Лунгина, Лилианна Зиновьевна

Лилианна Лунгина
Имя при рождении:	Лилианна Зиновьевна Маркович
Род деятельности:	переводчик, филолог
Язык произведений:	русский, французский

Лилиа́нна Зино́вьевна Лунгина́ (девичья фамилия Марко́вич; 16 июня 1920, Смоленск — 13 января 1998, Москва) — российский филолог, переводчик художественной литературы.

Биография

Детство провела в Германии, Палестине и Франции. В 1934 году вернулась с матерью в СССР к отцу. Поступила в ИФЛИ, который во время её учёбы был переведён в МГУ и присоединён к филологическому факультету, затем закончила аспирантуру ИМЛИ им. М. Горького (1952). Преподавала французский и немецкий языки.

Начало деятельности как переводчика

Согласно воспоминаниям самой Лунгиной (фильм Олега Дормана «Подстрочник»), работу по переводу с французского и немецкого, которые она знала с детства и преподавала, ей ни в одном издательстве не давали по причине её еврейского происхождения. Не помогли даже дружеские отношения с руководителем Зарубежной редакции Детгиза Борисом Грибановым, с которым они вместе учились. Он сказал Лунгиной (цитата по книге её воспоминаний): «Мне не разрешают давать переводы с французского евреям». Однако в институте Лунгина занималась скандинавскими языками и литературой, и это сослужило ей добрую службу — на этом поле конкурентов не было. По совету Грибанова она обратилась к шведской детской литературе, где и открыла настоящее сокровище — книгу «Малыш и Карлсон, который живёт на крыше» Астрид Линдгрен. Советское издание повести (1957) вышло всего через два года после появления шведского оригинала (1955).

Позже сама шведская писательница признавала, что благодаря таланту Лунгиной (переведшей ещё три книги Линдгрен: о Пеппи, Эмиле и Рони) её герои стали в Советском Союзе популярны и любимы, как нигде в мире.

Переводческая деятельность

Лунгина переводила с французского, немецкого, норвежского, датского и шведского языков. Её работы включают разные по времени и стилю произведения:

• сказки Астрид Линдгрен
• пьесы Стриндберга и Ибсена
• рассказы Бёлля
• философские сказки XVIII века
• романы Виана и Ажара
• произведения Шиллера, Гамсуна, Германа Банга, Гауптмана, Фриша, Кюртиса, Колетт, А. Дюма и др.

В конце семидесятых — первой половине восьмидесятых годов вела семинар молодых переводчиков. Первым результатом работы семинара был перевод новелл Бориса Виана. В изданный сборник вошёл роман «Пена дней» в переводе самой руководительницы и десяток рассказов в переводах членов семинара.

В разные годы в семинаре принимали участие:

• Кан, Мария Иосифовна
• Мавлевич, Наталия Самойловна
• Волевич, Ирина Яковлевна

В 1990 году она написала на французском языке книгу «Московские сезоны» (фр. Les saisons de Moscou), показывающую Западу Россию советских времён. В книге представлены образы знаменитых писателей, актёров, политиков, диссидентов, крестьянки Моти (служившей некоторое время в семье домработницей и няней старшего сына) и просто случайных попутчиков в поезде. «Московские сезоны» были отмечены премией журнала ELLE.

Память

• В 2009 году публике был представлен документальный пятнадцатисерийный фильм-роман о жизни Лилианны Лунгиной «Подстрочник». Фильм сделан на основе воспоминаний Лунгиной режиссёром Олегом Дорманом и оператором Вадимом Юсовым.

Из-за позиции руководства центральных каналов российского телевидения фильм пролежал на полке 11 лет. В связи с этим, когда в 2010 году фильм был удостоен премии ТЭФИ-2010, Олег Дорман «не приехал на церемонию, отказавшись от ТЭФИ по моральным соображениям». Прибывший вместо него на церемонию вручения премии в Санкт-Петербург представитель Дормана зачитал письмо режиссёра, который, в частности, заявил:

Среди членов Академии, её жюри, учредителей и так далее — люди, из-за которых наш фильм одиннадцать лет не мог попасть к зрителям. Люди, которые презирают публику и которые сделали телевидение главным фактором нравственной и общественной катастрофы, произошедшей за десять последних лет.

— Олег Дорман, кинорежиссёр

Выразив благодарность Григорию Чхартишвили, Леониду Парфёнову, а также Олегу Добродееву и Сергею Шумакову, которые приняли на себя ответственность и пустили фильм в эфир в 2009 году, Дорман подчеркнул, что успех фильма — это прежде всего успех его героини, Лилианны Лунгиной. Критикуя тех руководителей СМИ, членов Академии, её жюри, учредителей, из-за которых фильм одиннадцать лет не мог попасть к зрителям, Дорман заключил:

У них нет права давать награды «Подстрочнику». Успех Лилианны Зиновьевны Лунгиной им не принадлежит.

