Лукоморье
Поделись знанием:
Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?
Теперь он часто вспоминал свой разговор с князем Андреем и вполне соглашался с ним, только несколько иначе понимая мысль князя Андрея. Князь Андрей думал и говорил, что счастье бывает только отрицательное, но он говорил это с оттенком горечи и иронии. Как будто, говоря это, он высказывал другую мысль – о том, что все вложенные в нас стремленья к счастью положительному вложены только для того, чтобы, не удовлетворяя, мучить нас. Но Пьер без всякой задней мысли признавал справедливость этого. Отсутствие страданий, удовлетворение потребностей и вследствие того свобода выбора занятий, то есть образа жизни, представлялись теперь Пьеру несомненным и высшим счастьем человека. Здесь, теперь только, в первый раз Пьер вполне оценил наслажденье еды, когда хотелось есть, питья, когда хотелось пить, сна, когда хотелось спать, тепла, когда было холодно, разговора с человеком, когда хотелось говорить и послушать человеческий голос. Удовлетворение потребностей – хорошая пища, чистота, свобода – теперь, когда он был лишен всего этого, казались Пьеру совершенным счастием, а выбор занятия, то есть жизнь, теперь, когда выбор этот был так ограничен, казались ему таким легким делом, что он забывал то, что избыток удобств жизни уничтожает все счастие удовлетворения потребностей, а большая свобода выбора занятий, та свобода, которую ему в его жизни давали образование, богатство, положение в свете, что эта то свобода и делает выбор занятий неразрешимо трудным и уничтожает самую потребность и возможность занятия.
Все мечтания Пьера теперь стремились к тому времени, когда он будет свободен. А между тем впоследствии и во всю свою жизнь Пьер с восторгом думал и говорил об этом месяце плена, о тех невозвратимых, сильных и радостных ощущениях и, главное, о том полном душевном спокойствии, о совершенной внутренней свободе, которые он испытывал только в это время.
Когда он в первый день, встав рано утром, вышел на заре из балагана и увидал сначала темные купола, кресты Ново Девичьего монастыря, увидал морозную росу на пыльной траве, увидал холмы Воробьевых гор и извивающийся над рекою и скрывающийся в лиловой дали лесистый берег, когда ощутил прикосновение свежего воздуха и услыхал звуки летевших из Москвы через поле галок и когда потом вдруг брызнуло светом с востока и торжественно выплыл край солнца из за тучи, и купола, и кресты, и роса, и даль, и река, все заиграло в радостном свете, – Пьер почувствовал новое, не испытанное им чувство радости и крепости жизни.
И чувство это не только не покидало его во все время плена, но, напротив, возрастало в нем по мере того, как увеличивались трудности его положения.
Чувство это готовности на все, нравственной подобранности еще более поддерживалось в Пьере тем высоким мнением, которое, вскоре по его вступлении в балаган, установилось о нем между его товарищами. Пьер с своим знанием языков, с тем уважением, которое ему оказывали французы, с своей простотой, отдававший все, что у него просили (он получал офицерские три рубля в неделю), с своей силой, которую он показал солдатам, вдавливая гвозди в стену балагана, с кротостью, которую он выказывал в обращении с товарищами, с своей непонятной для них способностью сидеть неподвижно и, ничего не делая, думать, представлялся солдатам несколько таинственным и высшим существом. Те самые свойства его, которые в том свете, в котором он жил прежде, были для него если не вредны, то стеснительны – его сила, пренебрежение к удобствам жизни, рассеянность, простота, – здесь, между этими людьми, давали ему положение почти героя. И Пьер чувствовал, что этот взгляд обязывал его.
В ночь с 6 го на 7 е октября началось движение выступавших французов: ломались кухни, балаганы, укладывались повозки и двигались войска и обозы.
В семь часов утра конвой французов, в походной форме, в киверах, с ружьями, ранцами и огромными мешками, стоял перед балаганами, и французский оживленный говор, пересыпаемый ругательствами, перекатывался по всей линии.
В балагане все были готовы, одеты, подпоясаны, обуты и ждали только приказания выходить. Больной солдат Соколов, бледный, худой, с синими кругами вокруг глаз, один, не обутый и не одетый, сидел на своем месте и выкатившимися от худобы глазами вопросительно смотрел на не обращавших на него внимания товарищей и негромко и равномерно стонал. Видимо, не столько страдания – он был болен кровавым поносом, – сколько страх и горе оставаться одному заставляли его стонать.
