Лулов, Григорий Николаевич
Значимость предмета статьи поставлена под сомнение. Пожалуйста, покажите в статье значимость её предмета, добавив в неё доказательства значимости по частным критериям значимости или, в случае если частные критерии значимости для предмета статьи отсутствуют, по общему критерию значимости. Подробности могут быть на странице обсуждения.
|
Григорий Николаевич Лулов (1899, Рига, Российская империя — 1940, Москва, Советский Союз) — один из организаторов печально известных московских процессов, майор государственной безопасности (1937).
Содержание
Биография
Родился в Риге в семье приказчика. Член коммунистической партии с 1917. В ВЧК с 1919. В начале 1920-х на подпольной работе в Латвии, был арестован, освобождён по обмену. Работал в органах ОГПУ в Ленинграде (участвовал вследствие по делу известного хасидского раввина Й. И. Шнеерсона, знавшего семью Г. Н. Лулова в Риге)[1], в секретно-политическом отделе ОГПУ-ГУГБ НКВД (сотрудник по поручениям, начальник отделения, помощник начальника отдела). Участник подготовки «московских процессов». До 2 июня 1937 начальник 10-го отделения 4-го отдела ГУГБ НКВД. С 2 июня 1937 сотрудник для особых поручений (на правах начальника отделения) 4-го отдела ГУГБ НКВД.
Арестован в конце 1938. Осуждён по 1-й категории (смертная казнь).[2] Расстрелян по приговору ВКВС СССР 21 января 1940. Не реабилитирован. Определением Верховного суда РФ от 2 сентября 2014 признан не подлежащим реабилитации.
Звания
- 14 декабря 1935 — капитан ГБ;
- 5 ноября 1937 — майор ГБ.
Награды
- 22 июля 1937 — орден Ленина.
Напишите отзыв о статье "Лулов, Григорий Николаевич"
Литература
- Абрамов В. "Евреи в КГБ. Палачи и жертвы." М., Яуза - Эксмо, 2005.
Примечания
Ссылки
- [www.hrono.ru/biograf/bio_l/lulov_gn.html Биография на сайте Хронос]
- [www.lechaim.ru/ARHIV/238/gorelik.htm Раввин и чекист]
Это заготовка статьи о военном деятеле. Вы можете помочь проекту, дополнив её. |
|
Отрывок, характеризующий Лулов, Григорий Николаевич
– Сворачивай, – закричал он, подпрыгивая по льду, который трещал под ним, – сворачивай! – кричал он на орудие. – Держит!…Лед держал его, но гнулся и трещал, и очевидно было, что не только под орудием или толпой народа, но под ним одним он сейчас рухнется. На него смотрели и жались к берегу, не решаясь еще ступить на лед. Командир полка, стоявший верхом у въезда, поднял руку и раскрыл рот, обращаясь к Долохову. Вдруг одно из ядер так низко засвистело над толпой, что все нагнулись. Что то шлепнулось в мокрое, и генерал упал с лошадью в лужу крови. Никто не взглянул на генерала, не подумал поднять его.
– Пошел на лед! пошел по льду! Пошел! вороти! аль не слышишь! Пошел! – вдруг после ядра, попавшего в генерала, послышались бесчисленные голоса, сами не зная, что и зачем кричавшие.
Одно из задних орудий, вступавшее на плотину, своротило на лед. Толпы солдат с плотины стали сбегать на замерзший пруд. Под одним из передних солдат треснул лед, и одна нога ушла в воду; он хотел оправиться и провалился по пояс.
Ближайшие солдаты замялись, орудийный ездовой остановил свою лошадь, но сзади всё еще слышались крики: «Пошел на лед, что стал, пошел! пошел!» И крики ужаса послышались в толпе. Солдаты, окружавшие орудие, махали на лошадей и били их, чтобы они сворачивали и подвигались. Лошади тронулись с берега. Лед, державший пеших, рухнулся огромным куском, и человек сорок, бывших на льду, бросились кто вперед, кто назад, потопляя один другого.
Ядра всё так же равномерно свистели и шлепались на лед, в воду и чаще всего в толпу, покрывавшую плотину, пруды и берег.
На Праценской горе, на том самом месте, где он упал с древком знамени в руках, лежал князь Андрей Болконский, истекая кровью, и, сам не зная того, стонал тихим, жалостным и детским стоном.
К вечеру он перестал стонать и совершенно затих. Он не знал, как долго продолжалось его забытье. Вдруг он опять чувствовал себя живым и страдающим от жгучей и разрывающей что то боли в голове.
«Где оно, это высокое небо, которое я не знал до сих пор и увидал нынче?» было первою его мыслью. «И страдания этого я не знал также, – подумал он. – Да, я ничего, ничего не знал до сих пор. Но где я?»
Он стал прислушиваться и услыхал звуки приближающегося топота лошадей и звуки голосов, говоривших по французски. Он раскрыл глаза. Над ним было опять всё то же высокое небо с еще выше поднявшимися плывущими облаками, сквозь которые виднелась синеющая бесконечность. Он не поворачивал головы и не видал тех, которые, судя по звуку копыт и голосов, подъехали к нему и остановились.