Луначарский, Анатолий Васильевич

Запрос «Луначарский» перенаправляется сюда; см. также другие значения.

Анатолий Васильевич Луначарский<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Народный комиссар просвещения РСФСР
26 октября 1917 — 1929
Предшественник:	должность учреждена Сергей Сергеевич Салазкин
Преемник:	Андрей Сергеевич Бубнов
Рождение:	11 ноября (23 ноября) 1875(1875-11-23) Полтава, Российская империя
Смерть:	26 декабря 1933(1933-12-26) (58 лет) Ментона, Франция
Имя при рождении:	Анатолий Александрович Антонов
Супруга:	Н. Розенель

	Запись голоса А. В. Луначарского.
	Отрывок из речи «О культурной роли граммофона».
Помощь по воспроизведению

Анато́лий Васи́льевич Лунача́рский (11 [23] ноября 1875, Полтава, Российская империя — 26 декабря 1933, Ментона, Франция) — российский революционер, советский государственный деятель, писатель, переводчик, публицист, критик, искусствовед.

С октября 1917 года по сентябрь 1929 года — первый нарком просвещения РСФСР, активный участник революции 1905—1907 годов и Октябрьской революции 1917 года. Академик АН СССР (01.02.1930).

Биография

Анатолий Луначарский родился в 1875 году в Полтаве, от внебрачных отношений действительного статского советника Александра Ивановича Антонова (1829—1885) и Александры Яковлевны Ростовцевой (1842—1914), принадлежавшей к роду Ростовцевых. Отчество, фамилия и дворянское звание получены Луначарским от усыновившего его отчима Василия Фёдоровича Луначарского, фамилия которого, в свою очередь, — результат перестановки слогов в фамилии «Чарнолуский» (происходит от дворянского рода Чарнолусские). Так как отчим Луначарского был внебрачным сыном дворянина и крепостной крестьянки, при рождении он не получил дворянства и дослужился до дворянства на государственной службе. Сложные семейные отношения матери и отчима, неудачные попытки развода драматически отразились на маленьком Анатолии: из-за жизни на две семьи и ссор матери и отчима ему даже пришлось остаться на второй год в гимназии.

С марксизмом познакомился ещё во время обучения в Первой мужской гимназии в Киеве; в 1892 году вступил в нелегальную ученическую марксистскую организацию. Вёл пропаганду среди рабочих. Одним из гимназических товарищей Луначарского был Н. А. Бердяев, с которым впоследствии Луначарский полемизировал. В 1895 году, по окончании гимназии, отправился в Швейцарию, где поступил в Цюрихский университет.

В университете слушал курс философии и естествознания под руководством Рихарда Авенариуса; изучал труды Карла Маркса и Фридриха Энгельса, а также работы французских философов-материалистов; большое влияние на Луначарского оказали и идеалистические воззрения Авенариуса, вступавшие в противоречие с марксистскими идеями. Итогом изучения эмпириокритицизма стало двухтомное исследование «Религия и социализм», одной из основных идей которого является связь философии материализма с «религиозными мечтаниями» прошлого. К швейцарскому периоду жизни Луначарского относится и сближение с плехановской социалистической группой «Освобождение труда».

В 1896—1898 годах молодой Луначарский путешествовал по Франции и Италии, а в 1898 году приехал в Москву, где стал заниматься революционной работой. Через год он был арестован и выслан в Полтаву. В 1900 году арестован в Киеве, месяц находился в Лукьяновской тюрьме, отправлен в ссылку — сначала в Калугу, а затем в Вологду и Тотьму. В 1903 году, после раскола партии, Луначарский стал большевиком (в РСДРП он состоял ещё с 1895). В 1904 году, по окончании ссылки, Луначарский переехал в Киев, а затем в Женеву, где стал членом редакций большевистских газет «Пролетарий», «Вперёд». Вскоре Луначарский являлся уже одним из лидеров большевиков. Сблизился с А. А. Богдановым и В. И. Лениным; под руководством последнего участвовал в борьбе с меньшевиками — Мартовым, Даном и др. Участвовал в работе III (1905, выступил с докладом о вооружённом восстании) и IV съездов РСДРП (1906). В октябре 1905 отправился для агитации в Россию; начал работать в газете «Новая жизнь»; был вскоре арестован и предан суду за революционную агитацию, — но бежал за границу. В 1906-08 году вел художественный отдел журнала «Образование». К концу 1900-х усилились философские разногласия между Луначарским и Лениным; вскоре они переросли в политическую борьбу. В 1909 Луначарский принял активное участие в организации крайне левой группы «отзовистов», или «вперёдовцев» (по названию журнала «Вперёд», издававшегося этой группой), считавших, что социал-демократам не место в столыпинской Думе и требовавших отзыва социал-демократической фракции. Поскольку фракция большевиков исключила группу из своих рядов, в дальнейшем, вплоть до 1917 года, пребывал вне фракций. «Луначарский вернется в партию, — говорил Ленин Горькому, — он менее индивидуалист, чем те двое (Богданов и Базаров). На редкость богато одаренная натура». Сам Луначарский отмечал о своих отношениях с Лениным (относится к 1910 году): «Мы лично не порвали отношений и не обостряли их».

Вместе с другими «вперёдовцами» (ультиматистами) участвовал в создании партийных школ для русских рабочих на Капри и в Болонье; для чтения лекций в этой школе приглашались представители всех фракций РСДРП. В этот период он находился под влиянием философов-эмпириокритицистов; был подвергнут Лениным жёсткой критике (в работе «Материализм и эмпириокритицизм», 1908). Развивал идеи богостроительства.

Ещё в 1907 году он участвовал в Штутгартском конгрессе Интернационала, затем — в Копенгагенском. Работал обозревателем западноевропейской литературы во многих российских газетах и журналах, высказывался против шовинизма в искусстве.

С самого начала Первой мировой войны Луначарский занял интернационалистическую позицию, которая окрепла под влиянием Ленина; был одним из основателей пацифистской газеты «Наше слово», о которой И. Дойчер писал: «„Наше слово“ собрало замечательный круг авторов, почти каждый из которых вписал своё имя в анналы революции».

В конце 1915 года переехал со своей семьей из Парижа в Швейцарию.

В 1917 году

Как я хотел бы, чтобы во Франции был какой-нибудь Луначарский, с таким же пониманием, такой же искренностью и ясностью в отношении политики, искусства и всего, что живо!

— Ромен Роллан, 1917 г.

Известие о Февральской революции 1917 года ошеломило Луначарского; 9 мая, оставив семью в Швейцарии, он прибыл в Петроград и вошёл в организацию «межрайонцев». От них был избран делегатом Первого Всероссийского съезда Советов РСД (3—24 июня 1917 года). Выступал с обоснованием идеи роспуска Государственной Думы и Государственного совета, передачи власти «трудовым классам народа». 11 июня отстаивал интернационалистские позиции при обсуждении военного вопроса. В июле вошёл в редакцию созданной Максимом Горьким газеты «Новая Жизнь», с которой сотрудничал с момента своего возвращения. Но вскоре после Июльских дней был обвинён Временным правительством в государственной измене и арестован. С 23 июля по 8 августа находился в тюрьме «Кресты»; в это время заочно был избран одним из почётных председателей VI съезда РСДРП(б), на котором межрайонцы объединились с большевиками.

8 августа на Петроградской конференции фабзавкомов выступил с речью против арестов большевиков. 20 августа стал руководителем фракции большевиков в Петроградской городской думе. Во время Корниловского выступления настаивал на передаче власти Советам. С августа 1917 Луначарский работал в газете «Пролетарий» (выходившей вместо закрытой правительством «Правды») и в журнале «Просвещение»; вёл активную культурно-просветительскую деятельность среди пролетариата; стоял за созыв конференции пролетарских просветительских обществ.

