Лунский, Владимир Иванович

Владимир Иванович Лунский
Основные сведения
Дата рождения	1862(1862)
Место рождения	Вильно
Дата смерти	1920(1920)
Место смерти	Рига
Работы и достижения
Работал в городах	Рига, Елгава, Кемери, Тарту, Пярну

Владимир Иванович Лунский (1862, Вильно, Российская империя — 1920, Рига, Латвия) — русский прибалтийский архитектор, в основном известный как церковный зодчий, но также работавший в светской гражданской архитектуре.

Первый этап биографии

Выпускник Петербургской АХ. Работал в Риге после выпуска из Академии. В 1892 году получает назначение на пост губернского архитектора Лифляндии, занимал этот пост в течение 13 лет. В течение нескольких лет совмещал эту должность с должностью епархиального архитектора. В период работы в Риге стяжал славу бескорыстного, трудолюбивого, талантливого и добросовестного архитектора. Работал во всех городах, подведомственных ему: в первую очередь стоит упомянуть губернскую столицу Ригу, территорию Видземе, южную часть современной Эстонии с городами Дерпт и Пернов. Находился в почётной, но ответственной должности губернского архитектора до 1905 года, в это время им был отстроен ряд примечательных, заслуживающих внимания объектов церковной и светской архитектуры. Также его заслуга в том, что своей подписью он одобрил строительство ряд важных сооружений, получивших «право на жизнь» в этот период. Можно отметить прогрессивное с точки зрения архитектурной характеристики здание Второго городского русского театра (архитектор Август Рейнберг); лютеранскую церковь Новой Гертруды; Рижское биржевое коммерческое училище (ныне Академия художеств ЛР); множество домов в стиле декоративного орнаментального модерна (архитекторы Вильгельм Бокслаф, Михаил Эйзенштейн, Генрих Шель, Альфред Ашенкампф, Карл Фельско) которые ныне составляют «архитектурное лицо» столицы Латвии, а также многие другие здания общественной направленности и жилые плановые дома.

Из зданий, построенных лично по проектам Лунского, можно отметить жилой шестиэтажный дом на Елизаветинской (ныне — Элизабетес) улице, 11. Он был построен в 1897 году, с точки зрения архитектурной ценности он занимает видное место в иерархии зданий рижского модерна.

Похоронен на Ивановском кладбище в Риге.

Церковное строительство в Прибалтийском крае

Храм Успения Пресвятой Богородицы в Елгаве

Что касается православных храмов, то 90-е годы XIX века выдались крайне продуктивными в плане религиозного православного зодчества на территории Лифляндии. Многие православные деятели Лифляндии называют этот благотворный период (построено более 70 церквей за 10 лет) золотым веком церквостроительства в регионе. Архиепископ Рижский и Митавский Арсений (Брянцев) выдвинул инициативу по строительству православного храма в Митаве. В 1885 году архитектор Лунский, тогда ещё молодой и не обладающий серьёзным опытом, несколько неожиданно получает от епархии заказ на строительство кладбищенской церкви. Церковь, строительство которой началось в 1887 году и завершилось в 1889, было построена архитектором в так называемом русском стиле церковного зодчества, который был поднят на новый уровень петербургским церковным строительным мастером Алексеем Максимовичем Горностаевым, впервые после длительного перерыва использовавшего в православной храмовой архитектуре принцип шатра, тем самым усовершенствовав канон церковного зодчества в православной традиции. Храм рассчитан на 200 прихожан, его отличают инновационные композиционные особенности, изящество и великолепие отделки, прочность и богатая декорированность экстерьера и интерьера. 2 июля 1889 года храм был освящён во имя Успения Пресвятой Богородицы. Церковь Успения Божией Матери в Елгаве — первый шатровый храм в истории Прибалтийского края, его отличает то, что шатёр воздвигнут над всем объёмом храма, а не только над традиционной надвратной колокольней.

Петропавловская церковь в Кемери

Ещё одним знаковым для Рижской епархии и для канонического православного зодчества Лифляндии стало сооружение по проекту Владимира Лунского деревянного храма Петра и Павла в курорте Кеммерн, примыкавшего к Рижскому штранду, обладающем высокой значимостью в пределах рекреационной зоны всей Российской империи. Для религиозных нужд русских курортников Архипастырь Арсений выступил с идеей строительства храма, получив поддержку от обер-прокурора Священного Синода К. П. Победоносцева. Парадоксально, но строительство этого в высшей степени примечательного деревянного храма обошлось епархии в 5000 рублей. Владимир Лунский добровольно отказался от архитектурного жалования за воздвижение Петропавловского кеммернского храма. Срок строительства храма — 1892—1893 годы. В аспекте архитектурной характеристики церковь также принадлежит к образцам шатрового зодчества, при этом Лунский органично и искусно перерабатывает и расширяет канонические формы сакрального северного православного зодчества, дополняя их самобытными архитектурными формами. Многочисленные детали декоративного оформления придают храму величественное живописное изящество, их размещение на фасаде отличается своеобразным авторским ощущением гармонии. Здание по праву считается великолепным образцом православного зодчества в современной Юрмале и в пространственных пределах всей современной Латвии. Отчасти церковь Петра и Павла может считаться кульминационной в творчестве раннего Лунского 1890-х — 1900-х годах.

