Лукасиньский, Валериан

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Валериан Лукаси́ньский (польск. Walerian Łukasiński, 14 апреля 1786, Варшава — 27 февраля 1868, Шлиссельбург) — польский офицер, заговорщик, политический заключенный.





Биография

Родился в дворянской семье.

Служба в армии Герцогства Варшавского

15-го апреля 1807 поступил на службу в армию Герцогства Варшавского. Служил в стрелковом полку, набранном в Плоцке, и принимал участие в летнем походе против пруссаков и русских. В этом походе Лукасиньский отличился в нескольких сражениях и был произведен в подпоручики. При реорганизации войск Варшавского герцогства он перешел в шестой пехотный полк и потом исполнял обязанности адъютанта при инспекторе административного ведомства по военному министерству, князе Яблоновском. В 1809 Лукасиньский в чине поручика принимал участие в австрийской кампании и 5-го июля был произведен в капитаны первого образованного здесь смешанного галицко-французского пехотного полка. После заключения мира он был переведен для занятий в военное министерство, почему и не принимал участия в русском походе 1812 года.

Служба в армии Царства Польского, политическая деятельность

Однако год спустя он вступил в ряды русской армии и принял участие в заграничном походе. При взятии Дрездена Лукасинский попал в австрийский плен, откуда был освобожден 8-го июля 1814 благодаря вмешательству императора Александра І. Вернувшись в Варшаву, Лукасинский вступил в реорганизованную великим князем Константином Павловичем армию Царства Польского, в чине капитана четвертого линейного полка, в котором и дослужился до майора (20 марта 1817). В 1818 написал книжку: «Замечания одного офицера по поводу признанной потребности устройства евреев и в нашей стране», которая была ответом на неблагоприятную для евреев брошюру князя В. Красинского.

В 1819 году основал «национальное масонство» (Wolnomularstwo Narodowe), масонскую организацию, официальной целью которой было улучшение морали в армии и обществе, а скрытой — распространение польских национальных идей и подготовка восстания с целью независимости Польши. В национальное масонство входило около 200 человек, в основном офицеров. В 1820 национальное масонство было формально распущено, но вместо него Лукасиньский создал более глубоко законспирированное Патриотическое товарищество.

Арест и жизнь в заключении

Летом 1822 года Лукасиньского и его товарищей арестовали. Делом «Национального масонства» занялась специальная следственная комиссия, но о «Патриотическом товариществе» власти еще не знали. Лукасиньский выгораживал товарищей, но признавал, что боролся за независимость Польши. 1 июня 1824 года военный суд приговорил его к 9 годам тюрьмы; император Александр I уменьшил срок до 7 лет.

В крепости Замостье, куда направили осужденного, Лукасиньский пытался организовать гарнизонный бунт с целью побега из крепости. Тогда наместник Константин Павлович удвоил ему срок заключения. В октябре 1825 года Лукасиньский дал обширные показания о «Патриотическом обществе», но никто арестован не был — только после восстания декабристов, когда к его показаниям вернулись вновь. Лукасиньского перевезли в Варшаву, где поместили в казарму Волынского полка. Когда в 1830 году вспыхнуло польское восстание, русские войска, отступая из Варшавы, захватили Лукасиньского с собой.

В конце декабря 1830 года по распоряжению Николая I Лукасиньский был водворен в Шлиссельбургскую крепость, где провел всю оставшуюся жизнь (37 лет, самый большой срок заключения в истории Шлиссельбурга[1]). В предписании коменданту говорилось: «Государственного преступника Царства Польского содержать самым тайным образом, чтобы никто, кроме вас, не знал даже его имени и откуда он привезен».

После смерти Николая I Лукасиньский не попал в число вождей польских повстанцев, подлежащих амнистии в связи с коронацией нового императора. В 1858 году племяннице Лукасиньского было отказано в свидании с ним. В 1861 году комендант Шлиссельбурга обратился к императору с просьбой облегчить участь 75-летнего узника, который уже плохо видит и слышит и очень нездоров. Александр II распорядился перевести Лукасиньского в более светлое помещение и разрешить ему прогулки внутри крепости. В 1862 году к Лукасиньскому был допущен католический священник, но в свидании с родными вновь было отказано. Лукасиньский умер в феврале 1868 года, проведя в заключении 46 лет.