В начале осени 1917 года был избран председателем культурно-просветительской секции и заместителем петроградского городского головы; стал членом Временного Совета Российской Республики. 25 октября на экстренном заседании Петроградского Совета РСД поддержал линию большевиков; выступил с горячей речью, направленной против покинувших заседание правых меньшевиков и эсеров.

После Октябрьской революции вошёл в сформированное II Всероссийским съездом Советов рабочих и солдатских депутатов правительство в качестве наркома просвещения. В ответ на бомбардировку большевиками исторических памятников Москвы во время вооружённого восстания во второй столице России, покинул пост наркома просвещения 2 ноября 1917 года, сопроводив свою отставку официальным заявлением в Совет народных комиссаров:

Я только что услышал от очевидцев то, что произошло в Москве. Собор Василия Блаженного, Успенский Собор разрушаются. Кремль, где собраны сейчас все важнейшие сокровища Петрограда и Москвы, бомбардируется. Жертв тысячи. Борьба ожесточается до звериной злобы. Что ещё будет. Куда идти дальше. Вынести этого я не могу. Моя мера переполнена. Остановить этот ужас я бессилен. Работать под гнетом этих мыслей, сводящих с ума, нельзя. Я сознаю всю тяжесть этого решения. Но я не могу больше.

На следующий день народные комиссары признали отставку «неуместной», и Луначарский отозвал её. Был сторонником «однородного социалистического правительства», но, в отличие от В. Ногина, А. Рыкова и других, из Совнаркома на этой почве не выходил. Оставался наркомом просвещения вплоть до 1929 года.

После Октябрьской революции

По свидетельству Л. Д. Троцкого, Луначарский в качестве наркома просвещения сыграл важную роль в привлечении старой интеллигенции на сторону большевиков:

Луначарский был незаменим в сношениях со старыми университетскими и вообще педагогическими кругами, которые убеждённо ждали от «невежественных узурпаторов» полной ликвидации наук и искусств. Луначарский с увлечением и без труда показал этому замкнутому миру, что большевики не только уважают культуру, но и не чужды знакомства с ней. Не одному жрецу кафедры пришлось в те дни, широко разинув рот, глядеть на этого вандала, который читал на полдюжине новых языков и на двух древних и мимоходом, неожиданно обнаруживал столь разностороннюю эрудицию, что её без труда хватило бы на добрый десяток профессоров.

В 1918—1922 годах Луначарский в качестве представителя Реввоенсовета работал в прифронтовых областях. В 1919—1921 годах являлся членом Центральной ревизионной комиссии РКП(б). Был одним из государственных обвинителей на процессе эсеров в 1922 году. В первые послереволюционные месяцы Луначарский активно отстаивал сохранение исторического и культурного наследия.

Луначарский был сторонником перевода русского языка на латиницу. В 1929 году Народный Комиссариат просвещения РСФСР образовал комиссию по разработке вопроса о латинизации русского алфавита. Из протокола заседания этой комиссии от 14 января 1930 года:

Переход в ближайшее время русских на единый интернациональный алфавит на латинской основе — неизбежен.

Латинизацию решили начать с языков национальных меньшинств.

Не участвуя во внутрипартийной борьбе, Луначарский в конце концов присоединился к победителям; но, по словам Троцкого, «до конца оставался в их рядах инородной фигурой». Осенью 1929 года был смещён с поста наркома просвещения и назначен председателем Учёного комитета при ЦИК СССР. Академик АН СССР (1930).

В начале 1930-х годов Луначарский — директор института Литературы и Языка Комакадемии, директор ИРЛИ АН СССР, один из редакторов Литературной энциклопедии. Луначарский был лично знаком с такими известными зарубежными писателями, как Ромен Роллан, Анри Барбюс, Бернард Шоу, Бертольт Брехт, Карл Шпиттелер, Герберт Уэллс и другими. В сентябре 1933 года назначен полпредом СССР в Испанию, куда не смог прибыть по состоянию здоровья. Был заместителем главы советской делегации во время конференции по разоружению при Лиге Наций. Луначарский умер в декабре 1933 года по пути в Испанию от стенокардии на французском курорте Ментона. Тело кремировано, урна с прахом установлена в Кремлёвской стене на Красной площади в Москве.

Семья

• Первая жена (1902—1922) — Анна Александровна Малиновская (1883—1959) — писательница, сестра философа и политика А. А. Богданова-Малиновского
  • Сын — Анатолий Анатольевич (1911—1943) — писатель, погиб при высадке десанта в Новороссийск
• Вторая жена (1922—1933) — Наталья Александровна Розенель (1900—1962) — актриса, переводчица, автор мемуаров
  • Приёмная дочь — Ирина Луначарская (1918—1991) — военный инженер-химик, журналист

Братья

• Михаил Васильевич Луначарский (1862—1929) — кадет, коллекционер книг по искусству.
• Платон Васильевич Луначарский (1867—1904) — врач, доктор медицины, участник революционного движения 1904—1905 годов
• Яков Васильевич Луначарский (1869—1929) — адвокат.
• Николай Васильевич Луначарский (1879—1919) — до октября 1917 был уполномоченным от Союза городов по Киевскому району, в дальнейшем занимался общественной деятельностью. Умер от тифа в Туапсе.

Творчество

Луначарский внёс огромный вклад в становление и развитие социалистической культуры — в частности, советской системы образования, издательского дела, театрального искусства и кино. По мнению Луначарского, культурное наследие прошлого принадлежит пролетариату и только ему.

Луначарский выступал как теоретик искусства. Первым его произведением по теории искусства явилась статья «Основы позитивной эстетики». В ней Луначарский даёт понятие идеала жизни — свободного, гармоничного, открытого для творчества и приятного для человека существования. Идеал личности — эстетический; он также связан с красотой и гармонией. В этой статье Луначарский даёт определение эстетики как науки. Несомненно сильное влияние на эстетические взгляды Луначарского произвели работы немецкого философа Фейербаха и — в особенности — Н. Г. Чернышевского. Луначарский пытается построить свою теорию на базе идеалистического гуманизма, антидиалектичности. Явления общественной жизни у Луначарского являются биологическими факторами (этот философский взгляд сформировался на основе эмпириокритицизма Авенариуса). Впрочем, спустя годы Луначарский отрёкся от многих своих взглядов, изложенных в первой статье. Большому пересмотру подверглись взгляды Луначарского в отношении роли материализма в теории познания.

В качестве историка литературы Луначарский пересматривал литературное наследие с целью культурного просвещения пролетариата, оценивал работы крупнейших русских писателей, их значение в борьбе рабочего класса (сборник статей «Литературные силуэты», 1923). Луначарский написал статьи о многих писателях Западной Европы; творчество последних рассматривалось им с точки зрения борьбы классов и художественных течений. Статьи вошли в книгу «История западноевропейской литературы в её важнейших моментах» (1924). Почти все статьи Луначарского эмоциональны; далеко не всегда в исследовании предмета Луначарский избирал научный подход.

Луначарский — один из основоположников пролетарской литературы. В своих взглядах на пролетарскую литературу писатель опирался на статью Ленина «Партийная организация и партийная литература» (1905). Принципы пролетарской литературы выдвигаются в статьях «Задачи социал-демократического художественного творчества» (1907), «Письма о пролетарской литературе» (1914). По Луначарскому, пролетарская литература, прежде всего, носит классовый характер, и главное её назначение — выработка классового мировоззрения; писатель изъявлял надежду на появление «крупных дарований» в пролетарской среде. Луначарский участвовал в организации кружков пролетарских писателей за пределами Советской России, принимал активное участие в работе Пролеткульта.