Пьер, обутый в башмаки, сшитые для него Каратаевым из цибика, который принес француз для подшивки себе подошв, подпоясанный веревкою, подошел к больному и присел перед ним на корточки.
– Что ж, Соколов, они ведь не совсем уходят! У них тут гошпиталь. Может, тебе еще лучше нашего будет, – сказал Пьер.
– О господи! О смерть моя! О господи! – громче застонал солдат.
– Да я сейчас еще спрошу их, – сказал Пьер и, поднявшись, пошел к двери балагана. В то время как Пьер подходил к двери, снаружи подходил с двумя солдатами тот капрал, который вчера угощал Пьера трубкой. И капрал и солдаты были в походной форме, в ранцах и киверах с застегнутыми чешуями, изменявшими их знакомые лица.
Капрал шел к двери с тем, чтобы, по приказанию начальства, затворить ее. Перед выпуском надо было пересчитать пленных.
– Caporal, que fera t on du malade?.. [Капрал, что с больным делать?..] – начал Пьер; но в ту минуту, как он говорил это, он усумнился, тот ли это знакомый его капрал или другой, неизвестный человек: так непохож был на себя капрал в эту минуту. Кроме того, в ту минуту, как Пьер говорил это, с двух сторон вдруг послышался треск барабанов. Капрал нахмурился на слова Пьера и, проговорив бессмысленное ругательство, захлопнул дверь. В балагане стало полутемно; с двух сторон резко трещали барабаны, заглушая стоны больного.
«Вот оно!.. Опять оно!» – сказал себе Пьер, и невольный холод пробежал по его спине. В измененном лице капрала, в звуке его голоса, в возбуждающем и заглушающем треске барабанов Пьер узнал ту таинственную, безучастную силу, которая заставляла людей против своей воли умерщвлять себе подобных, ту силу, действие которой он видел во время казни. Бояться, стараться избегать этой силы, обращаться с просьбами или увещаниями к людям, которые служили орудиями ее, было бесполезно. Это знал теперь Пьер. Надо было ждать и терпеть. Пьер не подошел больше к больному и не оглянулся на него. Он, молча, нахмурившись, стоял у двери балагана.
Когда двери балагана отворились и пленные, как стадо баранов, давя друг друга, затеснились в выходе, Пьер пробился вперед их и подошел к тому самому капитану, который, по уверению капрала, готов был все сделать для Пьера. Капитан тоже был в походной форме, и из холодного лица его смотрело тоже «оно», которое Пьер узнал в словах капрала и в треске барабанов.
– Filez, filez, [Проходите, проходите.] – приговаривал капитан, строго хмурясь и глядя на толпившихся мимо него пленных. Пьер знал, что его попытка будет напрасна, но подошел к нему.
– Eh bien, qu'est ce qu'il y a? [Ну, что еще?] – холодно оглянувшись, как бы не узнав, сказал офицер. Пьер сказал про больного.
– Il pourra marcher, que diable! – сказал капитан. – Filez, filez, [Он пойдет, черт возьми! Проходите, проходите] – продолжал он приговаривать, не глядя на Пьера.
– Mais non, il est a l'agonie… [Да нет же, он умирает…] – начал было Пьер.
– Voulez vous bien?! [Пойди ты к…] – злобно нахмурившись, крикнул капитан.
Драм да да дам, дам, дам, трещали барабаны. И Пьер понял, что таинственная сила уже вполне овладела этими людьми и что теперь говорить еще что нибудь было бесполезно.
Пленных офицеров отделили от солдат и велели им идти впереди. Офицеров, в числе которых был Пьер, было человек тридцать, солдатов человек триста.
Пленные офицеры, выпущенные из других балаганов, были все чужие, были гораздо лучше одеты, чем Пьер, и смотрели на него, в его обуви, с недоверчивостью и отчужденностью. Недалеко от Пьера шел, видимо, пользующийся общим уважением своих товарищей пленных, толстый майор в казанском халате, подпоясанный полотенцем, с пухлым, желтым, сердитым лицом. Он одну руку с кисетом держал за пазухой, другою опирался на чубук. Майор, пыхтя и отдуваясь, ворчал и сердился на всех за то, что ему казалось, что его толкают и что все торопятся, когда торопиться некуда, все чему то удивляются, когда ни в чем ничего нет удивительного. Другой, маленький худой офицер, со всеми заговаривал, делая предположения о том, куда их ведут теперь и как далеко они успеют пройти нынешний день. Чиновник, в валеных сапогах и комиссариатской форме, забегал с разных сторон и высматривал сгоревшую Москву, громко сообщая свои наблюдения о том, что сгорело и какая была та или эта видневшаяся часть Москвы. Третий офицер, польского происхождения по акценту, спорил с комиссариатским чиновником, доказывая ему, что он ошибался в определении кварталов Москвы.