Напишите отзыв о статье "Лукасиньский, Валериан"

Примечания

  1. «Наука и жизнь» 12 1993

Ссылки

  • [www.emazury.com/sybiracy/pliki/znani/10lukasinskii.htm Биография]

Отрывок, характеризующий Лукасиньский, Валериан

Шестой роты человек двадцать, шедшие в деревню, присоединились к тащившим; и плетень, саженей в пять длины и в сажень ширины, изогнувшись, надавя и режа плечи пыхтевших солдат, двинулся вперед по улице деревни.
– Иди, что ли… Падай, эка… Чего стал? То то… Веселые, безобразные ругательства не замолкали.
– Вы чего? – вдруг послышался начальственный голос солдата, набежавшего на несущих.
– Господа тут; в избе сам анарал, а вы, черти, дьяволы, матершинники. Я вас! – крикнул фельдфебель и с размаху ударил в спину первого подвернувшегося солдата. – Разве тихо нельзя?
Солдаты замолкли. Солдат, которого ударил фельдфебель, стал, покряхтывая, обтирать лицо, которое он в кровь разодрал, наткнувшись на плетень.
– Вишь, черт, дерется как! Аж всю морду раскровянил, – сказал он робким шепотом, когда отошел фельдфебель.
– Али не любишь? – сказал смеющийся голос; и, умеряя звуки голосов, солдаты пошли дальше. Выбравшись за деревню, они опять заговорили так же громко, пересыпая разговор теми же бесцельными ругательствами.
В избе, мимо которой проходили солдаты, собралось высшее начальство, и за чаем шел оживленный разговор о прошедшем дне и предполагаемых маневрах будущего. Предполагалось сделать фланговый марш влево, отрезать вице короля и захватить его.
Когда солдаты притащили плетень, уже с разных сторон разгорались костры кухонь. Трещали дрова, таял снег, и черные тени солдат туда и сюда сновали по всему занятому, притоптанному в снегу, пространству.
Топоры, тесаки работали со всех сторон. Все делалось без всякого приказания. Тащились дрова про запас ночи, пригораживались шалашики начальству, варились котелки, справлялись ружья и амуниция.
Притащенный плетень осьмою ротой поставлен полукругом со стороны севера, подперт сошками, и перед ним разложен костер. Пробили зарю, сделали расчет, поужинали и разместились на ночь у костров – кто чиня обувь, кто куря трубку, кто, донага раздетый, выпаривая вшей.


Казалось бы, что в тех, почти невообразимо тяжелых условиях существования, в которых находились в то время русские солдаты, – без теплых сапог, без полушубков, без крыши над головой, в снегу при 18° мороза, без полного даже количества провианта, не всегда поспевавшего за армией, – казалось, солдаты должны бы были представлять самое печальное и унылое зрелище.
Напротив, никогда, в самых лучших материальных условиях, войско не представляло более веселого, оживленного зрелища. Это происходило оттого, что каждый день выбрасывалось из войска все то, что начинало унывать или слабеть. Все, что было физически и нравственно слабого, давно уже осталось назади: оставался один цвет войска – по силе духа и тела.
К осьмой роте, пригородившей плетень, собралось больше всего народа. Два фельдфебеля присели к ним, и костер их пылал ярче других. Они требовали за право сиденья под плетнем приношения дров.
– Эй, Макеев, что ж ты …. запропал или тебя волки съели? Неси дров то, – кричал один краснорожий рыжий солдат, щурившийся и мигавший от дыма, но не отодвигавшийся от огня. – Поди хоть ты, ворона, неси дров, – обратился этот солдат к другому. Рыжий был не унтер офицер и не ефрейтор, но был здоровый солдат, и потому повелевал теми, которые были слабее его. Худенький, маленький, с вострым носиком солдат, которого назвали вороной, покорно встал и пошел было исполнять приказание, но в это время в свет костра вступила уже тонкая красивая фигура молодого солдата, несшего беремя дров.
– Давай сюда. Во важно то!
Дрова наломали, надавили, поддули ртами и полами шинелей, и пламя зашипело и затрещало. Солдаты, придвинувшись, закурили трубки. Молодой, красивый солдат, который притащил дрова, подперся руками в бока и стал быстро и ловко топотать озябшими ногами на месте.
– Ах, маменька, холодная роса, да хороша, да в мушкатера… – припевал он, как будто икая на каждом слоге песни.
– Эй, подметки отлетят! – крикнул рыжий, заметив, что у плясуна болталась подметка. – Экой яд плясать!
Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.