Лукас, Фрэнк

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Фрэнк Лукас
англ. Frank Lucas

Фрэнк Лукас во время задержания, январь 1975 года
Дата рождения:

9 сентября 1930(1930-09-09) (93 года)

Место рождения:

Ла-Грейндж,
Северная Каролина, США

Гражданство:

США США

Преступления
Преступления:

Гангстер, наркоторговец

Дата ареста:

1975, 1984

Фрэнк Лукас (англ. Frank Lucas; род. 9 сентября 1930, Гринсборо, Северная Каролина) — бывший гангстер и криминальный авторитет. Был организатором перевозок героина во время войны во Вьетнаме с помощью самолётов американских ВВС. По словам самого Лукаса, перевозка наркотиков осуществлялась в гробах погибших американских солдат[1], однако его помощник Лесли Аткинсон заявлял, что это ложь[2].

В 2007 году по мотивам биографии Лукаса был снят фильм «Гангстер» (англ. American Gangster). Главную роль сыграл известный актёр Дензел Вашингтон. Сценарий был написан по рассказам самого Лукаса.





Ранние годы

Фрэнк Лукас родился и вырос в бедном квартале в Северной Каролине. В 14 лет перебрался в Гарлем, сбежав туда по совету матери после своей ссоры с бывшим работодателем.[3] Через три года скитаний пришёл на службу к известному гарлемскому авторитету Эллсуорту «Бампи» Джонсону. Его связь с Бампи попала под сомнение, так как Лукас утверждал, что был водителем Джонсона 15 лет, хотя Джонсон после своей очередной отсидки в тюрьме прожил всего 5 лет (до своей смерти в 1968 году). А в соответствии с заявлениями вдовы Джонсона, многие из описаний, которые Лукас рассказал о своей жизни и о Бампи, на самом деле принадлежат другому молодому человеку по имени Зак Уолкер, который жил с Бампи и его семьёй, а затем предал его.[4] Тем не менее, вступив в 17 лет в группировку Джонсона, Лукас прошёл очень хорошую школу. Начав рядовым «бойцом», он вскоре стал личным шофёром босса. А так как в криминальном мире шофёр — это не только человек за рулём, но и доверенное лицо шефа, Фрэнк мог вблизи наблюдать, как делаются дела и ведутся переговоры в мафиозных верхах.

Криминальная деятельность

После смерти своего босса Фрэнк Лукас вплотную занялся главной деятельностью Гарлема тех времён — продажей героина. Занимаясь мелкой наркоторговлей, Лукас вскоре понял, что для достижения успеха ему пришлось бы нарушить монополию, которая на тот момент принадлежала итальянской мафии в Нью-Йорке. В одной из своих поездок в Стиуэлл, Оклахома, он в конце концов добрался до своего кузена, бывшего сержанта американской армии Лесли Аткинсона — деревенского паренька из Голдсборо (Северная Каролина), сестра которого оказалась замужем за одним из двоюродных братьев Лукаса. Лукас позже сказал: «Айк знал там всё, каждого чёрного парня в армии, от повара и дальше вверх.»

В интервью для журнала, опубликованного в 2000 году, Лукас рассказал, как они с Лесли Аткинсоном поставляли наркотики среди трупов американских солдат:

Мы смогли сделать это, всё в порядке … ха-ха-ха … Кто, чёрт возьми, станет смотреть в гроб убитого солдата? Ха-ха-ха… Мы сделали 28 копий государственных гробов… только мы исправили их — мы сделали их с двойным дном, достаточно большим, чтобы загрузить 6, может быть, 8 килограммов… Это должно было быть хорошо скрыто. Нельзя было допустить, чтобы это дерьмо там скользило. Айк был очень умным, поэтому он следил, чтобы мы использовали гробы крупных ребят. Он не подкладывал их [наркотики] в гробы худых парней…[3]

Тем не менее, Аткинсон сказал, что они поставляли наркотики в мебели, а не в гробах.[5] Какой бы метод он ни использовал, факт в том, что Лукас перевозил контрабандные наркотики в США из Азии. По его словам, он "делал" миллион долларов в день, продавая наркотики на 116-й улице в Гарлеме. Федеральный судья Стерлинг Джонсон, который был специальным прокурором по борьбе с распространением наркотиков в Нью-Йорке в то время, охарактеризовал схему Лукаса как «одну из самых вопиющих международных банд по контрабанде наркотиков. Фрэнк Лукас — новатор, который получил свои связи за пределами США, а затем продавал наркотики у себя на улице. Он был связан с сицилийскими и мексиканскими бандами, держа огромную монополию на рынок героина в Манхэттене» В одном из интервью Лукас сказал: «Я хотел быть богатым. Я хотел быть таким же богатым, как Дональд Трамп, и да поможет мне бог, я сделал это».