Из художественных произведений больше всего написано Луначарским драм; первая из них — «Королевский брадобрей» — написана в январе 1906 в тюрьме; в 1907 создана драма «Пять фарсов для любителей», в 1912 — «Вавилонская палочка». Пьесы Луначарского очень философичны и основаны бо́льшей частью на эмпириокритических взглядах. Из постоктябрьских драм Луначарского наиболее значительны драмы «Фауст и город» (1918), «Оливер Кромвель» (1920; Кромвель в пьесе представлен как исторически прогрессивная личность; при этом Луначарский отвергает требование диалектического материализма отстаивать точку зрения определённой социальной группы), «Фома Кампанелла» (1922), «Освобождённый Дон-Кихот» (1923), в которых известные исторические и литературные образы получают новую трактовку. Некоторые пьесы Луначарского были переведены на иностранные языки и шли в зарубежных театрах.

Выступал Луначарский также как переводчик (перевод «Фауста» Ленау и др.) и мемуарист (воспоминания о Ленине, о событиях 1917 года в России).

Сочинения

Прижизненные издания размещены в хронологическом порядке. Переиздания в список не включены.

• Этюды критические и полемические. — Москва: «Правда», 1905.
• Королевский брадобрей. — СПБ: «Дело», 1906.
• Отклики жизни. — СПБ: изд. О. Н. Поповой, 1906.
• Пять фарсов для любителей. — СПБ: «Шиповник», 1907.
• Идеи в масках. — М.: «Заря», 1912.
• Культурные задачи рабочего класса. — Петроград: «Социалист», 1917.
• А. Н. Радищев, первый пророк и мученик революции. — Петроград: издание Петроградского совета, 1918.
• Диалог об искусстве. — М.: ВЦИК, 1918.
• Фауст и город. — Петроград: изд. Литературно-издательского отдела Наркомпроса, 1918.
• Маги. — Ярославль: изд. Тео Наркомпроса, 1919.
• Василиса премудрая. — Петроград: Гиз, 1920.
• Иван в раю. — М.: «Дворец искусства», 1920.
• Оливер Кромвель. Ист. мелодрама в 10 картинах. — М.: Гиз, 1920.
• Канцлер и слесарь. — М.: Гиз, 1921.
• Фауст и город. — М.: Гиз, 1921.
• Искушение. — М.: Вхутемас, 1922.
• Освобожденный Дон-Кихот. — Гиз, 1922.
• Фома Кампанелла. — М.: Гиз, 1922.
• Этюды критические. — Гиз, 1922.
• Драматические произведения, тт. I—II. — М.: Гиз, 1923.
• Основы позитивной эстетики. — М.: Гиз, 1923.
• Искусство и революция. — М.: «Новая Москва», 1924.
• История западно-европейской литературы в её важнейших моментах, чч. 1-2. — Гиз, 1924.
• Ленин. — Л.: Госиздат, 1924.
• Медвежья свадьба. — М.: Гиз, 1924.
• Поджигатель. — М.: «Красная новь», 1924.
• Театр и революция. — М.: Гиз, 1924.
• Толстой и Маркс. — Ленинград: «Academia», 1924.
• Литературные силуэты. — Л.: Гиз, 1925.
• Критические этюды. — Л.: изд. Книжного сектора Ленгубоно, 1925.
• Судьбы русской литературы. — Л.: «Academia», 1925.
• Этюды критические (Западно-европейская литература). — М.: «ЗИФ», 1925.
• Яд. — М.: изд. МОДПиК, 1926.
• На Западе. — М.-Л.: Гиз, 1927.
• На Западе (Литература и искусство). — М.-Л.: Гиз, 1927.
• Н. Г. Чернышевский, Статьи. — М.-Л.: Гиз, 1928.
• О Толстом, Сборник статей. — М.-Л.: Гиз, 1928.
• Личность Христа в современной науке и литературе (об «Иисусе» Анри Барбюса)
• Стенограмма диспута А. В. Луначарского с Александром Введенским. — М.: изд. «Безбожник», 1928.
• Максим Горький. — М.-Л.: Гиз, 1929.
• [www.situation.ru/app/j_art_1114.htm Спиноза и буржуазия] 1933
• [philos.omsk.edu/libery/marksizm/lunachar.rar «Религия и просвещение»] (rar)
• [allk.ru/book/229/2262.html О быте: молодежь и] теория стакана воды

Книги Луначарского, изъятые из библиотек в 1961 году

• Луначарский А. Бывшие люди. Очерк истории партии эсеров. М., Гос. изд., 1922. 82 с. 10 000 экз.
• Луначарский А. В. Великий переворот (Октябрьская революция). Ч. 1. Изд. изд-ва З. И. Гржебина. Пг., 1919. 99 с. 13 000 экз.
• Луначарский А. В. Воспоминания. Из революционного прошлого. [Харьков], «Пролетарий», 1925. 79 с. 10 000 экз.
• Луначарский А. В. Гр. Гиацинт Серрати или революционно-оппортунистическая амфибия. Пг., Изд. Коминтерна, 1922. 75 с.
• Луначарский А. В. Десять лет культурного строительства в стране рабочих и крестьян. М.—Л., Гос. изд., 1927. 134 + [24] с. 35 000 экз.
• Луначарский А. В. Задачи просвещения в системе советского строительства. Доклад на I Всесоюзном Учительском съезде. М., «Работник просвещения», 1925. 47 с. 5 000 экз.
• Луначарский А. В. I. Идеализм и материализм. II Культура буржуазная и пролетарская. Подготовлена к печати В. Д. Зельдовичем. Пг., «Путь к знанию», 1923. 141 с. 5 000 экз.
• Луначарский А. В. I. Идеализм и материализм. II Культура буржуазная, переходная и социалистическая. М.—Л" «Красная новь», 1924. 209 с. 7 000 экз.
• Луначарский А. В. Искусство и революция. Сборник статей. [М.], «Новая Москва», 1924. 230 с. 5 000 экз.
• Луначарский А. В. Итоги решений XV съезда ВКП(б) и задачи культурной революции. (Доклад на вузовском партактиве 18 января 1928 г.) М.—Л., «Моск. рабочий», [1928]. 72 с. 5 000 экз.
• Луначарский А. В. Культура в капиталистическую эпоху. (Доклад, сделанный в Центральном клубе Моск. пролеткульта им. Калинина.) М., Всерос. пролеткульт, 1923. 54 с. 5 000 экз.
• Луначарский А. В. Литературные силуэты. М—Л., Гос. изд., 1925. 198 с. 7 000 экз.
• Луначарский А. В. Наши задачи на фронтах труда и обороны. Речь на заседании Совета рабочих, крестьянских и красноармейских и казачьих депутатов 18-го августа 1920 г. в Ростове на Дону. Ростов на Дону, Гос. изд., 1920. 16 с.
• Луначарский А. В. Очередные задачи и перспективы народного образования в республике. Свердловск, 1928. 32 с. 7 000 экз.
• Луначарский А. В. Очерки марксистской теории искусств. М., АХРР 1926 106 с 4 000 экз.
• Луначарский А. В. Партия и революция. Сборник статей и речей. ГМ.1, «Новая Москва», 1924. 131 с. 5 000 экз.
• Луначарский А. В. Просвещение и революция. Сборник статей. М., «Работник просвещения», 1926. 431 с. 5 000 экз.
• Луначарский А. В. Пять лет революции. М., «Красная новь», 1923. 24 с. 5 000 экз.
• Луначарский А. В. Революционные силуэты. Все издания по 1938 г. включительно.
• Луначарский А. В. Социальные основы искусства. Речь, произнесенная перед собранием коммунистов МК РКП(б). М., «Новая Москва», 1925. 56 с. 6 000 экз.
• Луначарский А. В. Третий фронт. Сборник статей. М., «Работник просвещения», 1925. 152 с. 5 000 экз.
• Луначарский А. и Лелевич Г. Анатоль Франс. М., «Огонек», 1925. 32 с. 50 000 экз.
• Луначарский А. В. и Покровский М. Н. Семь лет пролетарской диктатуры. [М.], «Моск. рабочий», 1925. 78 с. Моск ком. РКП(б). 5 000 экз.
• Луначарский А. В. и Скрыпник Н. А. Народное образование в СССР в связи с реконструкцией народного хозяйства. Доклады на VII съезде Союза работников просвещения. М., «Работник просвещения», 1929. 168 с. 5 000 экз.

