Лука Хрисоверг

Патриарх Лука Хризоверг Πατριάρχης Λουκᾶς Χρυσοβέργης
Архиепископ Константинополя — Нового Рима и Вселенский Патриарх
1156 — 1169
Предшественник:	Константин IV Хлиарин
Преемник:	Михаил III

Лука́ Хрисове́рг или Лука́ Хризове́рг (греч. Λουκᾶς Χρυσοβέργης; XII век) — Патриарх Константинопольский с 1156 по 1169 год.

Место и год рождения Луки — неизвестны. До патриаршества Лука был иноком. Патриаршество Луки это широкая церковно-законодательная деятельность. Лука созвал несколько церковных соборов в столице и от имени их издал определения, которые сохранились. Целью соборных определений было как исправление недостатков в положении клириков, так и разрешение отдельных вопросов, общего церковного значения. Соборные определения изданы в 119 томе Греческой патрологии. Клирики управляли домами или чужими поместьями, служили в магистратуре, исправляли должности сборщиков податей, занимались адвокатурой в судах, содержали бани, даже питейные заведения и публичные дома. Все эти занятия были запрещены соборными определениями и, согласно этим определениям, клирики, виновные в них, впоследствии должны быть подвержены наказаниям. Соборные определения запрещали священникам и дьяконам заниматься медицинской практикой, причиной этого было следующее: клирики во время врачебных занятий снимали платье, присвоенное им званию, и надевали мирскую одежду, чтобы ни чем не отличаться от прочих врачей. Во время патриаршества Луки на соборе решался вопрос о крещении мальчиков мусульман, взятых в плен. В Византии их старались крестить; однако выяснилось, что часть из них крещены в детстве. Оказалось, что в отдельных местах родители мусульмане крестили своих детей у православных священников в суеверии о том, что таким образом их дети будут избавлены от демонских напастей и не станут пахнуть по-собачьи. Встал вопрос о действительности такого крещения. Собор постановил: крещение, совершаемое мусульманами над своими детьми у православных священников, считать не святым крещением, а волшебством и некоторого рода врачеванием и определил крестить снова мусульманских мальчиков, взятых в плен. Другой вопрос, поднятый на соборе был следующий — один византийский аристократ дал обет поститься все среды в честь Иоанна Крестителя, на среду падал праздник Рождества Христова; вельможа обратился к императору Мануилу с вопросом о том, следует ли сохранять обет. Мануил поручил собору решить данный вопрос, собор одобрил обет аристократа, но разрешил ему не соблюдать пост в этот праздник. В правление патриарха Луки Хризоверга, по его инициативе, запрещен следующий соблазнительный обычай: в праздник святых Нотариев учителя, учившие детей чистописанию (нотарии), имели обыкновение надевать сценические маски и в таком виде появляться в публичных местах. Патриарх запретил делать это на будущее время.

На Константинопольском соборе 1157 года, под председательством Луки Хризоверга, учение Сотириха о жертве Христа было осуждено как еретическое.

А. П. Лебедев считает, что в отношениях с императором патриарх Лука Хризоверг иногда проявлял приличное его сану дерзновение, но иногда унижался до непозволительной лести. Император Мануил, по поводу военного триумфа, решил устроить религиозную процессию в храм Софии, при этом он захотел, чтобы в этой процессии принял участие и гостивший в это время в Византии султан Кылыч-Арслан, но Лука воспротивился воле правителя. Патриарх в этом случае показывает себя с лучшей стороны и проявляет ревность и дерзновение. Но едва ли кто похвалит этого патриарха, позволившего закончить «деяния» одного собора, бывшего при нем, следующими льстивыми словами императору Мануилу: «Молимся и с царем Давидом поем: да положит Бог престол его (Мануила), как дни неба, и уготовает семя его (Мануила) в век, и исполнит все желания сердца его, все народы да послужат ему», странно читать это потому, что сам Лука Хрисоверг не охотно склонился к мнению императора, провозглашенному на указанном соборе.

Лука Хрисоверг в 1160 года состоял в переписке с русским великим князем Андреем Боголюбским, сохранилась грамата Луки к великому князю. Андрей Боголюбский стремился иметь в своей области отдельного митрополита, но Лука ответил князю отказом. Известен ряд стихотворений религиозного содержания, принадлежащих перу Луки Хрисоверга.