– О чем спорите? – сердито говорил майор. – Николы ли, Власа ли, все одно; видите, все сгорело, ну и конец… Что толкаетесь то, разве дороги мало, – обратился он сердито к шедшему сзади и вовсе не толкавшему его.
– Ай, ай, ай, что наделали! – слышались, однако, то с той, то с другой стороны голоса пленных, оглядывающих пожарища. – И Замоскворечье то, и Зубово, и в Кремле то, смотрите, половины нет… Да я вам говорил, что все Замоскворечье, вон так и есть.
– Ну, знаете, что сгорело, ну о чем же толковать! – говорил майор.
Проходя через Хамовники (один из немногих несгоревших кварталов Москвы) мимо церкви, вся толпа пленных вдруг пожалась к одной стороне, и послышались восклицания ужаса и омерзения.
– Ишь мерзавцы! То то нехристи! Да мертвый, мертвый и есть… Вымазали чем то.
Пьер тоже подвинулся к церкви, у которой было то, что вызывало восклицания, и смутно увидал что то, прислоненное к ограде церкви. Из слов товарищей, видевших лучше его, он узнал, что это что то был труп человека, поставленный стоймя у ограды и вымазанный в лице сажей…
– Marchez, sacre nom… Filez… trente mille diables… [Иди! иди! Черти! Дьяволы!] – послышались ругательства конвойных, и французские солдаты с новым озлоблением разогнали тесаками толпу пленных, смотревшую на мертвого человека.
Лукомо́рье (устар. и поэт. лукоморие; морская лука) — морской залив, бухта, изгиб морского берега[1][2]. В фольклоре восточных славян — заповедное место на краю мира.
Содержание
Этимология
Слово «лукоморье» происходит от словосочетания «лука моря» и означает «изгиб морского берега»[3]. Для сравнения: «лук» (для стрельбы), излучина (реки), лукавить (изворачиваться), лука (седла). Слово происходит от ст.-слав. лѫкъ (ср. польск. łęk «дуга, арка, лука», лит. lañkas «дуга, обруч», lankùs «гибкий», латышск. lùoks «изгиб, дуга»).
Сближение названия «Лукоморья» с этрусским названием жрецов «лукомонов», предпринимавшееся некоторыми лингвистами-любителями, не имеет под собой никаких оснований[4].
Лукоморье в славянской мифологии
В восточнославянской мифологии Лукоморье — заповедное место на окраине вселенной, где стоит мировое древо — ось мира, по которому можно попасть в другие миры, так как его вершина упирается в небеса, а корни достигают преисподней[5]. По мировому древу спускаются и поднимаются боги. В этом смысле Лукоморье упоминается в зачинах народных загово́ров и молитв[6].
Иногда Лукоморьем называли древнее «Северное царство», где люди впадают в зимнюю спячку, чтобы проснуться к возвращению весеннего Солнца[7] — такая трактовка зафиксирована в исследованиях Н. М. Карамзина, А. Н. Афанасьева и А. А. Коринфского.
Б. А. Успенский[8] и В. Я. Пропп[9] связывают Лукоморье с представлением об Островах Блаженных, описанных Ефросином в «Слове о рахманех и о предивном их житии»[10].