Арест

В январе 1975 года в дом Лукаса в Тинеке в Нью-Джерси нагрянула целевая группа в составе 10 агентов из группы Управления по борьбе с наркотиками и 10 человек из нью-йоркской полиции по борьбе с организованной преступностью (OCCB). В его доме нашли 584683 доллара США. Позднее он был осуждён Федеральным судом за контрабанду наркотиков. В следующем году он был приговорен к 70 годам лишения свободы. После этого Лукас представил доказательства, которые привели к более чем сотне арестов, связанных с наркотиками. Для его безопасности в 1977 году Лукас и его семья были размещены в рамках программы защиты свидетелей.[6] В 1981 году, после 5 лет заключения, его 40-летний срок по приговору федерального суда и 30-летний срок по приговору суда штата были снижены, и он получил условно-досрочное освобождение, выйдя на свободу в 1983 году. В 1984 году он был пойман и осуждён за попытку обменять унцию героина и 13 000 долларов на килограмм кокаина. Был вновь осуждён, теперь уже на 7 лет. Фрэнк Лукас был освобождён из тюрьмы в 1991 году.

Напишите отзыв о статье "Лукас, Фрэнк"

Примечания

  1. [www.arthouse.ru/attachment.asp?id=6068/ Беседа Ники Барнса и Френка Лукаса](недоступная ссылка)
  2. [web.archive.org/web/20080303045644/http%3A//edition.cnn.com/2008/SHOWBIZ/Movies/01/22/film.american.gangster.ap/index.html%3Firef%3Dmpstoryview Is 'American Gangster' really all that 'true'?]
  3. 1 2 [nymag.com/nymetro/news/people/features/3649/ The return of Superfly]
  4. Mayme Hatcher Johnson. Harlem Godfather: The Rap on my Husband, Ellsworth «Bumpy» Johnson (when ed.). Oshun Publishing Company, Inc.; First edition (February 29, 2008). p. 248.
  5. [www.jackmobb.com/News_rumor.html/ Is 'American Gangster' really all that 'true'?]
  6. [www.crimemagazine.com/07/teaneck_raid,1014-7.htm/ Franck Lucas Criminal career]