Ссылки

• [www.ec-patr.org/list/index.php?lang=gr&id=116 Λουκᾶς Χρυσοβέργης]
• [books.google.ru/books?id=8_QUAAAAQAAJ&printsec=frontcover&hl=ru#v=onepage&q&f=false PG 119. col. 770]
• [nasledie.russportal.ru/index.php?id=history.luka_hrisoverg01 Грамата цареградскаго патріарха Луки Хрисоверга къ кн. Андрею Боголюбскому.]
• А. П. Лебедев [commons.wikimedia.org/w/index.php?title=File:07_Исторические_очерки_состояния_Византийско-восточной_церкви_от_конца_XI-го_до_половины_XV-го_века_(Том_VII)_1902_г..pdf&page=195 Исторические очерки состояния Византийско-восточной церкви от конца XI-го до половины XV-го века (Том VII) 1902 г. стр. 184] [azbyka.ru/otechnik/Aleksej_Lebedev/istoricheskie-ocherki-vizantijsko-vostochnoj-tserkvi-ot-kontsa-xi-go-do-poloviny-xv-go-veka/4]
• Алмазов А. И. [commons.wikimedia.org/wiki/File:Alm1903b.djvu Неизданные канонические ответы Константинопольского патриарха Луки Хризоверга и митрополита Родосского Нила. Одесса, 1903.]
• [www.religiocivilis.ru/hristianstvo/christ-l/3851-luka-hrisoverg-.html Лука Хрисоверг]

Отрывок, характеризующий Лука Хрисоверг

Вернувшись домой, Пьер долго не мог заснуть, думая о том, что с ним случилось. Что же случилось с ним? Ничего. Он только понял, что женщина, которую он знал ребенком, про которую он рассеянно говорил: «да, хороша», когда ему говорили, что Элен красавица, он понял, что эта женщина может принадлежать ему.
«Но она глупа, я сам говорил, что она глупа, – думал он. – Что то гадкое есть в том чувстве, которое она возбудила во мне, что то запрещенное. Мне говорили, что ее брат Анатоль был влюблен в нее, и она влюблена в него, что была целая история, и что от этого услали Анатоля. Брат ее – Ипполит… Отец ее – князь Василий… Это нехорошо», думал он; и в то же время как он рассуждал так (еще рассуждения эти оставались неоконченными), он заставал себя улыбающимся и сознавал, что другой ряд рассуждений всплывал из за первых, что он в одно и то же время думал о ее ничтожестве и мечтал о том, как она будет его женой, как она может полюбить его, как она может быть совсем другою, и как всё то, что он об ней думал и слышал, может быть неправдою. И он опять видел ее не какою то дочерью князя Василья, а видел всё ее тело, только прикрытое серым платьем. «Но нет, отчего же прежде не приходила мне в голову эта мысль?» И опять он говорил себе, что это невозможно; что что то гадкое, противоестественное, как ему казалось, нечестное было бы в этом браке. Он вспоминал ее прежние слова, взгляды, и слова и взгляды тех, кто их видал вместе. Он вспомнил слова и взгляды Анны Павловны, когда она говорила ему о доме, вспомнил тысячи таких намеков со стороны князя Василья и других, и на него нашел ужас, не связал ли он уж себя чем нибудь в исполнении такого дела, которое, очевидно, нехорошо и которое он не должен делать. Но в то же время, как он сам себе выражал это решение, с другой стороны души всплывал ее образ со всею своею женственной красотою.