Географическое название
Историческая область в Сибири
В ранних западноевропейских картах (Г. Меркатор, 1546; И. Гондиус, 1606; И. Масса, 1633; Г. Кантелли, 1683, Н. Витсен 1714), «Lucomoria», обычно, обозначает территорию, прилегающую к правому (восточному) берегу Обской губы по соседству с Обдорой, которая находится ниже, и Мангазеи. Как правило Обская губа изображалась вытянутой до среднего течения Оби, отсюда традиция древних картографов фиксировать страну «Lucomoria» в районе современной Томской области. Они, скорее всего, опирались на словесное описание в «Записках о Московии» Сигизмунда Герберштейна, где говорилось, что Лукоморье расположено «в горах по ту сторону Оби», «…а из Лукоморских гор вытекает река Коссин… Вместе с этой рекой берет начало другая река Кассима, и протекши через Лукоморию, впадает в большую реку Тахнин» (данное описание по мнению М. Ф. Розина соответствует правобережью Оби напротив устья Иртыша, а Лукоморские горы он отождествляет с западными склонами Сибирских Увалов — в качестве одного из обоснования своей гипотезы Розин приводит описание Лукоморья у Герберштейна как лесистой страны)[11], в то время как Николас Витсен, опубликовавший свою «Carte Novelle de la Tartarie» в XVIII веке, располагал графическим материалом. На его карте длина Обской губы соответствует действительности, и поэтому «Lucomoria» — обозначение самого залива Карского моря. И хотя в русской исторической картографии такой топоним не был замечен, данные Меркатора-Витзена позволяют рассматривать Лукоморье как древнее название Обской губы. Косвенным подтверждением тому может быть тот факт, что Матвей Меховский в своем «Трактате о двух Сарматиях» (лат. Tractatus de duabus Sarmatiis, 1517) уверенно отождествлял половцев с готами, что не согласуется с установившимися в науке представлениями, но полностью отвечает приполярной версии локализации Лукоморья. Ведь половцы в разных древних летописях именовались «лукоморцами», а это значит, что известная легенда об их полярной прародине находит шанс для своего объяснения.
- Lucomoria.jpg
Фрагмент карты «Азия» из 5 карт ван Шагена, на которых изображено Лукоморье, 1680.
Историческая область в северном Причерноморье
В качестве региона Лукоморье упоминается в древнерусских летописях как одно из мест обитания половцев. Предположительно Лукоморье располагалось возле излучин Азовского и Чёрного морей и низовья Днепра[12]. В этом значении лукоморье упоминается и в «Слове о полку Игореве»[13].
Упоминается Лукоморье и в произведении Задонщина как место, куда отступают воины армии Мамая после поражения в Куликовской битве[14].
Ещё одна версия связана с первым летописным упоминанием о Луческе — расположенном в излучине реки Стыр городе Луцк, от которой произошло его название, — датированное 1085 годом.
- Gerard-de-Jode-Asia-Partum-Orbis-Maxima-1593.jpg
На карте Азии 1593 года
- Новая Россия И Массы.jpg
На «новейшей карте России» 1638 года
Современная топонимика
- Коса Лукоморье — коса вблизи посёлка городского типа Безыменное Новоазовского района Донецкой области, расположена на берегу Азовского моря в 30 км восточнее Мариуполя и в 80 км западнее от Таганрога[15].
- Улица Лукоморье на полуострове Эгершельд, Владивосток.
- Лукоморье — группа искусственных пещер-каменоломен, входящая в систему каменоломен Володары под Москвой.
Образ в культуре
Литература
- В русской литературе широкую известность приобрели первые строки поэмы Пушкина «Руслан и Людмила» «У лукоморья дуб зелёный…». Пушкинское Лукоморье комментаторы его текстов локализовывали на Чёрном море,[16] на Азовском[17] и в Сибири.
- «У Лукоморья дуб срубили…» — пародия на стихи Пушкина, относящаяся к 1920-м — 1930-м годам[18].
- Тема северного сибирского Лукоморья с детства привлекала поэта Леонида Мартынова. Его интерес к Лукоморью вернулся в 1930-х годах в связи с газетной работой и чтением исторических архивов. В годы войны тема Лукоморья как собирательного образа Родины была раскрыта поэтом в ряде стихотворений и статье «Лукоморье»[19]. В 1942 году в Омске вышла брошюра «Вперёд, за наше Лукоморье!». Она включала статью Л. Мартынова «Лукоморье» и многочисленные отклики на неё сибиряков-фронтовиков. В 1945 году вышел знаковый для поэта сборник стихов «Лукоморье» с одноимённым стихотворением[20] (само стихотворение было впервые опубликовано в «Новом мире» в 1944 году под заглавием «Дивная страна», с вариантами).
Другие сферы культуры
 |
Возможно, этот раздел требует сокращения. Сократите объём текста в соответствии с рекомендациями правил о взвешенности изложения и размере статей. Возможно, имеет смысл вынести текст раздела в отдельную статью. Дополнительные сведения могут быть на странице обсуждения.
|
Названия организаций
- «Лукоморье» — театр-кабаре Всеволода Мейерхольда.
- «Лукоморье» — петербургское издательство начала XX века.
- «Лукоморье» — издательство в Таганроге.
- «Лукоморье» — кинотеатр в Мариуполе[21].
- Детская картинная галерея «Лукоморье» в Барнауле.
- Детский фольклорный ансамбль «Лукоморье» в Дагестане.
Издания
- «Лукоморье» — русский еженедельный иллюстрированный литературно-художественный и сатирический журнал начала XX века.