Свято-Троицкая Задвинская церковь в Риге

В составе авторского коллектива именитых архитекторов края Лунский участвует в воздвижении рижской церкви Святой Троицы в старомосковском пышном стиле, закладка которого состоялась 25 мая 1892 года. Около 60000 рублей было использовано в строительстве этой церкви, рассчитанной на 800 человек, которая была завершена в 1895 году. Автором проекта стал первый латышский архитектор с высшим архитектурным образованием Янис-Фридрих Бауманис. Строительство велось под руководством Бориса Эпингера, а в поздний период работами руководил Владимир Лунский. Его имя отмечено на памятной доске, размещённой на западной стене. Во многом благодаря жертвованию семьи русских меценатов Мансуровых началось строительство Свято-Троицкой Задвинской церкви.

Преображенская церковь в окрестностях Елгавы в Спасо-преображенской пустыни

Построена также с благословения Владыки Арсения и по проекту архитектора Лунского. В августе 1897 года состоялась церемония освящения будущей церкви при пустыньке. Строительство было завершено в 1899 году; архитектор творчески осмыслил и переработал канонические формы епархиального архитектора Аполлона Эдельсона, также внесшего свой вклад в воздвижение церкви Святой Троицы на левом берегу Западной Двины.

Преображенская церковь в Пярну

После назначения архиепископа Арсения на Казанскую Кафедру должность архипастыря Рижского и Митавского занял архиепископ Агафангел (Преображенский). По его рекомендации Лунский заступил на пост епархиального архитектора, несколько лет он должен был совмещать этот пост и пост архитектора Лифляндской губернии. После этого, в 1898 году, им был разработан проект Преображенской церкви для православной общины в Пернове. Церковь характеризуется монументальными формами, отдалённо коррелирующими с формами православного кафедрального собора Рождества Христова в Риге. В то же время эта церковь отличается более регулярной планировкой и оригинальным синтетическим переосмыслением традиционных канонов северного зодчества, совмещённых с западным рациональным «настроением».

Вознесенская церковь в Риге

В 1900 году, учитывая нужды расширяющегося латышского православного прихода, Лунский начал осуществление расширения церкви Вознесения Господня, располагающейся напротив Яковлевской лютеранской церкви и храма покрова Пресвятой Богородицы на территории православного Покровского кладбища. В итоге церковь оказалась полностью перестроенной по проекту Лунского. Её формы также характеризует регулярность, которая придаёт церкви ощущение умеренности и рациональности.

С 1901 по 1904 года архитектор работает над созданием небольшого православного храма у железнодорожной станции Тапа в Эстляндской губернии.

Ивановская церковь на Московском форштадте

В творчестве зрелого Лунского наиболее видное место занимает православный храм Иоанна Предтечи, находящийся при Ивановском кладбище, который можно смело причислить в бесспорным украшениям Московского предместья Риги. В то же время эта церковь является одним из последних творений известного лифляндского церковного зодчего. Он настолько величественен, что больше напоминает кафедральный собор, чем скромный приходской храм, каковым он является по своему «статусу». Церковь отличается колоритным пятиглавым венчанием, благодаря которому она доминирует над малоэтажной застройкой предместья. Центральный купол пятиглавия увенчан усечённым шатром. В экстерьере храма оригинально проявляются композиционные черты древнерусского канона православного зодчества. Строительство церкви приостановилось по объективным причинам — начались военные действия Первой мировой войны, недостроенный храм долгое время пустовал, ожидая окончания работ и завершения, но архитектору было не суждено завершить его. Владимир Иванович Лунский скончался в 1920 году, и был погребён у стен Ивановского храма на Ивановском кладбище, его могила в хорошем состоянии сохранилась до наших дней.

Церковь Александра Невского в Тарту

Начало строительства этой церкви относится к 1914 году. 27 мая 1914 года архиепископ Рижский и Митавский Иоанн заложил и освятил первый камень в будущий храм. Завершение относится к 1915 году, оно произошло как раз накануне военных событий. Император Николай II пожертвовал два раза по 2000 рублей на строительство православного храма для дерптской православной общины. В общей сложности удалось собрать на основе пожертвований около 130000 рублей. Руководство строительными работами взял на себя эстляндский строительный мастер Фромгольд Кангро.