Собрания сочинений

• [lunacharsky.newgod.su/lib/ss-tom-1 Собрание сочинений в 8-ми тт.] — М., 1963—1967.

Память

• Имя Луначарского носят в 2013 году 565 географических объектов (улицы, площади, переулки и т. д.) в России.
• Театральная библиотека им. А. В. Луначарского (Санкт-Петербург)
• Премия имени Анатолия Луначарского для сотрудников учреждений культуры, присуждаемая Министерством культуры
• Ленинградская Фабрика музыкальных инструментов имени А. В. Луначарского (1922—1993).
• Действует Музей-квартира А. В. Луначарского.

Театры, кинотеатры

• Драматический театр имени Луначарского (г. Владимир)
• Севастопольский академический русский драматический театр имени А. В. Луначарского
• Калужский областной драматический театр имени А. В. Луначарского
• Пензенский областной драматический театр имени А. В. Луначарского
• Армавирский драматический театр имени А. В. Луначарского
• Владимирский областной драматический театр имени А. В. Луначарского
• Кемеровский театр драмы им. А. В. Луначарского
• Свердловский театр оперы и балета (в 1924—1991)
• Ростовский драматический театр (в 1920—1935)
• Кинотеатр «Луначарский» (г. Черногорск)

Образовательные учреждения

• Государственный институт театрального искусства имени А. В. Луначарского
• Астраханский государственный медицинский институт имени А. В. Луначарского
• Школа им. А. В. Луначарского (г. Буинск)
• Ордена «Знак Почёта» гимназия № 5 им. А. В. Луначарского (г. Владикавказ)
• Белорусская государственная консерватория имени А. В. Луначарского
• Школа им. А. В. Луначарского (ст. Медвёдовская)

Слева направо: Мемориальная доска Луначарскому в Пензе, Мемориальная доска Луначарскому на улице Пржевальского в Смоленске, Мемориальная доска А.В. Луначарскому расположенная по адресу Чистопрудный бульвар, дом 6 в городе Москве

Литература

• Мандельштам Р. Книги А. В. Луначарского. — Л.—М.: ГАХН, 1926
• Луначарская-Розенель Н. А. Память сердца. Воспоминания. [2 изд.] 1965
• Каиров И. А. А. В. Луначарский — выдающийся деятель социалистического просвещения. — М., 1966
• Ёлкин А. С. Луначарский. Жизнь замечательных людей. — М.: Издательство ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия», 1967
• Борев Ю. Б. Луначарский. Жизнь замечательных людей. — М.: «Молодая гвардия» 304 стр. 2010 ISBN 978-5-235-03304-7
• Бугаенко П. А. А. В. Луначарский и советская литературная критика. — Саратов, 1972
• Трифонов Н. А. А. В. Луначарский и современная литература. — М., 1974
• О Луначарском. Исследования. Воспоминания. — М., 1976
• Павловский О. А. Луначарский. — М., 1980
• Любутин К. Н., Франц С. В. Российские версии марксизма: Анатолий Луначарский. — Екатеринбург: Издательство Уральского университета, 2002 ISBN 5-7525-0987-4

Луначарскому посвящены два тома «Литературного наследства» — 80-й ([lunacharsky.newgod.su/lib/lenin-i-lunacharskij «В. И. Ленин и А. В. Луначарский». — М., 1971]) и 82-й ([lunacharsky.newgod.su/lib/neizdannye-materialy «Неизданные материалы». — М., 1970]).

Библиографические указатели

• [lunacharsky.newgod.su/lib/neizdannye-materialy/bibliografia А. В. Луначарский о литературе и искусстве]. Библиографический указатель, 1902—1963, составитель Муратова К. Д., Л., 1964
• [lunacharsky.newgod.su/lib/v-mire-muzyki/bibliografia-rabot-a-v-lunacarskogo-o-muzyke Библиография работ А. В. Луначарского о музыке.] Библиографический указатель, 1910—1933, составитель Муратова К. Д. — В мире музыки. М., 1971.
• А. В. Луначарский. Указатель трудов, писем и литературы о жизни и деятельности, тт. 1 — 2, М., 1975 — 79.
• [lunacharsky.newgod.su/issledovania/arhivnye-fondy-lunacharskogo Архивные фонды А. В. Луначарского]. Путеводитель по фондам и коллекциям личного происхождения. (РГАСПИ), М., 1996

См. также

• Богостроительство
• Пролеткульт
• Аудиовизуальные архивы

Ссылки

• [www.ras.ru/win/db/show_per.asp?P=.id-51154.ln-ru Профиль Анатолия Васильевича Луначарского] на официальном сайте РАН
• [www.i-u.ru/biblio/persons.aspx?id=149 В библиотеке РГИУ] (недоступная ссылка с 26-05-2013 (3986 дней))
• [hrono.ru/biograf/lunachar.html] на сайте «Хронос»
• [letopis.msu.ru/peoples/1288 Статья] на сайте «Летопись Московского университета»
• [www.auditorium.ru/books/473/Lunacharski_1917_year_page2.htm Письма А. В. Луначарского жене А. А. Луначарской. 1917 год] (недоступная ссылка с 26-05-2013 (3986 дней) — история, копия)
• Луначарский А. В. [filosof10.narod.ru/lib/arts/luna.rar Об искусстве: в 2-х т. — М., 1982]
• Луначарский А. В. [filosof10.narod.ru/lib/arts/luna_lit.rar Статьи о литературе: в 2-х т. — М., 1988]
• Луначарский А. В. [makarenko-museum.ru/lib/Science/Lunach/Lunacharskiy_AV_Main_principels_of_united_labour_School.pdf Основные принципы единой трудовой школы](От Государственной комиссии по просвещению 16 октября 1918 г.), pdf.
• Луначарский А. В. [makarenko-museum.ru/lib/Science/Lunach/Lunacharskiy_AV_Main_principels_of_united_labour_School.htm Основные принципы единой трудовой школы](От Государственной комиссии по просвещению 16 октября 1918 г.)
• [lunacharsky.newgod.su Наследие А. В. Луначарского] — Собрание сочинений, биографические материалы, аудио-видео записи и воспоминания современников.
• Послушать [boomp3.com/mp3/kdz3pacliz8-a-lunacharskij-o-zadachah-narodnogo-prosvescheniya Луначарский, «О задачах народного просвещения»]
• Троцкий Л. [www.magister.msk.ru/library/trotsky/trotm373.htm Анатолий Васильевич Луначарский]