- «Лукоморье» — краеведческий альманах музея-усадьбы «Суйда».
- «У Лукоморья» — книга директора музея-заповедника «Михайловское» С. С. Гейченко.
Изобразительные искусства
- Рисунок Ивана Крамского «У лукоморья дуб зелёный…» (тушь и белый карандаш).
- На бульваре Пушкина в Донецке находится скульптурная композиция с персонажами Лукоморья.
Музыка
- Лукоморью посвящена сатирическая песня Владимира Высоцкого «Лукоморья больше нет» («Антисказка»), Лукоморье (2002, Пролог-Мьюзик).
Театр
- «У Лукоморья» — мюзикл композитора Ф. Б. Кольцова.
- «Превращения в Лукоморье» — спектакль Тбилисского русского драматического театра.
- «Лопушок у Лукоморья» — музыкальный детский спектакль на либретто Бориса Заходера.
Кино
- «У Лукоморья» — короткометражный советский фильм.
- Лукомор Лукоморыч — персонаж фильма «Как Иванушка-дурачок за чудом ходил», недоверчивый волшебник (исполнитель Андрей Попов).
- «Город у Лукоморья» — российский документальный фильм режиссёра М. А. Масленникова.
- «Лукоморье. Няня» — мультфильм режиссёра Сергея Серёгина[22].
Телевидение
- «Лукоморье» — телевизионная программа каналов РТР и «Культура».
Сайты
- Луркоморье — энциклопедия интернет-мемов, содержание не имеет отношения к географическому и мифологическому Лукоморью.
Напишите отзыв о статье "Лукоморье"
Примечания
- ↑ [slovari.yandex.ru/dict/ushakov/article/ushakov/12/us209608.htm Толковый словарь русского языка Ушакова](недоступная ссылка с 14-06-2016 (2872 дня))
- ↑ [slovari.yandex.ru/dict/gl_natural/article/1410/141_0311.HTM Словарь по естественным наукам. Глоссарий.ру](недоступная ссылка с 14-06-2016 (2872 дня))
- ↑ [feb-web.ru/feb/slovoss/ss-abc/ss3/ss3-0681.htm Лук [излучина реки, залив] // Словарь-справочник «Слова о полку Игореве». М.; Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1969. Вып. 3. С. 68—69.]
- ↑ А.Зализняк. [www.nkj.ru/archive/articles/15352/?phrase_id=3178648 О профессиональной и любительской лингвистике]. ж. Наука и жизнь, №2 (2009). — часть 2.
- ↑ Афанасьев А. Н. Древо жизни. С. 215—217
- ↑ Буслаев Ф. И. Соч. СПб., 1910. Т. 2, С. 45—46, 49.
- ↑ Анучин Д. Н. К истории ознакомления с Сибирью до Ермака. Древнее русское сказание «О человецех незнаемых в Восточной стране» // Древности. Труды Московского археологического общества. Т.14. М., 1890. стр. 232—233.
- ↑ Успенский Б. А. Филологические разыскания в области славянских древностей. М., 1982. С. 146.
- ↑ Пропп В. Я. Русская сказка. Л., 1984. С. 242.
- ↑ Роман об Александре Македонском по русской летописи XV в. М.; Л., 1985. С. 143.
- ↑ А. М. Малолетко. [new.hist.asu.ru/biblio/rozen/16.html М. Ф. Розен о Сибирской Лукомории] // Михаил Федорович Розен — геолог, исследователь Алтая, краевед (к 100-летию со дня рождения): Материалы научной конференции. Барнаул: Управление архивного дела администрации Алтайского края, 2004.
- ↑ [www.kalitva.ru/2007/11/05/polovcy.-khany-lukomorja..html Половцы. Ханы Лукоморья.]
- ↑ Бобров А. Г. [feb-web.ru/feb/slovenc/es/es3/es3-1832.htm Лука моря] // Энциклопедия «Слова о полку Игореве»: В 5 т. СПб.: Дмитрий Буланин, 1995. Т. 3. С. 183—185.
- ↑ [ppf.asf.ru/drl/zadon.html ЗАДОНЩИНА]
- ↑ [rusmore.ucoz.ru/load/1-1-0-5 Украинское Приазовье]. Раздел «Безыменное».
- ↑ [feb-web.ru/feb/pushkin/serial/v95/v95-192-.htm ФЭБ: Михайлов. К локализации пушкинского Лукоморья. — 1995 (текст)]
- ↑ [www.anapafuture.ru/istoriya-anapy-epoha-mifov-i-legend/u-lukomorya-lukomore-byl-ili-skazka Анапа | У лукоморья. Лукоморье: быль или сказка?]