Литература

• При написании данной статьи был использован материал под заглавием «Архитектор В. И. Лунский» из сайта ежемесячной газеты «Мир православия», вышедший в № 01 (130) в январе 2009 года.

Ссылки

[www.russkije.lv/ru/lib/read/vladimir-lunsky.html?source=persons Русские Латвии. В. Лунский]

Отрывок, характеризующий Лунский, Владимир Иванович

– Да, в каких грустных обстоятельствах пришлось нам видеться, князь… Ну, что наш дорогой больной? – сказала она, как будто не замечая холодного, оскорбительного, устремленного на нее взгляда.
Князь Василий вопросительно, до недоумения, посмотрел на нее, потом на Бориса. Борис учтиво поклонился. Князь Василий, не отвечая на поклон, отвернулся к Анне Михайловне и на ее вопрос отвечал движением головы и губ, которое означало самую плохую надежду для больного.
– Неужели? – воскликнула Анна Михайловна. – Ах, это ужасно! Страшно подумать… Это мой сын, – прибавила она, указывая на Бориса. – Он сам хотел благодарить вас.
Борис еще раз учтиво поклонился.
– Верьте, князь, что сердце матери никогда не забудет того, что вы сделали для нас.
– Я рад, что мог сделать вам приятное, любезная моя Анна Михайловна, – сказал князь Василий, оправляя жабо и в жесте и голосе проявляя здесь, в Москве, перед покровительствуемою Анною Михайловной еще гораздо большую важность, чем в Петербурге, на вечере у Annette Шерер.
– Старайтесь служить хорошо и быть достойным, – прибавил он, строго обращаясь к Борису. – Я рад… Вы здесь в отпуску? – продиктовал он своим бесстрастным тоном.
– Жду приказа, ваше сиятельство, чтоб отправиться по новому назначению, – отвечал Борис, не выказывая ни досады за резкий тон князя, ни желания вступить в разговор, но так спокойно и почтительно, что князь пристально поглядел на него.
– Вы живете с матушкой?
– Я живу у графини Ростовой, – сказал Борис, опять прибавив: – ваше сиятельство.
– Это тот Илья Ростов, который женился на Nathalie Шиншиной, – сказала Анна Михайловна.
– Знаю, знаю, – сказал князь Василий своим монотонным голосом. – Je n'ai jamais pu concevoir, comment Nathalieie s'est decidee a epouser cet ours mal – leche l Un personnage completement stupide et ridicule.Et joueur a ce qu'on dit. [Я никогда не мог понять, как Натали решилась выйти замуж за этого грязного медведя. Совершенно глупая и смешная особа. К тому же игрок, говорят.]
– Mais tres brave homme, mon prince, [Но добрый человек, князь,] – заметила Анна Михайловна, трогательно улыбаясь, как будто и она знала, что граф Ростов заслуживал такого мнения, но просила пожалеть бедного старика. – Что говорят доктора? – спросила княгиня, помолчав немного и опять выражая большую печаль на своем исплаканном лице.
– Мало надежды, – сказал князь.
– А мне так хотелось еще раз поблагодарить дядю за все его благодеяния и мне и Боре. C'est son filleuil, [Это его крестник,] – прибавила она таким тоном, как будто это известие должно было крайне обрадовать князя Василия.
Князь Василий задумался и поморщился. Анна Михайловна поняла, что он боялся найти в ней соперницу по завещанию графа Безухого. Она поспешила успокоить его.
– Ежели бы не моя истинная любовь и преданность дяде, – сказала она, с особенною уверенностию и небрежностию выговаривая это слово: – я знаю его характер, благородный, прямой, но ведь одни княжны при нем…Они еще молоды… – Она наклонила голову и прибавила шопотом: – исполнил ли он последний долг, князь? Как драгоценны эти последние минуты! Ведь хуже быть не может; его необходимо приготовить ежели он так плох. Мы, женщины, князь, – она нежно улыбнулась, – всегда знаем, как говорить эти вещи. Необходимо видеть его. Как бы тяжело это ни было для меня, но я привыкла уже страдать.
Князь, видимо, понял, и понял, как и на вечере у Annette Шерер, что от Анны Михайловны трудно отделаться.
– Не было бы тяжело ему это свидание, chere Анна Михайловна, – сказал он. – Подождем до вечера, доктора обещали кризис.
– Но нельзя ждать, князь, в эти минуты. Pensez, il у va du salut de son ame… Ah! c'est terrible, les devoirs d'un chretien… [Подумайте, дело идет о спасения его души! Ах! это ужасно, долг христианина…]
Из внутренних комнат отворилась дверь, и вошла одна из княжен племянниц графа, с угрюмым и холодным лицом и поразительно несоразмерною по ногам длинною талией.
Князь Василий обернулся к ней.
– Ну, что он?
– Всё то же. И как вы хотите, этот шум… – сказала княжна, оглядывая Анну Михайловну, как незнакомую.
– Ah, chere, je ne vous reconnaissais pas, [Ах, милая, я не узнала вас,] – с счастливою улыбкой сказала Анна Михайловна, легкою иноходью подходя к племяннице графа. – Je viens d'arriver et je suis a vous pour vous aider a soigner mon oncle . J`imagine, combien vous avez souffert, [Я приехала помогать вам ходить за дядюшкой. Воображаю, как вы настрадались,] – прибавила она, с участием закатывая глаза.
Княжна ничего не ответила, даже не улыбнулась и тотчас же вышла. Анна Михайловна сняла перчатки и в завоеванной позиции расположилась на кресле, пригласив князя Василья сесть подле себя.
– Борис! – сказала она сыну и улыбнулась, – я пройду к графу, к дяде, а ты поди к Пьеру, mon ami, покаместь, да не забудь передать ему приглашение от Ростовых. Они зовут его обедать. Я думаю, он не поедет? – обратилась она к князю.
– Напротив, – сказал князь, видимо сделавшийся не в духе. – Je serais tres content si vous me debarrassez de ce jeune homme… [Я был бы очень рад, если бы вы меня избавили от этого молодого человека…] Сидит тут. Граф ни разу не спросил про него.
Он пожал плечами. Официант повел молодого человека вниз и вверх по другой лестнице к Петру Кирилловичу.