В ноябре месяце 1805 года князь Василий должен был ехать на ревизию в четыре губернии. Он устроил для себя это назначение с тем, чтобы побывать заодно в своих расстроенных имениях, и захватив с собой (в месте расположения его полка) сына Анатоля, с ним вместе заехать к князю Николаю Андреевичу Болконскому с тем, чтоб женить сына на дочери этого богатого старика. Но прежде отъезда и этих новых дел, князю Василью нужно было решить дела с Пьером, который, правда, последнее время проводил целые дни дома, т. е. у князя Василья, у которого он жил, был смешон, взволнован и глуп (как должен быть влюбленный) в присутствии Элен, но всё еще не делал предложения.
«Tout ca est bel et bon, mais il faut que ca finisse», [Всё это хорошо, но надо это кончить,] – сказал себе раз утром князь Василий со вздохом грусти, сознавая, что Пьер, стольким обязанный ему (ну, да Христос с ним!), не совсем хорошо поступает в этом деле. «Молодость… легкомыслие… ну, да Бог с ним, – подумал князь Василий, с удовольствием чувствуя свою доброту: – mais il faut, que ca finisse. После завтра Лёлины именины, я позову кое кого, и ежели он не поймет, что он должен сделать, то уже это будет мое дело. Да, мое дело. Я – отец!»
Пьер полтора месяца после вечера Анны Павловны и последовавшей за ним бессонной, взволнованной ночи, в которую он решил, что женитьба на Элен была бы несчастие, и что ему нужно избегать ее и уехать, Пьер после этого решения не переезжал от князя Василья и с ужасом чувствовал, что каждый день он больше и больше в глазах людей связывается с нею, что он не может никак возвратиться к своему прежнему взгляду на нее, что он не может и оторваться от нее, что это будет ужасно, но что он должен будет связать с нею свою судьбу. Может быть, он и мог бы воздержаться, но не проходило дня, чтобы у князя Василья (у которого редко бывал прием) не было бы вечера, на котором должен был быть Пьер, ежели он не хотел расстроить общее удовольствие и обмануть ожидания всех. Князь Василий в те редкие минуты, когда бывал дома, проходя мимо Пьера, дергал его за руку вниз, рассеянно подставлял ему для поцелуя выбритую, морщинистую щеку и говорил или «до завтра», или «к обеду, а то я тебя не увижу», или «я для тебя остаюсь» и т. п. Но несмотря на то, что, когда князь Василий оставался для Пьера (как он это говорил), он не говорил с ним двух слов, Пьер не чувствовал себя в силах обмануть его ожидания. Он каждый день говорил себе всё одно и одно: «Надо же, наконец, понять ее и дать себе отчет: кто она? Ошибался ли я прежде или теперь ошибаюсь? Нет, она не глупа; нет, она прекрасная девушка! – говорил он сам себе иногда. – Никогда ни в чем она не ошибается, никогда она ничего не сказала глупого. Она мало говорит, но то, что она скажет, всегда просто и ясно. Так она не глупа. Никогда она не смущалась и не смущается. Так она не дурная женщина!» Часто ему случалось с нею начинать рассуждать, думать вслух, и всякий раз она отвечала ему на это либо коротким, но кстати сказанным замечанием, показывавшим, что ее это не интересует, либо молчаливой улыбкой и взглядом, которые ощутительнее всего показывали Пьеру ее превосходство. Она была права, признавая все рассуждения вздором в сравнении с этой улыбкой.
Она обращалась к нему всегда с радостной, доверчивой, к нему одному относившейся улыбкой, в которой было что то значительней того, что было в общей улыбке, украшавшей всегда ее лицо. Пьер знал, что все ждут только того, чтобы он, наконец, сказал одно слово, переступил через известную черту, и он знал, что он рано или поздно переступит через нее; но какой то непонятный ужас охватывал его при одной мысли об этом страшном шаге. Тысячу раз в продолжение этого полутора месяца, во время которого он чувствовал себя всё дальше и дальше втягиваемым в ту страшившую его пропасть, Пьер говорил себе: «Да что ж это? Нужна решимость! Разве нет у меня ее?»
Он хотел решиться, но с ужасом чувствовал, что не было у него в этом случае той решимости, которую он знал в себе и которая действительно была в нем. Пьер принадлежал к числу тех людей, которые сильны только тогда, когда они чувствуют себя вполне чистыми. А с того дня, как им владело то чувство желания, которое он испытал над табакеркой у Анны Павловны, несознанное чувство виноватости этого стремления парализировало его решимость.
В день именин Элен у князя Василья ужинало маленькое общество людей самых близких, как говорила княгиня, родные и друзья. Всем этим родным и друзьям дано было чувствовать, что в этот день должна решиться участь именинницы.
Гости сидели за ужином. Княгиня Курагина, массивная, когда то красивая, представительная женщина сидела на хозяйском месте. По обеим сторонам ее сидели почетнейшие гости – старый генерал, его жена, Анна Павловна Шерер; в конце стола сидели менее пожилые и почетные гости, и там же сидели домашние, Пьер и Элен, – рядом. Князь Василий не ужинал: он похаживал вокруг стола, в веселом расположении духа, подсаживаясь то к тому, то к другому из гостей. Каждому он говорил небрежное и приятное слово, исключая Пьера и Элен, которых присутствия он не замечал, казалось. Князь Василий оживлял всех. Ярко горели восковые свечи, блестели серебро и хрусталь посуды, наряды дам и золото и серебро эполет; вокруг стола сновали слуги в красных кафтанах; слышались звуки ножей, стаканов, тарелок и звуки оживленного говора нескольких разговоров вокруг этого стола. Слышно было, как старый камергер в одном конце уверял старушку баронессу в своей пламенной любви к ней и ее смех; с другой – рассказ о неуспехе какой то Марьи Викторовны. У середины стола князь Василий сосредоточил вокруг себя слушателей. Он рассказывал дамам, с шутливой улыбкой на губах, последнее – в среду – заседание государственного совета, на котором был получен и читался Сергеем Кузьмичем Вязмитиновым, новым петербургским военным генерал губернатором, знаменитый тогда рескрипт государя Александра Павловича из армии, в котором государь, обращаясь к Сергею Кузьмичу, говорил, что со всех сторон получает он заявления о преданности народа, и что заявление Петербурга особенно приятно ему, что он гордится честью быть главою такой нации и постарается быть ее достойным. Рескрипт этот начинался словами: Сергей Кузьмич! Со всех сторон доходят до меня слухи и т. д.