- ↑ [books.google.ru/books?id=VyZgAAAAMAAJ&q=%22лешего+сослали+в+Соловки%22&dq=%22лешего+сослали+в+Соловки%22&hl=ru&ei=gNdpTtuDM4KAOv_4sdUF&sa=X&oi=book_result&ct=result&resnum=5&ved=0CD4Q6AEwBA Slavic studies of the Hebrew University. 1978. Vol. 3-4. P. 215.]
- ↑ «Красная газета», 16 сентября 1942 г.
- ↑ [www.litera.ru/stixiya/authors/martynov/kto-otvetit-gde.html Леонид Мартынов. Лукоморье]
- ↑ [lukomorye.com.ua/ КИНО | Кинотеатр Лукоморье | Мариуполь — кинотеатры Мариуполя]
- ↑ [www.animator.ru/db/?p=show_film&fid=1752 Российская анимация в буквах и фигурах — Фильмы — «Лукоморье. Няня»]
См. также
Ссылки
- [nov.yanaorgo.ru/page97.php История Лукоморья в архивных документах, географических картах и дневниках путешественников. (сайт Русского географического общества)]
- [rgoyanao.ru/page8.php Копии архивных материалов, подтверждающих существование Лукоморья XII—XX вв. (сайт Русского географического общества)]
- Круглякова Т. А. [cyberleninka.ru/article/n/kommentariy-k-peredelkam-prologa-a-s-pushkina-u-lukomorya-dub-zelenyy «Там царь Кащей с деньгами вянет…» О восприятии стихотворного текста (на материале вступления к поэме А. С. Пушкина «Руслан и Людмила»)] // Вестник Санкт-Петербургского государственного университета культуры и искусств. — 2005. — Вып. 1. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=2220-3044&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 2220-3044].
- Романова Е. Ю. [cyberleninka.ru/article/n/kommentariy-k-peredelkam-prologa-a-s-pushkina-u-lukomorya-dub-zelenyy Комментарий к переделкам «Пролога» А. С. Пушкина («У лукоморья дуб зелёный…»)] // Вестник Санкт-Петербургского государственного университета культуры и искусств. — 2005. — Вып. 1. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=2220-3044&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 2220-3044].
| ||||||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Лукоморье
– Вот поди ты, – сказал Каратаев, покачивая головой. – Говорят, нехристи, а тоже душа есть. То то старички говаривали: потная рука торовата, сухая неподатлива. Сам голый, а вот отдал же. – Каратаев, задумчиво улыбаясь и глядя на обрезки, помолчал несколько времени. – А подверточки, дружок, важнеющие выдут, – сказал он и вернулся в балаган.Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?
Теперь он часто вспоминал свой разговор с князем Андреем и вполне соглашался с ним, только несколько иначе понимая мысль князя Андрея. Князь Андрей думал и говорил, что счастье бывает только отрицательное, но он говорил это с оттенком горечи и иронии. Как будто, говоря это, он высказывал другую мысль – о том, что все вложенные в нас стремленья к счастью положительному вложены только для того, чтобы, не удовлетворяя, мучить нас. Но Пьер без всякой задней мысли признавал справедливость этого. Отсутствие страданий, удовлетворение потребностей и вследствие того свобода выбора занятий, то есть образа жизни, представлялись теперь Пьеру несомненным и высшим счастьем человека. Здесь, теперь только, в первый раз Пьер вполне оценил наслажденье еды, когда хотелось есть, питья, когда хотелось пить, сна, когда хотелось спать, тепла, когда было холодно, разговора с человеком, когда хотелось говорить и послушать человеческий голос. Удовлетворение потребностей – хорошая пища, чистота, свобода – теперь, когда он был лишен всего этого, казались Пьеру совершенным счастием, а выбор занятия, то есть жизнь, теперь, когда выбор этот был так ограничен, казались ему таким легким делом, что он забывал то, что избыток удобств жизни уничтожает все счастие удовлетворения потребностей, а большая свобода выбора занятий, та свобода, которую ему в его жизни давали образование, богатство, положение в свете, что эта то свобода и делает выбор занятий неразрешимо трудным и уничтожает самую потребность и возможность занятия.