Отрывок, характеризующий Лукас, Фрэнк


Москва между тем была пуста. В ней были еще люди, в ней оставалась еще пятидесятая часть всех бывших прежде жителей, но она была пуста. Она была пуста, как пуст бывает домирающий обезматочивший улей.
В обезматочившем улье уже нет жизни, но на поверхностный взгляд он кажется таким же живым, как и другие.
Так же весело в жарких лучах полуденного солнца вьются пчелы вокруг обезматочившего улья, как и вокруг других живых ульев; так же издалека пахнет от него медом, так же влетают и вылетают из него пчелы. Но стоит приглядеться к нему, чтобы понять, что в улье этом уже нет жизни. Не так, как в живых ульях, летают пчелы, не тот запах, не тот звук поражают пчеловода. На стук пчеловода в стенку больного улья вместо прежнего, мгновенного, дружного ответа, шипенья десятков тысяч пчел, грозно поджимающих зад и быстрым боем крыльев производящих этот воздушный жизненный звук, – ему отвечают разрозненные жужжания, гулко раздающиеся в разных местах пустого улья. Из летка не пахнет, как прежде, спиртовым, душистым запахом меда и яда, не несет оттуда теплом полноты, а с запахом меда сливается запах пустоты и гнили. У летка нет больше готовящихся на погибель для защиты, поднявших кверху зады, трубящих тревогу стражей. Нет больше того ровного и тихого звука, трепетанья труда, подобного звуку кипенья, а слышится нескладный, разрозненный шум беспорядка. В улей и из улья робко и увертливо влетают и вылетают черные продолговатые, смазанные медом пчелы грабительницы; они не жалят, а ускользают от опасности. Прежде только с ношами влетали, а вылетали пустые пчелы, теперь вылетают с ношами. Пчеловод открывает нижнюю колодезню и вглядывается в нижнюю часть улья. Вместо прежде висевших до уза (нижнего дна) черных, усмиренных трудом плетей сочных пчел, держащих за ноги друг друга и с непрерывным шепотом труда тянущих вощину, – сонные, ссохшиеся пчелы в разные стороны бредут рассеянно по дну и стенкам улья. Вместо чисто залепленного клеем и сметенного веерами крыльев пола на дне лежат крошки вощин, испражнения пчел, полумертвые, чуть шевелящие ножками и совершенно мертвые, неприбранные пчелы.
Пчеловод открывает верхнюю колодезню и осматривает голову улья. Вместо сплошных рядов пчел, облепивших все промежутки сотов и греющих детву, он видит искусную, сложную работу сотов, но уже не в том виде девственности, в котором она бывала прежде. Все запущено и загажено. Грабительницы – черные пчелы – шныряют быстро и украдисто по работам; свои пчелы, ссохшиеся, короткие, вялые, как будто старые, медленно бродят, никому не мешая, ничего не желая и потеряв сознание жизни. Трутни, шершни, шмели, бабочки бестолково стучатся на лету о стенки улья. Кое где между вощинами с мертвыми детьми и медом изредка слышится с разных сторон сердитое брюзжание; где нибудь две пчелы, по старой привычке и памяти очищая гнездо улья, старательно, сверх сил, тащат прочь мертвую пчелу или шмеля, сами не зная, для чего они это делают. В другом углу другие две старые пчелы лениво дерутся, или чистятся, или кормят одна другую, сами не зная, враждебно или дружелюбно они это делают. В третьем месте толпа пчел, давя друг друга, нападает на какую нибудь жертву и бьет и душит ее. И ослабевшая или убитая пчела медленно, легко, как пух, спадает сверху в кучу трупов. Пчеловод разворачивает две средние вощины, чтобы видеть гнездо. Вместо прежних сплошных черных кругов спинка с спинкой сидящих тысяч пчел и блюдущих высшие тайны родного дела, он видит сотни унылых, полуживых и заснувших остовов пчел. Они почти все умерли, сами не зная этого, сидя на святыне, которую они блюли и которой уже нет больше. От них пахнет гнилью и смертью. Только некоторые из них шевелятся, поднимаются, вяло летят и садятся на руку врагу, не в силах умереть, жаля его, – остальные, мертвые, как рыбья чешуя, легко сыплются вниз. Пчеловод закрывает колодезню, отмечает мелом колодку и, выбрав время, выламывает и выжигает ее.
Так пуста была Москва, когда Наполеон, усталый, беспокойный и нахмуренный, ходил взад и вперед у Камерколлежского вала, ожидая того хотя внешнего, но необходимого, по его понятиям, соблюдения приличий, – депутации.
В разных углах Москвы только бессмысленно еще шевелились люди, соблюдая старые привычки и не понимая того, что они делали.
Когда Наполеону с должной осторожностью было объявлено, что Москва пуста, он сердито взглянул на доносившего об этом и, отвернувшись, продолжал ходить молча.
– Подать экипаж, – сказал он. Он сел в карету рядом с дежурным адъютантом и поехал в предместье.
– «Moscou deserte. Quel evenemeDt invraisemblable!» [«Москва пуста. Какое невероятное событие!»] – говорил он сам с собой.
Он не поехал в город, а остановился на постоялом дворе Дорогомиловского предместья.
Le coup de theatre avait rate. [Не удалась развязка театрального представления.]


Русские войска проходили через Москву с двух часов ночи и до двух часов дня и увлекали за собой последних уезжавших жителей и раненых.
Самая большая давка во время движения войск происходила на мостах Каменном, Москворецком и Яузском.
В то время как, раздвоившись вокруг Кремля, войска сперлись на Москворецком и Каменном мостах, огромное число солдат, пользуясь остановкой и теснотой, возвращались назад от мостов и украдчиво и молчаливо прошныривали мимо Василия Блаженного и под Боровицкие ворота назад в гору, к Красной площади, на которой по какому то чутью они чувствовали, что можно брать без труда чужое. Такая же толпа людей, как на дешевых товарах, наполняла Гостиный двор во всех его ходах и переходах. Но не было ласково приторных, заманивающих голосов гостинодворцев, не было разносчиков и пестрой женской толпы покупателей – одни были мундиры и шинели солдат без ружей, молчаливо с ношами выходивших и без ноши входивших в ряды. Купцы и сидельцы (их было мало), как потерянные, ходили между солдатами, отпирали и запирали свои лавки и сами с молодцами куда то выносили свои товары. На площади у Гостиного двора стояли барабанщики и били сбор. Но звук барабана заставлял солдат грабителей не, как прежде, сбегаться на зов, а, напротив, заставлял их отбегать дальше от барабана. Между солдатами, по лавкам и проходам, виднелись люди в серых кафтанах и с бритыми головами. Два офицера, один в шарфе по мундиру, на худой темно серой лошади, другой в шинели, пешком, стояли у угла Ильинки и о чем то говорили. Третий офицер подскакал к ним.