— Олег Дорман, кинорежиссёр

Семья

• Лунгин, Семён Львович (1920—1996) — муж, российский драматург, сценарист.
• Лунгин, Евгений Семёнович (1960) — сын, советский и российский сценарист и кинорежиссёр.
• Лунгин, Павел Семёнович (1949) — сын, советский и российский сценарист и кинорежиссёр, Народный артист России, лауреат Каннского кинофестиваля.
• Фрумкин, Александр Наумович (1895—1976) — двоюродный дядя, советский физико-химик, основоположник электрохимической кинетики, создатель советской электрохимической школы (мать Лунгиной — Мария Даниловна Либерсон — и жена А. Н. Фрумкина, электрохимик Амалия Давидовна Обручева [1894—1968] — двоюродные сёстры).

Книги

• Олег Дорман. [www.ozon.ru/context/detail/id/4837111/ Подстрочник: Жизнь Лилианны Лунгиной, рассказанная ею в фильме Олега Дормана]. — Corpus, 2010. — 480 с. — 4000 экз. — ISBN 978-5-271-24764-4.

Ссылки

• Шеваров, Дмитрий. [ps.1september.ru/2000/29/5-1.htm Карлсон, Эмиль, Лилианна и все-все-все] // Первое сентября. — 2000. — № 29.
• [www.kinobraz.ru/old/_private/podstr.doc «ПОДСТРОЧНИК». Документальный телесериал]
• [www.narodknigi.ru/journals/87/i_ob_ekologii_istorii_tozhe/ Рецензия на книгу «Подстрочник» в журнале «Народ Книги в мире книг»]

