, перешедшее к одному из его сыновей, герцогу Омальскому, от последнего принца Конде, вскоре после Июльской революции покончившего жизнь самоубийством или, может быть, убитого собственной любовницей баронессой Фешер, благодаря сделке которой с Луи-Филиппом и его женой и было составлено это завещание. Сам король отличался безусловной личной честностью, но в его правительстве царила коррупция, о чём свидетельствовал длинный ряд скандальных процессов.

На жизнь короля было сделано множество покушений, из которых адская машина Фиески в 1835 году возбудила особенный ужас во всей Европе и реакцию во Франции, выразившуюся, между прочим, в новом законе о печати и в реформе суда присяжных (так 26 июня 1836 года Алибо выстрелил в короля и пуля пролетела буквально в нескольких сантиметрах от его головы).

В иностранной политике Луи-Филипп обнаружил те же черты характера, что и в своей семейной жизни: для укрепления влияния Франции за границей он создавал проекты брачных союзов между членами его семьи и иностранными принцами и принцессами. Уступчивый по отношению к могущественным державам Европы, он настойчиво проводил свои требования, когда имел дело с более слабыми государствами (Швейцария, Мексика). Особенно повредили ему в общественном мнении так называемые испанские браки, из-за которых расстроились дружеские отношения его к Англии.

В то же время царствование Луи-Филиппа было отмечено научно-техническим и социальным прогрессом; во Франции произошла промышленная революция, ручной труд постепенно заменялся техническим, были проведены четыре крупные железнодорожные линии, завершено строительство судоходного канала Рона-Рейн, объединившего север и юг Франции, отменены телесные наказания в учебных заведениях, начато преобразование пенитенциарной системы, заложены основы народного образования (каждая община предоставляла здание для школы и жалование учителю), ускорилось производство резины, каменного угля, листового железа, чугуна, возросло количество сельскохозяйственной продукции, началось использование паровых машин. В 1847 году вся промышленная продукция Франции оценивалась в 4 миллиарда франков.

Свержение

Министерство Гизо было эпохой застоя, подготовившего Февральскую революцию. 24 февраля 1848 года Луи-Филипп после продолжительных колебаний подписал отречение от престола в пользу своего внука, графа Парижского, но поздно: была провозглашена республика. Луи-Филипп снова бежал в Великобританию, где и умер. У него осталась многочисленная семья (см. Орлеанская династия).

Семья

В 1809 году Луи-Филипп женился на Марии Амалии Бурбон-Сицилийской, дочери короля Обеих Сицилий Фердинанда I. Дети:

• Фердинанд Филипп (1810—1842), герцог Орлеанский, женат на Елене Мекленбург-Шверинской;
• Луиза Мария (1812—1850), замужем за королём Бельгии Леопольдом I;
• Мария (1813—1839), замужем за Александром, герцогом Вюртембергским;
• Луи Шарль Филипп (1814—1896), герцог де Немур, женат на Виктории Саксен-Кобург-Кохари;
• Франческа (1816—1818);
• Клементина (1817—1907), замужем за Августом Саксен-Кобург-Кохари, мать царя Болгарии Фердинанда I;
• Франсуа (1818—1900), принц де Жуанвиль, женат на Франческе, принцессе Бразильской, дочери императора Педру I;
• Шарль (1820—1828);
• Генрих (1822—1897), герцог Омальский, женат на Марии Каролине Бурбон-Сицилийской;
• Антуан (1824—1890), герцог де Монпансье, женат на Луизе Фернанде Испанской.

См. также

• Список королей Франции

Литература

• Его речи и сочинения собраны в «Discours, allocutions, réponses» (П., 1833-48, 17 т.);
• его дневник напечатан под заглавием «Mon journal, événements de 1815» (П., 1848).
• Louis Blanc. «Hist. de dix ans, 1830-40» (П., 1846);
• Elias Regnault, «Histoire de huit ans»;
• Birch, «L.-P., König der Franzosen» (Штутгарт, 1841—1844, 3-е изд. 1851);
• Douglas, «Life and times of L.-P.» (Л., 1848);
• Haussonville, «Hist. de la politique éxterieure du gouvernement français de 1830 à 1848» (Пар., 1850);
• Moutalivet, «Le roi L.-P.» (П., 1851);
• Lemoine, «Abdication du roi L.-P., racontée par lui même» (П., 1851);
• Villault de Gérainville, «Hist. de L.-P.» (П., 1870—1876);
• Hillebrand, «Geschichte Frankreichs, 1830-71» (т. 1 и 2, Гота, 1877-79, 2 изд. 1881-82);
• Thureau-Dangin, «Hist. de la monarchie de juillet» (Пар., 1884-92);
• Marquis de Flers, «L.-Ph. Vie anecdotique» (П., 1891);
• Грегуар, «История Франции в XIX в.» (М., 1893-94);
• Рохау, «История Франции 1814-52» (СПб., 1865).
• T.E.B. Howarth. «Citizen-King: The Life of Louis-Philippe, King of the French» (2nd ed., Eyre & Spottiswoode Ltd, 1962)
• Guy Antonetti «Louis-Philippe» (Paris, 1994)