Все мечтания Пьера теперь стремились к тому времени, когда он будет свободен. А между тем впоследствии и во всю свою жизнь Пьер с восторгом думал и говорил об этом месяце плена, о тех невозвратимых, сильных и радостных ощущениях и, главное, о том полном душевном спокойствии, о совершенной внутренней свободе, которые он испытывал только в это время.
Когда он в первый день, встав рано утром, вышел на заре из балагана и увидал сначала темные купола, кресты Ново Девичьего монастыря, увидал морозную росу на пыльной траве, увидал холмы Воробьевых гор и извивающийся над рекою и скрывающийся в лиловой дали лесистый берег, когда ощутил прикосновение свежего воздуха и услыхал звуки летевших из Москвы через поле галок и когда потом вдруг брызнуло светом с востока и торжественно выплыл край солнца из за тучи, и купола, и кресты, и роса, и даль, и река, все заиграло в радостном свете, – Пьер почувствовал новое, не испытанное им чувство радости и крепости жизни.
И чувство это не только не покидало его во все время плена, но, напротив, возрастало в нем по мере того, как увеличивались трудности его положения.
Чувство это готовности на все, нравственной подобранности еще более поддерживалось в Пьере тем высоким мнением, которое, вскоре по его вступлении в балаган, установилось о нем между его товарищами. Пьер с своим знанием языков, с тем уважением, которое ему оказывали французы, с своей простотой, отдававший все, что у него просили (он получал офицерские три рубля в неделю), с своей силой, которую он показал солдатам, вдавливая гвозди в стену балагана, с кротостью, которую он выказывал в обращении с товарищами, с своей непонятной для них способностью сидеть неподвижно и, ничего не делая, думать, представлялся солдатам несколько таинственным и высшим существом. Те самые свойства его, которые в том свете, в котором он жил прежде, были для него если не вредны, то стеснительны – его сила, пренебрежение к удобствам жизни, рассеянность, простота, – здесь, между этими людьми, давали ему положение почти героя. И Пьер чувствовал, что этот взгляд обязывал его.
В ночь с 6 го на 7 е октября началось движение выступавших французов: ломались кухни, балаганы, укладывались повозки и двигались войска и обозы.
В семь часов утра конвой французов, в походной форме, в киверах, с ружьями, ранцами и огромными мешками, стоял перед балаганами, и французский оживленный говор, пересыпаемый ругательствами, перекатывался по всей линии.
В балагане все были готовы, одеты, подпоясаны, обуты и ждали только приказания выходить. Больной солдат Соколов, бледный, худой, с синими кругами вокруг глаз, один, не обутый и не одетый, сидел на своем месте и выкатившимися от худобы глазами вопросительно смотрел на не обращавших на него внимания товарищей и негромко и равномерно стонал. Видимо, не столько страдания – он был болен кровавым поносом, – сколько страх и горе оставаться одному заставляли его стонать.
Пьер, обутый в башмаки, сшитые для него Каратаевым из цибика, который принес француз для подшивки себе подошв, подпоясанный веревкою, подошел к больному и присел перед ним на корточки.
– Что ж, Соколов, они ведь не совсем уходят! У них тут гошпиталь. Может, тебе еще лучше нашего будет, – сказал Пьер.
– О господи! О смерть моя! О господи! – громче застонал солдат.
– Да я сейчас еще спрошу их, – сказал Пьер и, поднявшись, пошел к двери балагана. В то время как Пьер подходил к двери, снаружи подходил с двумя солдатами тот капрал, который вчера угощал Пьера трубкой. И капрал и солдаты были в походной форме, в ранцах и киверах с застегнутыми чешуями, изменявшими их знакомые лица.
Капрал шел к двери с тем, чтобы, по приказанию начальства, затворить ее. Перед выпуском надо было пересчитать пленных.
– Caporal, que fera t on du malade?.. [Капрал, что с больным делать?..] – начал Пьер; но в ту минуту, как он говорил это, он усумнился, тот ли это знакомый его капрал или другой, неизвестный человек: так непохож был на себя капрал в эту минуту. Кроме того, в ту минуту, как Пьер говорил это, с двух сторон вдруг послышался треск барабанов. Капрал нахмурился на слова Пьера и, проговорив бессмысленное ругательство, захлопнул дверь. В балагане стало полутемно; с двух сторон резко трещали барабаны, заглушая стоны больного.