Отрывок, характеризующий Луначарский, Анатолий Васильевич

Получив, пробужденный от сна, холодную и повелительную записку от Кутузова, Растопчин почувствовал себя тем более раздраженным, чем более он чувствовал себя виновным. В Москве оставалось все то, что именно было поручено ему, все то казенное, что ему должно было вывезти. Вывезти все не было возможности.
«Кто же виноват в этом, кто допустил до этого? – думал он. – Разумеется, не я. У меня все было готово, я держал Москву вот как! И вот до чего они довели дело! Мерзавцы, изменники!» – думал он, не определяя хорошенько того, кто были эти мерзавцы и изменники, но чувствуя необходимость ненавидеть этих кого то изменников, которые были виноваты в том фальшивом и смешном положении, в котором он находился.
Всю эту ночь граф Растопчин отдавал приказания, за которыми со всех сторон Москвы приезжали к нему. Приближенные никогда не видали графа столь мрачным и раздраженным.
«Ваше сиятельство, из вотчинного департамента пришли, от директора за приказаниями… Из консистории, из сената, из университета, из воспитательного дома, викарный прислал… спрашивает… О пожарной команде как прикажете? Из острога смотритель… из желтого дома смотритель…» – всю ночь, не переставая, докладывали графу.
На все эта вопросы граф давал короткие и сердитые ответы, показывавшие, что приказания его теперь не нужны, что все старательно подготовленное им дело теперь испорчено кем то и что этот кто то будет нести всю ответственность за все то, что произойдет теперь.
– Ну, скажи ты этому болвану, – отвечал он на запрос от вотчинного департамента, – чтоб он оставался караулить свои бумаги. Ну что ты спрашиваешь вздор о пожарной команде? Есть лошади – пускай едут во Владимир. Не французам оставлять.
– Ваше сиятельство, приехал надзиратель из сумасшедшего дома, как прикажете?
– Как прикажу? Пускай едут все, вот и всё… А сумасшедших выпустить в городе. Когда у нас сумасшедшие армиями командуют, так этим и бог велел.
На вопрос о колодниках, которые сидели в яме, граф сердито крикнул на смотрителя:
– Что ж, тебе два батальона конвоя дать, которого нет? Пустить их, и всё!
– Ваше сиятельство, есть политические: Мешков, Верещагин.
– Верещагин! Он еще не повешен? – крикнул Растопчин. – Привести его ко мне.