При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Короли и императоры Франции (987—1870) Капетинги (987—1328) 987 996 1031 1060 1108 1137 1180 1223 1226 Гуго Капет Роберт II Генрих I Филипп I Людовик VI Людовик VII Филипп II Людовик VIII 1226 1270 1285 1314 1316 1316 1322 1328 Людовик IX Филипп III Филипп IV Людовик X Иоанн I Филипп V Карл IV Валуа (1328—1589) 1328 1350 1364 1380 1422 1461 1483 1498 Филипп VI Иоанн II Карл V Карл VI Карл VII Людовик XI Карл VIII 1498 1515 1547 1559 1560 1574 1589 Людовик XII Франциск I Генрих II Франциск II Карл IX Генрих III Бурбоны (1589—1792) 1589 1610 1643 1715 1774 1792 Генрих IV Людовик XIII Людовик XIV Людовик XV Людовик XVI 1792 1804 1814 1824 1830 1848 1852 1870 — Наполеон I (Бонапарты) Людовик XVIII Карл X Луи-Филипп I (Орлеанский дом) — Наполеон III (Бонапарты)

Отрывок, характеризующий Луи-Филипп I

Отдача приказаний Алпатычу продолжалась более двух часов. Князь все не отпускал его. Он сел, задумался и, закрыв глаза, задремал. Алпатыч пошевелился.
– Ну, ступай, ступай; ежели что нужно, я пришлю.
Алпатыч вышел. Князь подошел опять к бюро, заглянув в него, потрогал рукою свои бумаги, опять запер и сел к столу писать письмо губернатору.
Уже было поздно, когда он встал, запечатав письмо. Ему хотелось спать, но он знал, что не заснет и что самые дурные мысли приходят ему в постели. Он кликнул Тихона и пошел с ним по комнатам, чтобы сказать ему, где стлать постель на нынешнюю ночь. Он ходил, примеривая каждый уголок.
Везде ему казалось нехорошо, но хуже всего был привычный диван в кабинете. Диван этот был страшен ему, вероятно по тяжелым мыслям, которые он передумал, лежа на нем. Нигде не было хорошо, но все таки лучше всех был уголок в диванной за фортепиано: он никогда еще не спал тут.
Тихон принес с официантом постель и стал уставлять.
– Не так, не так! – закричал князь и сам подвинул на четверть подальше от угла, и потом опять поближе.
«Ну, наконец все переделал, теперь отдохну», – подумал князь и предоставил Тихону раздевать себя.
Досадливо морщась от усилий, которые нужно было делать, чтобы снять кафтан и панталоны, князь разделся, тяжело опустился на кровать и как будто задумался, презрительно глядя на свои желтые, иссохшие ноги. Он не задумался, а он медлил перед предстоявшим ему трудом поднять эти ноги и передвинуться на кровати. «Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее, поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! – думал он. Он сделал, поджав губы, в двадцатый раз это усилие и лег. Но едва он лег, как вдруг вся постель равномерно заходила под ним вперед и назад, как будто тяжело дыша и толкаясь. Это бывало с ним почти каждую ночь. Он открыл закрывшиеся было глаза.
– Нет спокоя, проклятые! – проворчал он с гневом на кого то. «Да, да, еще что то важное было, очень что то важное я приберег себе на ночь в постели. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что то такое, что то в гостиной было. Княжна Марья что то врала. Десаль что то – дурак этот – говорил. В кармане что то – не вспомню».
– Тишка! Об чем за обедом говорили?
– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»


Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.
Ферапонтов, в жилете, в ситцевой рубахе, стоял у лавки, выходившей на улицу. Увидав Алпатыча, он подошел к нему.
– Добро пожаловать, Яков Алпатыч. Народ из города, а ты в город, – сказал хозяин.
– Что ж так, из города? – сказал Алпатыч.
– И я говорю, – народ глуп. Всё француза боятся.
– Бабьи толки, бабьи толки! – проговорил Алпатыч.
– Так то и я сужу, Яков Алпатыч. Я говорю, приказ есть, что не пустят его, – значит, верно. Да и мужики по три рубля с подводы просят – креста на них нет!
Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное, и с восьми часов было уже жарко. Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда то спешащего, много солдат, но так же, как и всегда, ездили извозчики, купцы стояли у лавок и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.
У дома губернатора Алпатыч нашел большое количество народа, казаков и дорожный экипаж, принадлежавший губернатору. На крыльце Яков Алпатыч встретил двух господ дворян, из которых одного он знал. Знакомый ему дворянин, бывший исправник, говорил с жаром.
– Ведь это не шутки шутить, – говорил он. – Хорошо, кто один. Одна голова и бедна – так одна, а то ведь тринадцать человек семьи, да все имущество… Довели, что пропадать всем, что ж это за начальство после этого?.. Эх, перевешал бы разбойников…
– Да ну, будет, – говорил другой.
– А мне что за дело, пускай слышит! Что ж, мы не собаки, – сказал бывший исправник и, оглянувшись, увидал Алпатыча.
– А, Яков Алпатыч, ты зачем?
– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:
«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)
Народ беспокойно сновал по улицам.
Наложенные верхом возы с домашней посудой, стульями, шкафчиками то и дело выезжали из ворот домов и ехали по улицам. В соседнем доме Ферапонтова стояли повозки и, прощаясь, выли и приговаривали бабы. Дворняжка собака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми.
Алпатыч более поспешным шагом, чем он ходил обыкновенно, вошел во двор и прямо пошел под сарай к своим лошадям и повозке. Кучер спал; он разбудил его, велел закладывать и вошел в сени. В хозяйской горнице слышался детский плач, надрывающиеся рыдания женщины и гневный, хриплый крик Ферапонтова. Кухарка, как испуганная курица, встрепыхалась в сенях, как только вошел Алпатыч.
– До смерти убил – хозяйку бил!.. Так бил, так волочил!..
– За что? – спросил Алпатыч.
– Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит, мы то? Как зачал бить. Так бил, так волочил!
Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и, не желая более ничего знать, подошел к противоположной – хозяйской двери горницы, в которой оставались его покупки.
– Злодей ты, губитель, – прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь из дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней и, увидав Алпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем.
– Аль уж ехать хочешь? – спросил он.
Не отвечая на вопрос и не оглядываясь на хозяина, перебирая свои покупки, Алпатыч спросил, сколько за постой следовало хозяину.
– Сочтем! Что ж, у губернатора был? – спросил Ферапонтов. – Какое решение вышло?
Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказал ему.
– По нашему делу разве увеземся? – сказал Ферапонтов. – Дай до Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! – сказал он.
– Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки.
– Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил.
Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки.
Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла.
Алпатыч вышел на улицу; по улице пробежали два человека к мосту. С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе. Но звуки эти почти не слышны были и не обращали внимания жителей в сравнении с звуками пальбы, слышными за городом. Это было бомбардирование, которое в пятом часу приказал открыть Наполеон по городу, из ста тридцати орудий. Народ первое время не понимал значения этого бомбардирования.
Звуки падавших гранат и ядер возбуждали сначала только любопытство. Жена Ферапонтова, не перестававшая до этого выть под сараем, умолкла и с ребенком на руках вышла к воротам, молча приглядываясь к народу и прислушиваясь к звукам.
К воротам вышли кухарка и лавочник. Все с веселым любопытством старались увидать проносившиеся над их головами снаряды. Из за угла вышло несколько человек людей, оживленно разговаривая.
– То то сила! – говорил один. – И крышку и потолок так в щепки и разбило.
– Как свинья и землю то взрыло, – сказал другой. – Вот так важно, вот так подбодрил! – смеясь, сказал он. – Спасибо, отскочил, а то бы она тебя смазала.
Народ обратился к этим людям. Они приостановились и рассказывали, как подле самих их ядра попали в дом. Между тем другие снаряды, то с быстрым, мрачным свистом – ядра, то с приятным посвистыванием – гранаты, не переставали перелетать через головы народа; но ни один снаряд не падал близко, все переносило. Алпатыч садился в кибиточку. Хозяин стоял в воротах.