«Вот оно!.. Опять оно!» – сказал себе Пьер, и невольный холод пробежал по его спине. В измененном лице капрала, в звуке его голоса, в возбуждающем и заглушающем треске барабанов Пьер узнал ту таинственную, безучастную силу, которая заставляла людей против своей воли умерщвлять себе подобных, ту силу, действие которой он видел во время казни. Бояться, стараться избегать этой силы, обращаться с просьбами или увещаниями к людям, которые служили орудиями ее, было бесполезно. Это знал теперь Пьер. Надо было ждать и терпеть. Пьер не подошел больше к больному и не оглянулся на него. Он, молча, нахмурившись, стоял у двери балагана.
Когда двери балагана отворились и пленные, как стадо баранов, давя друг друга, затеснились в выходе, Пьер пробился вперед их и подошел к тому самому капитану, который, по уверению капрала, готов был все сделать для Пьера. Капитан тоже был в походной форме, и из холодного лица его смотрело тоже «оно», которое Пьер узнал в словах капрала и в треске барабанов.
– Filez, filez, [Проходите, проходите.] – приговаривал капитан, строго хмурясь и глядя на толпившихся мимо него пленных. Пьер знал, что его попытка будет напрасна, но подошел к нему.
– Eh bien, qu'est ce qu'il y a? [Ну, что еще?] – холодно оглянувшись, как бы не узнав, сказал офицер. Пьер сказал про больного.
– Il pourra marcher, que diable! – сказал капитан. – Filez, filez, [Он пойдет, черт возьми! Проходите, проходите] – продолжал он приговаривать, не глядя на Пьера.
– Mais non, il est a l'agonie… [Да нет же, он умирает…] – начал было Пьер.
– Voulez vous bien?! [Пойди ты к…] – злобно нахмурившись, крикнул капитан.
Драм да да дам, дам, дам, трещали барабаны. И Пьер понял, что таинственная сила уже вполне овладела этими людьми и что теперь говорить еще что нибудь было бесполезно.
Пленных офицеров отделили от солдат и велели им идти впереди. Офицеров, в числе которых был Пьер, было человек тридцать, солдатов человек триста.
Пленные офицеры, выпущенные из других балаганов, были все чужие, были гораздо лучше одеты, чем Пьер, и смотрели на него, в его обуви, с недоверчивостью и отчужденностью. Недалеко от Пьера шел, видимо, пользующийся общим уважением своих товарищей пленных, толстый майор в казанском халате, подпоясанный полотенцем, с пухлым, желтым, сердитым лицом. Он одну руку с кисетом держал за пазухой, другою опирался на чубук. Майор, пыхтя и отдуваясь, ворчал и сердился на всех за то, что ему казалось, что его толкают и что все торопятся, когда торопиться некуда, все чему то удивляются, когда ни в чем ничего нет удивительного. Другой, маленький худой офицер, со всеми заговаривал, делая предположения о том, куда их ведут теперь и как далеко они успеют пройти нынешний день. Чиновник, в валеных сапогах и комиссариатской форме, забегал с разных сторон и высматривал сгоревшую Москву, громко сообщая свои наблюдения о том, что сгорело и какая была та или эта видневшаяся часть Москвы. Третий офицер, польского происхождения по акценту, спорил с комиссариатским чиновником, доказывая ему, что он ошибался в определении кварталов Москвы.
– О чем спорите? – сердито говорил майор. – Николы ли, Власа ли, все одно; видите, все сгорело, ну и конец… Что толкаетесь то, разве дороги мало, – обратился он сердито к шедшему сзади и вовсе не толкавшему его.
– Ай, ай, ай, что наделали! – слышались, однако, то с той, то с другой стороны голоса пленных, оглядывающих пожарища. – И Замоскворечье то, и Зубово, и в Кремле то, смотрите, половины нет… Да я вам говорил, что все Замоскворечье, вон так и есть.
– Ну, знаете, что сгорело, ну о чем же толковать! – говорил майор.
Проходя через Хамовники (один из немногих несгоревших кварталов Москвы) мимо церкви, вся толпа пленных вдруг пожалась к одной стороне, и послышались восклицания ужаса и омерзения.
– Ишь мерзавцы! То то нехристи! Да мертвый, мертвый и есть… Вымазали чем то.
Пьер тоже подвинулся к церкви, у которой было то, что вызывало восклицания, и смутно увидал что то, прислоненное к ограде церкви. Из слов товарищей, видевших лучше его, он узнал, что это что то был труп человека, поставленный стоймя у ограды и вымазанный в лице сажей…
– Marchez, sacre nom… Filez… trente mille diables… [Иди! иди! Черти! Дьяволы!] – послышались ругательства конвойных, и французские солдаты с новым озлоблением разогнали тесаками толпу пленных, смотревшую на мертвого человека.