К девяти часам утра, когда войска уже двинулись через Москву, никто больше не приходил спрашивать распоряжений графа. Все, кто мог ехать, ехали сами собой; те, кто оставались, решали сами с собой, что им надо было делать.
Граф велел подавать лошадей, чтобы ехать в Сокольники, и, нахмуренный, желтый и молчаливый, сложив руки, сидел в своем кабинете.
Каждому администратору в спокойное, не бурное время кажется, что только его усилиями движется всо ему подведомственное народонаселение, и в этом сознании своей необходимости каждый администратор чувствует главную награду за свои труды и усилия. Понятно, что до тех пор, пока историческое море спокойно, правителю администратору, с своей утлой лодочкой упирающемуся шестом в корабль народа и самому двигающемуся, должно казаться, что его усилиями двигается корабль, в который он упирается. Но стоит подняться буре, взволноваться морю и двинуться самому кораблю, и тогда уж заблуждение невозможно. Корабль идет своим громадным, независимым ходом, шест не достает до двинувшегося корабля, и правитель вдруг из положения властителя, источника силы, переходит в ничтожного, бесполезного и слабого человека.
Растопчин чувствовал это, и это то раздражало его. Полицеймейстер, которого остановила толпа, вместе с адъютантом, который пришел доложить, что лошади готовы, вошли к графу. Оба были бледны, и полицеймейстер, передав об исполнении своего поручения, сообщил, что на дворе графа стояла огромная толпа народа, желавшая его видеть.
Растопчин, ни слова не отвечая, встал и быстрыми шагами направился в свою роскошную светлую гостиную, подошел к двери балкона, взялся за ручку, оставил ее и перешел к окну, из которого виднее была вся толпа. Высокий малый стоял в передних рядах и с строгим лицом, размахивая рукой, говорил что то. Окровавленный кузнец с мрачным видом стоял подле него. Сквозь закрытые окна слышен был гул голосов.
– Готов экипаж? – сказал Растопчин, отходя от окна.
– Готов, ваше сиятельство, – сказал адъютант.
Растопчин опять подошел к двери балкона.
– Да чего они хотят? – спросил он у полицеймейстера.
– Ваше сиятельство, они говорят, что собрались идти на французов по вашему приказанью, про измену что то кричали. Но буйная толпа, ваше сиятельство. Я насилу уехал. Ваше сиятельство, осмелюсь предложить…
– Извольте идти, я без вас знаю, что делать, – сердито крикнул Растопчин. Он стоял у двери балкона, глядя на толпу. «Вот что они сделали с Россией! Вот что они сделали со мной!» – думал Растопчин, чувствуя поднимающийся в своей душе неудержимый гнев против кого то того, кому можно было приписать причину всего случившегося. Как это часто бывает с горячими людьми, гнев уже владел им, но он искал еще для него предмета. «La voila la populace, la lie du peuple, – думал он, глядя на толпу, – la plebe qu'ils ont soulevee par leur sottise. Il leur faut une victime, [„Вот он, народец, эти подонки народонаселения, плебеи, которых они подняли своею глупостью! Им нужна жертва“.] – пришло ему в голову, глядя на размахивающего рукой высокого малого. И по тому самому это пришло ему в голову, что ему самому нужна была эта жертва, этот предмет для своего гнева.
– Готов экипаж? – в другой раз спросил он.
– Готов, ваше сиятельство. Что прикажете насчет Верещагина? Он ждет у крыльца, – отвечал адъютант.
– А! – вскрикнул Растопчин, как пораженный каким то неожиданным воспоминанием.
И, быстро отворив дверь, он вышел решительными шагами на балкон. Говор вдруг умолк, шапки и картузы снялись, и все глаза поднялись к вышедшему графу.
– Здравствуйте, ребята! – сказал граф быстро и громко. – Спасибо, что пришли. Я сейчас выйду к вам, но прежде всего нам надо управиться с злодеем. Нам надо наказать злодея, от которого погибла Москва. Подождите меня! – И граф так же быстро вернулся в покои, крепко хлопнув дверью.
По толпе пробежал одобрительный ропот удовольствия. «Он, значит, злодеев управит усех! А ты говоришь француз… он тебе всю дистанцию развяжет!» – говорили люди, как будто упрекая друг друга в своем маловерии.
Через несколько минут из парадных дверей поспешно вышел офицер, приказал что то, и драгуны вытянулись. Толпа от балкона жадно подвинулась к крыльцу. Выйдя гневно быстрыми шагами на крыльцо, Растопчин поспешно оглянулся вокруг себя, как бы отыскивая кого то.
– Где он? – сказал граф, и в ту же минуту, как он сказал это, он увидал из за угла дома выходившего между, двух драгун молодого человека с длинной тонкой шеей, с до половины выбритой и заросшей головой. Молодой человек этот был одет в когда то щегольской, крытый синим сукном, потертый лисий тулупчик и в грязные посконные арестантские шаровары, засунутые в нечищеные, стоптанные тонкие сапоги. На тонких, слабых ногах тяжело висели кандалы, затруднявшие нерешительную походку молодого человека.
– А ! – сказал Растопчин, поспешно отворачивая свой взгляд от молодого человека в лисьем тулупчике и указывая на нижнюю ступеньку крыльца. – Поставьте его сюда! – Молодой человек, брянча кандалами, тяжело переступил на указываемую ступеньку, придержав пальцем нажимавший воротник тулупчика, повернул два раза длинной шеей и, вздохнув, покорным жестом сложил перед животом тонкие, нерабочие руки.
Несколько секунд, пока молодой человек устанавливался на ступеньке, продолжалось молчание. Только в задних рядах сдавливающихся к одному месту людей слышались кряхтенье, стоны, толчки и топот переставляемых ног.
Растопчин, ожидая того, чтобы он остановился на указанном месте, хмурясь потирал рукою лицо.
– Ребята! – сказал Растопчин металлически звонким голосом, – этот человек, Верещагин – тот самый мерзавец, от которого погибла Москва.
Молодой человек в лисьем тулупчике стоял в покорной позе, сложив кисти рук вместе перед животом и немного согнувшись. Исхудалое, с безнадежным выражением, изуродованное бритою головой молодое лицо его было опущено вниз. При первых словах графа он медленно поднял голову и поглядел снизу на графа, как бы желая что то сказать ему или хоть встретить его взгляд. Но Растопчин не смотрел на него. На длинной тонкой шее молодого человека, как веревка, напружилась и посинела жила за ухом, и вдруг покраснело лицо.
Все глаза были устремлены на него. Он посмотрел на толпу, и, как бы обнадеженный тем выражением, которое он прочел на лицах людей, он печально и робко улыбнулся и, опять опустив голову, поправился ногами на ступеньке.
– Он изменил своему царю и отечеству, он передался Бонапарту, он один из всех русских осрамил имя русского, и от него погибает Москва, – говорил Растопчин ровным, резким голосом; но вдруг быстро взглянул вниз на Верещагина, продолжавшего стоять в той же покорной позе. Как будто взгляд этот взорвал его, он, подняв руку, закричал почти, обращаясь к народу: – Своим судом расправляйтесь с ним! отдаю его вам!
Народ молчал и только все теснее и теснее нажимал друг на друга. Держать друг друга, дышать в этой зараженной духоте, не иметь силы пошевелиться и ждать чего то неизвестного, непонятного и страшного становилось невыносимо. Люди, стоявшие в передних рядах, видевшие и слышавшие все то, что происходило перед ними, все с испуганно широко раскрытыми глазами и разинутыми ртами, напрягая все свои силы, удерживали на своих спинах напор задних.
– Бей его!.. Пускай погибнет изменник и не срамит имя русского! – закричал Растопчин. – Руби! Я приказываю! – Услыхав не слова, но гневные звуки голоса Растопчина, толпа застонала и надвинулась, но опять остановилась.
– Граф!.. – проговорил среди опять наступившей минутной тишины робкий и вместе театральный голос Верещагина. – Граф, один бог над нами… – сказал Верещагин, подняв голову, и опять налилась кровью толстая жила на его тонкой шее, и краска быстро выступила и сбежала с его лица. Он не договорил того, что хотел сказать.
– Руби его! Я приказываю!.. – прокричал Растопчин, вдруг побледнев так же, как Верещагин.
– Сабли вон! – крикнул офицер драгунам, сам вынимая саблю.
Другая еще сильнейшая волна взмыла по народу, и, добежав до передних рядов, волна эта сдвинула переднии, шатая, поднесла к самым ступеням крыльца. Высокий малый, с окаменелым выражением лица и с остановившейся поднятой рукой, стоял рядом с Верещагиным.
– Руби! – прошептал почти офицер драгунам, и один из солдат вдруг с исказившимся злобой лицом ударил Верещагина тупым палашом по голове.
«А!» – коротко и удивленно вскрикнул Верещагин, испуганно оглядываясь и как будто не понимая, зачем это было с ним сделано. Такой же стон удивления и ужаса пробежал по толпе.
«О господи!» – послышалось чье то печальное восклицание.
Но вслед за восклицанием удивления, вырвавшимся У Верещагина, он жалобно вскрикнул от боли, и этот крик погубил его. Та натянутая до высшей степени преграда человеческого чувства, которая держала еще толпу, прорвалось мгновенно. Преступление было начато, необходимо было довершить его. Жалобный стон упрека был заглушен грозным и гневным ревом толпы. Как последний седьмой вал, разбивающий корабли, взмыла из задних рядов эта последняя неудержимая волна, донеслась до передних, сбила их и поглотила все. Ударивший драгун хотел повторить свой удар. Верещагин с криком ужаса, заслонясь руками, бросился к народу. Высокий малый, на которого он наткнулся, вцепился руками в тонкую шею Верещагина и с диким криком, с ним вместе, упал под ноги навалившегося ревущего народа.
Одни били и рвали Верещагина, другие высокого малого. И крики задавленных людей и тех, которые старались спасти высокого малого, только возбуждали ярость толпы. Долго драгуны не могли освободить окровавленного, до полусмерти избитого фабричного. И долго, несмотря на всю горячечную поспешность, с которою толпа старалась довершить раз начатое дело, те люди, которые били, душили и рвали Верещагина, не могли убить его; но толпа давила их со всех сторон, с ними в середине, как одна масса, колыхалась из стороны в сторону и не давала им возможности ни добить, ни бросить его.
«Топором то бей, что ли?.. задавили… Изменщик, Христа продал!.. жив… живущ… по делам вору мука. Запором то!.. Али жив?»
Только когда уже перестала бороться жертва и вскрики ее заменились равномерным протяжным хрипеньем, толпа стала торопливо перемещаться около лежащего, окровавленного трупа. Каждый подходил, взглядывал на то, что было сделано, и с ужасом, упреком и удивлением теснился назад.
«О господи, народ то что зверь, где же живому быть!» – слышалось в толпе. – И малый то молодой… должно, из купцов, то то народ!.. сказывают, не тот… как же не тот… О господи… Другого избили, говорят, чуть жив… Эх, народ… Кто греха не боится… – говорили теперь те же люди, с болезненно жалостным выражением глядя на мертвое тело с посиневшим, измазанным кровью и пылью лицом и с разрубленной длинной тонкой шеей.
Полицейский старательный чиновник, найдя неприличным присутствие трупа на дворе его сиятельства, приказал драгунам вытащить тело на улицу. Два драгуна взялись за изуродованные ноги и поволокли тело. Окровавленная, измазанная в пыли, мертвая бритая голова на длинной шее, подворачиваясь, волочилась по земле. Народ жался прочь от трупа.
В то время как Верещагин упал и толпа с диким ревом стеснилась и заколыхалась над ним, Растопчин вдруг побледнел, и вместо того чтобы идти к заднему крыльцу, у которого ждали его лошади, он, сам не зная куда и зачем, опустив голову, быстрыми шагами пошел по коридору, ведущему в комнаты нижнего этажа. Лицо графа было бледно, и он не мог остановить трясущуюся, как в лихорадке, нижнюю челюсть.
– Ваше сиятельство, сюда… куда изволите?.. сюда пожалуйте, – проговорил сзади его дрожащий, испуганный голос. Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел туда, куда ему указывали. У заднего крыльца стояла коляска. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом в Сокольниках. Выехав на Мясницкую и не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. Он с неудовольствием вспомнил теперь волнение и испуг, которые он выказал перед своими подчиненными. «La populace est terrible, elle est hideuse, – думал он по французски. – Ils sont сошше les loups qu'on ne peut apaiser qu'avec de la chair. [Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса.] „Граф! один бог над нами!“ – вдруг вспомнились ему слова Верещагина, и неприятное чувство холода пробежало по спине графа Растопчина. Но чувство это было мгновенно, и граф Растопчин презрительно улыбнулся сам над собою. „J'avais d'autres devoirs, – подумал он. – Il fallait apaiser le peuple. Bien d'autres victimes ont peri et perissent pour le bien publique“, [У меня были другие обязанности. Следовало удовлетворить народ. Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] – и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе, – не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique [общественного блага]), но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном царя. „Ежели бы я был только Федор Васильевич, ma ligne de conduite aurait ete tout autrement tracee, [путь мой был бы совсем иначе начертан,] но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего“.
Слегка покачиваясь на мягких рессорах экипажа и не слыша более страшных звуков толпы, Растопчин физически успокоился, и, как это всегда бывает, одновременно с физическим успокоением ум подделал для него и причины нравственного успокоения. Мысль, успокоившая Растопчина, была не новая. С тех пор как существует мир и люди убивают друг друга, никогда ни один человек не совершил преступления над себе подобным, не успокоивая себя этой самой мыслью. Мысль эта есть le bien publique [общественное благо], предполагаемое благо других людей.
Для человека, не одержимого страстью, благо это никогда не известно; но человек, совершающий преступление, всегда верно знает, в чем состоит это благо. И Растопчин теперь знал это.
Он не только в рассуждениях своих не упрекал себя в сделанном им поступке, но находил причины самодовольства в том, что он так удачно умел воспользоваться этим a propos [удобным случаем] – наказать преступника и вместе с тем успокоить толпу.
«Верещагин был судим и приговорен к смертной казни, – думал Растопчин (хотя Верещагин сенатом был только приговорен к каторжной работе). – Он был предатель и изменник; я не мог оставить его безнаказанным, и потом je faisais d'une pierre deux coups [одним камнем делал два удара]; я для успокоения отдавал жертву народу и казнил злодея».
Приехав в свой загородный дом и занявшись домашними распоряжениями, граф совершенно успокоился.
Через полчаса граф ехал на быстрых лошадях через Сокольничье поле, уже не вспоминая о том, что было, и думая и соображая только о том, что будет. Он ехал теперь к Яузскому мосту, где, ему сказали, был Кутузов. Граф Растопчин готовил в своем воображении те гневные в колкие упреки, которые он выскажет Кутузову за его обман. Он даст почувствовать этой старой придворной лисице, что ответственность за все несчастия, имеющие произойти от оставления столицы, от погибели России (как думал Растопчин), ляжет на одну его выжившую из ума старую голову. Обдумывая вперед то, что он скажет ему, Растопчин гневно поворачивался в коляске и сердито оглядывался по сторонам.
Сокольничье поле было пустынно. Только в конце его, у богадельни и желтого дома, виднелась кучки людей в белых одеждах и несколько одиноких, таких же людей, которые шли по полю, что то крича и размахивая руками.
Один вз них бежал наперерез коляске графа Растопчина. И сам граф Растопчин, и его кучер, и драгуны, все смотрели с смутным чувством ужаса и любопытства на этих выпущенных сумасшедших и в особенности на того, который подбегал к вим.
Шатаясь на своих длинных худых ногах, в развевающемся халате, сумасшедший этот стремительно бежал, не спуская глаз с Растопчина, крича ему что то хриплым голосом и делая знаки, чтобы он остановился. Обросшее неровными клочками бороды, сумрачное и торжественное лицо сумасшедшего было худо и желто. Черные агатовые зрачки его бегали низко и тревожно по шафранно желтым белкам.
– Стой! Остановись! Я говорю! – вскрикивал он пронзительно и опять что то, задыхаясь, кричал с внушительными интонациями в жестами.
Он поравнялся с коляской и бежал с ней рядом.
– Трижды убили меня, трижды воскресал из мертвых. Они побили каменьями, распяли меня… Я воскресну… воскресну… воскресну. Растерзали мое тело. Царствие божие разрушится… Трижды разрушу и трижды воздвигну его, – кричал он, все возвышая и возвышая голос. Граф Растопчин вдруг побледнел так, как он побледнел тогда, когда толпа бросилась на Верещагина. Он отвернулся.
– Пош… пошел скорее! – крикнул он на кучера дрожащим голосом.
Коляска помчалась во все ноги лошадей; но долго еще позади себя граф Растопчин слышал отдаляющийся безумный, отчаянный крик, а перед глазами видел одно удивленно испуганное, окровавленное лицо изменника в меховом тулупчике.
Как ни свежо было это воспоминание, Растопчин чувствовал теперь, что оно глубоко, до крови, врезалось в его сердце. Он ясно чувствовал теперь, что кровавый след этого воспоминания никогда не заживет, но что, напротив, чем дальше, тем злее, мучительнее будет жить до конца жизни это страшное воспоминание в его сердце. Он слышал, ему казалось теперь, звуки своих слов:
«Руби его, вы головой ответите мне!» – «Зачем я сказал эти слова! Как то нечаянно сказал… Я мог не сказать их (думал он): тогда ничего бы не было». Он видел испуганное и потом вдруг ожесточившееся лицо ударившего драгуна и взгляд молчаливого, робкого упрека, который бросил на него этот мальчик в лисьем тулупе… «Но я не для себя сделал это. Я должен был поступить так. La plebe, le traitre… le bien publique», [Чернь, злодей… общественное благо.] – думал он.
У Яузского моста все еще теснилось войско. Было жарко. Кутузов, нахмуренный, унылый, сидел на лавке около моста и плетью играл по песку, когда с шумом подскакала к нему коляска. Человек в генеральском мундире, в шляпе с плюмажем, с бегающими не то гневными, не то испуганными глазами подошел к Кутузову и стал по французски говорить ему что то. Это был граф Растопчин. Он говорил Кутузову, что явился сюда, потому что Москвы и столицы нет больше и есть одна армия.
– Было бы другое, ежели бы ваша светлость не сказали мне, что вы не сдадите Москвы, не давши еще сражения: всего этого не было бы! – сказал он.
Кутузов глядел на Растопчина и, как будто не понимая значения обращенных к нему слов, старательно усиливался прочесть что то особенное, написанное в эту минуту на лице говорившего с ним человека. Растопчин, смутившись, замолчал. Кутузов слегка покачал головой и, не спуская испытующего взгляда с лица Растопчина, тихо проговорил:
– Да, я не отдам Москвы, не дав сражения.
Думал ли Кутузов совершенно о другом, говоря эти слова, или нарочно, зная их бессмысленность, сказал их, но граф Растопчин ничего не ответил и поспешно отошел от Кутузова. И странное дело! Главнокомандующий Москвы, гордый граф Растопчин, взяв в руки нагайку, подошел к мосту и стал с криком разгонять столпившиеся повозки.