Литература   Персоналии

Отрывок, характеризующий Лунгина, Лилианна Зиновьевна

Он, пыхтя и что то бормоча про себя, вошел на лестницу. Кучер его уже не спрашивал, дожидаться ли. Он знал, что когда граф у Ростовых, то до двенадцатого часу. Лакеи Ростовых радостно бросились снимать с него плащ и принимать палку и шляпу. Пьер, по привычке клубной, и палку и шляпу оставлял в передней.
Первое лицо, которое он увидал у Ростовых, была Наташа. Еще прежде, чем он увидал ее, он, снимая плащ в передней, услыхал ее. Она пела солфеджи в зале. Он внал, что она не пела со времени своей болезни, и потому звук ее голоса удивил и обрадовал его. Он тихо отворил дверь и увидал Наташу в ее лиловом платье, в котором она была у обедни, прохаживающуюся по комнате и поющую. Она шла задом к нему, когда он отворил дверь, но когда она круто повернулась и увидала его толстое, удивленное лицо, она покраснела и быстро подошла к нему.
– Я хочу попробовать опять петь, – сказала она. – Все таки это занятие, – прибавила она, как будто извиняясь.
– И прекрасно.
– Как я рада, что вы приехали! Я нынче так счастлива! – сказала она с тем прежним оживлением, которого уже давно не видел в ней Пьер. – Вы знаете, Nicolas получил Георгиевский крест. Я так горда за него.
– Как же, я прислал приказ. Ну, я вам не хочу мешать, – прибавил он и хотел пройти в гостиную.
Наташа остановила его.
– Граф, что это, дурно, что я пою? – сказала она, покраснев, но, не спуская глаз, вопросительно глядя на Пьера.
– Нет… Отчего же? Напротив… Но отчего вы меня спрашиваете?
– Я сама не знаю, – быстро отвечала Наташа, – но я ничего бы не хотела сделать, что бы вам не нравилось. Я вам верю во всем. Вы не знаете, как вы для меля важны и как вы много для меня сделали!.. – Она говорила быстро и не замечая того, как Пьер покраснел при этих словах. – Я видела в том же приказе он, Болконский (быстро, шепотом проговорила она это слово), он в России и опять служит. Как вы думаете, – сказала она быстро, видимо, торопясь говорить, потому что она боялась за свои силы, – простит он меня когда нибудь? Не будет он иметь против меня злого чувства? Как вы думаете? Как вы думаете?
– Я думаю… – сказал Пьер. – Ему нечего прощать… Ежели бы я был на его месте… – По связи воспоминаний, Пьер мгновенно перенесся воображением к тому времени, когда он, утешая ее, сказал ей, что ежели бы он был не он, а лучший человек в мире и свободен, то он на коленях просил бы ее руки, и то же чувство жалости, нежности, любви охватило его, и те же слова были у него на устах. Но она не дала ему времени сказать их.
– Да вы – вы, – сказала она, с восторгом произнося это слово вы, – другое дело. Добрее, великодушнее, лучше вас я не знаю человека, и не может быть. Ежели бы вас не было тогда, да и теперь, я не знаю, что бы было со мною, потому что… – Слезы вдруг полились ей в глаза; она повернулась, подняла ноты к глазам, запела и пошла опять ходить по зале.
В это же время из гостиной выбежал Петя.
Петя был теперь красивый, румяный пятнадцатилетний мальчик с толстыми, красными губами, похожий на Наташу. Он готовился в университет, но в последнее время, с товарищем своим Оболенским, тайно решил, что пойдет в гусары.
Петя выскочил к своему тезке, чтобы переговорить о деле.
Он просил его узнать, примут ли его в гусары.
Пьер шел по гостиной, не слушая Петю.
Петя дернул его за руку, чтоб обратить на себя его вниманье.
– Ну что мое дело, Петр Кирилыч. Ради бога! Одна надежда на вас, – говорил Петя.
– Ах да, твое дело. В гусары то? Скажу, скажу. Нынче скажу все.
– Ну что, mon cher, ну что, достали манифест? – спросил старый граф. – А графинюшка была у обедни у Разумовских, молитву новую слышала. Очень хорошая, говорит.
– Достал, – отвечал Пьер. – Завтра государь будет… Необычайное дворянское собрание и, говорят, по десяти с тысячи набор. Да, поздравляю вас.
– Да, да, слава богу. Ну, а из армии что?
– Наши опять отступили. Под Смоленском уже, говорят, – отвечал Пьер.
– Боже мой, боже мой! – сказал граф. – Где же манифест?
– Воззвание! Ах, да! – Пьер стал в карманах искать бумаг и не мог найти их. Продолжая охлопывать карманы, он поцеловал руку у вошедшей графини и беспокойно оглядывался, очевидно, ожидая Наташу, которая не пела больше, но и не приходила в гостиную.
– Ей богу, не знаю, куда я его дел, – сказал он.
– Ну уж, вечно растеряет все, – сказала графиня. Наташа вошла с размягченным, взволнованным лицом и села, молча глядя на Пьера. Как только она вошла в комнату, лицо Пьера, до этого пасмурное, просияло, и он, продолжая отыскивать бумаги, несколько раз взглядывал на нее.
– Ей богу, я съезжу, я дома забыл. Непременно…
– Ну, к обеду опоздаете.
– Ах, и кучер уехал.
Но Соня, пошедшая в переднюю искать бумаги, нашла их в шляпе Пьера, куда он их старательно заложил за подкладку. Пьер было хотел читать.
– Нет, после обеда, – сказал старый граф, видимо, в этом чтении предвидевший большое удовольствие.
За обедом, за которым пили шампанское за здоровье нового Георгиевского кавалера, Шиншин рассказывал городские новости о болезни старой грузинской княгини, о том, что Метивье исчез из Москвы, и о том, что к Растопчину привели какого то немца и объявили ему, что это шампиньон (так рассказывал сам граф Растопчин), и как граф Растопчин велел шампиньона отпустить, сказав народу, что это не шампиньон, а просто старый гриб немец.
– Хватают, хватают, – сказал граф, – я графине и то говорю, чтобы поменьше говорила по французски. Теперь не время.
– А слышали? – сказал Шиншин. – Князь Голицын русского учителя взял, по русски учится – il commence a devenir dangereux de parler francais dans les rues. [становится опасным говорить по французски на улицах.]
– Ну что ж, граф Петр Кирилыч, как ополченье то собирать будут, и вам придется на коня? – сказал старый граф, обращаясь к Пьеру.
Пьер был молчалив и задумчив во все время этого обеда. Он, как бы не понимая, посмотрел на графа при этом обращении.
– Да, да, на войну, – сказал он, – нет! Какой я воин! А впрочем, все так странно, так странно! Да я и сам не понимаю. Я не знаю, я так далек от военных вкусов, но в теперешние времена никто за себя отвечать не может.
После обеда граф уселся покойно в кресло и с серьезным лицом попросил Соню, славившуюся мастерством чтения, читать.
– «Первопрестольной столице нашей Москве.
Неприятель вошел с великими силами в пределы России. Он идет разорять любезное наше отечество», – старательно читала Соня своим тоненьким голоском. Граф, закрыв глаза, слушал, порывисто вздыхая в некоторых местах.
Наташа сидела вытянувшись, испытующе и прямо глядя то на отца, то на Пьера.
Пьер чувствовал на себе ее взгляд и старался не оглядываться. Графиня неодобрительно и сердито покачивала головой против каждого торжественного выражения манифеста. Она во всех этих словах видела только то, что опасности, угрожающие ее сыну, еще не скоро прекратятся. Шиншин, сложив рот в насмешливую улыбку, очевидно приготовился насмехаться над тем, что первое представится для насмешки: над чтением Сони, над тем, что скажет граф, даже над самым воззванием, ежели не представится лучше предлога.
Прочтя об опасностях, угрожающих России, о надеждах, возлагаемых государем на Москву, и в особенности на знаменитое дворянство, Соня с дрожанием голоса, происходившим преимущественно от внимания, с которым ее слушали, прочла последние слова: «Мы не умедлим сами стать посреди народа своего в сей столице и в других государства нашего местах для совещания и руководствования всеми нашими ополчениями, как ныне преграждающими пути врагу, так и вновь устроенными на поражение оного, везде, где только появится. Да обратится погибель, в которую он мнит низринуть нас, на главу его, и освобожденная от рабства Европа да возвеличит имя России!»
– Вот это так! – вскрикнул граф, открывая мокрые глаза и несколько раз прерываясь от сопенья, как будто к носу ему подносили склянку с крепкой уксусной солью. – Только скажи государь, мы всем пожертвуем и ничего не пожалеем.