В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву. Впереди ехал отряд виртембергских гусар, позади верхом, с большой свитой, ехал сам неаполитанский король.
Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюрат остановился, ожидая известия от передового отряда о том, в каком положении находилась городская крепость «le Kremlin».
Вокруг Мюрата собралась небольшая кучка людей из остававшихся в Москве жителей. Все с робким недоумением смотрели на странного, изукрашенного перьями и золотом длинноволосого начальника.
– Что ж, это сам, что ли, царь ихний? Ничево! – слышались тихие голоса.
Переводчик подъехал к кучке народа.
– Шапку то сними… шапку то, – заговорили в толпе, обращаясь друг к другу. Переводчик обратился к одному старому дворнику и спросил, далеко ли до Кремля? Дворник, прислушиваясь с недоумением к чуждому ему польскому акценту и не признавая звуков говора переводчика за русскую речь, не понимал, что ему говорили, и прятался за других.
Мюрат подвинулся к переводчику в велел спросить, где русские войска. Один из русских людей понял, чего у него спрашивали, и несколько голосов вдруг стали отвечать переводчику. Французский офицер из передового отряда подъехал к Мюрату и доложил, что ворота в крепость заделаны и что, вероятно, там засада.
– Хорошо, – сказал Мюрат и, обратившись к одному из господ своей свиты, приказал выдвинуть четыре легких орудия и обстрелять ворота.
Артиллерия на рысях выехала из за колонны, шедшей за Мюратом, и поехала по Арбату. Спустившись до конца Вздвиженки, артиллерия остановилась и выстроилась на площади. Несколько французских офицеров распоряжались пушками, расстанавливая их, и смотрели в Кремль в зрительную трубу.
В Кремле раздавался благовест к вечерне, и этот звон смущал французов. Они предполагали, что это был призыв к оружию. Несколько человек пехотных солдат побежали к Кутафьевским воротам. В воротах лежали бревна и тесовые щиты. Два ружейные выстрела раздались из под ворот, как только офицер с командой стал подбегать к ним. Генерал, стоявший у пушек, крикнул офицеру командные слова, и офицер с солдатами побежал назад.
Послышалось еще три выстрела из ворот.
Один выстрел задел в ногу французского солдата, и странный крик немногих голосов послышался из за щитов. На лицах французского генерала, офицеров и солдат одновременно, как по команде, прежнее выражение веселости и спокойствия заменилось упорным, сосредоточенным выражением готовности на борьбу и страдания. Для них всех, начиная от маршала и до последнего солдата, это место не было Вздвиженка, Моховая, Кутафья и Троицкие ворота, а это была новая местность нового поля, вероятно, кровопролитного сражения. И все приготовились к этому сражению. Крики из ворот затихли. Орудия были выдвинуты. Артиллеристы сдули нагоревшие пальники. Офицер скомандовал «feu!» [пали!], и два свистящие звука жестянок раздались один за другим. Картечные пули затрещали по камню ворот, бревнам и щитам; и два облака дыма заколебались на площади.
Несколько мгновений после того, как затихли перекаты выстрелов по каменному Кремлю, странный звук послышался над головами французов. Огромная стая галок поднялась над стенами и, каркая и шумя тысячами крыл, закружилась в воздухе. Вместе с этим звуком раздался человеческий одинокий крик в воротах, и из за дыма появилась фигура человека без шапки, в кафтане. Держа ружье, он целился во французов. Feu! – повторил артиллерийский офицер, и в одно и то же время раздались один ружейный и два орудийных выстрела. Дым опять закрыл ворота.
За щитами больше ничего не шевелилось, и пехотные французские солдаты с офицерами пошли к воротам. В воротах лежало три раненых и четыре убитых человека. Два человека в кафтанах убегали низом, вдоль стен, к Знаменке.
– Enlevez moi ca, [Уберите это,] – сказал офицер, указывая на бревна и трупы; и французы, добив раненых, перебросили трупы вниз за ограду. Кто были эти люди, никто не знал. «Enlevez moi ca», – сказано только про них, и их выбросили и прибрали потом, чтобы они не воняли. Один Тьер посвятил их памяти несколько красноречивых строк: «Ces miserables avaient envahi la citadelle sacree, s'etaient empares des fusils de l'arsenal, et tiraient (ces miserables) sur les Francais. On en sabra quelques'uns et on purgea le Kremlin de leur presence. [Эти несчастные наполнили священную крепость, овладели ружьями арсенала и стреляли во французов. Некоторых из них порубили саблями, и очистили Кремль от их присутствия.]
Мюрату было доложено, что путь расчищен. Французы вошли в ворота и стали размещаться лагерем на Сенатской площади. Солдаты выкидывали стулья из окон сената на площадь и раскладывали огни.
Другие отряды проходили через Кремль и размещались по Маросейке, Лубянке, Покровке. Третьи размещались по Вздвиженке, Знаменке, Никольской, Тверской. Везде, не находя хозяев, французы размещались не как в городе на квартирах, а как в лагере, который расположен в городе.
Хотя и оборванные, голодные, измученные и уменьшенные до 1/3 части своей прежней численности, французские солдаты вступили в Москву еще в стройном порядке. Это было измученное, истощенное, но еще боевое и грозное войско. Но это было войско только до той минуты, пока солдаты этого войска не разошлись по квартирам. Как только люди полков стали расходиться по пустым и богатым домам, так навсегда уничтожалось войско и образовались не жители и не солдаты, а что то среднее, называемое мародерами. Когда, через пять недель, те же самые люди вышли из Москвы, они уже не составляли более войска. Это была толпа мародеров, из которых каждый вез или нес с собой кучу вещей, которые ему казались ценны и нужны. Цель каждого из этих людей при выходе из Москвы не состояла, как прежде, в том, чтобы завоевать, а только в том, чтобы удержать приобретенное. Подобно той обезьяне, которая, запустив руку в узкое горло кувшина и захватив горсть орехов, не разжимает кулака, чтобы не потерять схваченного, и этим губит себя, французы, при выходе из Москвы, очевидно, должны были погибнуть вследствие того, что они тащили с собой награбленное, но бросить это награбленное им было так же невозможно, как невозможно обезьяне разжать горсть с орехами. Через десять минут после вступления каждого французского полка в какой нибудь квартал Москвы, не оставалось ни одного солдата и офицера. В окнах домов видны были люди в шинелях и штиблетах, смеясь прохаживающиеся по комнатам; в погребах, в подвалах такие же люди хозяйничали с провизией; на дворах такие же люди отпирали или отбивали ворота сараев и конюшен; в кухнях раскладывали огни, с засученными руками пекли, месили и варили, пугали, смешили и ласкали женщин и детей. И этих людей везде, и по лавкам и по домам, было много; но войска уже не было.
В тот же день приказ за приказом отдавались французскими начальниками о том, чтобы запретить войскам расходиться по городу, строго запретить насилия жителей и мародерство, о том, чтобы нынче же вечером сделать общую перекличку; но, несмотря ни на какие меры. люди, прежде составлявшие войско, расплывались по богатому, обильному удобствами и запасами, пустому городу. Как голодное стадо идет в куче по голому полю, но тотчас же неудержимо разбредается, как только нападает на богатые пастбища, так же неудержимо разбредалось и войско по богатому городу.
Жителей в Москве не было, и солдаты, как вода в песок, всачивались в нее и неудержимой звездой расплывались во все стороны от Кремля, в который они вошли прежде всего. Солдаты кавалеристы, входя в оставленный со всем добром купеческий дом и находя стойла не только для своих лошадей, но и лишние, все таки шли рядом занимать другой дом, который им казался лучше. Многие занимали несколько домов, надписывая мелом, кем он занят, и спорили и даже дрались с другими командами. Не успев поместиться еще, солдаты бежали на улицу осматривать город и, по слуху о том, что все брошено, стремились туда, где можно было забрать даром ценные вещи. Начальники ходили останавливать солдат и сами вовлекались невольно в те же действия. В Каретном ряду оставались лавки с экипажами, и генералы толпились там, выбирая себе коляски и кареты. Остававшиеся жители приглашали к себе начальников, надеясь тем обеспечиться от грабежа. Богатств было пропасть, и конца им не видно было; везде, кругом того места, которое заняли французы, были еще неизведанные, незанятые места, в которых, как казалось французам, было еще больше богатств. И Москва все дальше и дальше всасывала их в себя. Точно, как вследствие того, что нальется вода на сухую землю, исчезает вода и сухая земля; точно так же вследствие того, что голодное войско вошло в обильный, пустой город, уничтожилось войско, и уничтожился обильный город; и сделалась грязь, сделались пожары и мародерство.

Французы приписывали пожар Москвы au patriotisme feroce de Rastopchine [дикому патриотизму Растопчина]; русские – изуверству французов. В сущности же, причин пожара Москвы в том смысле, чтобы отнести пожар этот на ответственность одного или несколько лиц, таких причин не было и не могло быть. Москва сгорела вследствие того, что она была поставлена в такие условия, при которых всякий деревянный город должен сгореть, независимо от того, имеются ли или не имеются в городе сто тридцать плохих пожарных труб. Москва должна была сгореть вследствие того, что из нее выехали жители, и так же неизбежно, как должна загореться куча стружек, на которую в продолжение нескольких дней будут сыпаться искры огня. Деревянный город, в котором при жителях владельцах домов и при полиции бывают летом почти каждый день пожары, не может не сгореть, когда в нем нет жителей, а живут войска, курящие трубки, раскладывающие костры на Сенатской площади из сенатских стульев и варящие себе есть два раза в день. Стоит в мирное время войскам расположиться на квартирах по деревням в известной местности, и количество пожаров в этой местности тотчас увеличивается. В какой же степени должна увеличиться вероятность пожаров в пустом деревянном городе, в котором расположится чужое войско? Le patriotisme feroce de Rastopchine и изуверство французов тут ни в чем не виноваты. Москва загорелась от трубок, от кухонь, от костров, от неряшливости неприятельских солдат, жителей – не хозяев домов. Ежели и были поджоги (что весьма сомнительно, потому что поджигать никому не было никакой причины, а, во всяком случае, хлопотливо и опасно), то поджоги нельзя принять за причину, так как без поджогов было бы то же самое.