Пьер так и не успел выбрать себе карьеры в Петербурге и, действительно, был выслан в Москву за буйство. История, которую рассказывали у графа Ростова, была справедлива. Пьер участвовал в связываньи квартального с медведем. Он приехал несколько дней тому назад и остановился, как всегда, в доме своего отца. Хотя он и предполагал, что история его уже известна в Москве, и что дамы, окружающие его отца, всегда недоброжелательные к нему, воспользуются этим случаем, чтобы раздражить графа, он всё таки в день приезда пошел на половину отца. Войдя в гостиную, обычное местопребывание княжен, он поздоровался с дамами, сидевшими за пяльцами и за книгой, которую вслух читала одна из них. Их было три. Старшая, чистоплотная, с длинною талией, строгая девица, та самая, которая выходила к Анне Михайловне, читала; младшие, обе румяные и хорошенькие, отличавшиеся друг от друга только тем, что у одной была родинка над губой, очень красившая ее, шили в пяльцах. Пьер был встречен как мертвец или зачумленный. Старшая княжна прервала чтение и молча посмотрела на него испуганными глазами; младшая, без родинки, приняла точно такое же выражение; самая меньшая, с родинкой, веселого и смешливого характера, нагнулась к пяльцам, чтобы скрыть улыбку, вызванную, вероятно, предстоящею сценой, забавность которой она предвидела. Она притянула вниз шерстинку и нагнулась, будто разбирая узоры и едва удерживаясь от смеха.
– Bonjour, ma cousine, – сказал Пьер. – Vous ne me гесоnnaissez pas? [Здравствуйте, кузина. Вы меня не узнаете?]
– Я слишком хорошо вас узнаю, слишком хорошо.
– Как здоровье графа? Могу я видеть его? – спросил Пьер неловко, как всегда, но не смущаясь.
– Граф страдает и физически и нравственно, и, кажется, вы позаботились о том, чтобы причинить ему побольше нравственных страданий.
– Могу я видеть графа? – повторил Пьер.
– Гм!.. Ежели вы хотите убить его, совсем убить, то можете видеть. Ольга, поди посмотри, готов ли бульон для дяденьки, скоро время, – прибавила она, показывая этим Пьеру, что они заняты и заняты успокоиваньем его отца, тогда как он, очевидно, занят только расстроиванием.
Ольга вышла. Пьер постоял, посмотрел на сестер и, поклонившись, сказал:
– Так я пойду к себе. Когда можно будет, вы мне скажите.
Он вышел, и звонкий, но негромкий смех сестры с родинкой послышался за ним.
На другой день приехал князь Василий и поместился в доме графа. Он призвал к себе Пьера и сказал ему:
– Mon cher, si vous vous conduisez ici, comme a Petersbourg, vous finirez tres mal; c'est tout ce que je vous dis. [Мой милый, если вы будете вести себя здесь, как в Петербурге, вы кончите очень дурно; больше мне нечего вам сказать.] Граф очень, очень болен: тебе совсем не надо его видеть.
С тех пор Пьера не тревожили, и он целый день проводил один наверху, в своей комнате.
В то время как Борис вошел к нему, Пьер ходил по своей комнате, изредка останавливаясь в углах, делая угрожающие жесты к стене, как будто пронзая невидимого врага шпагой, и строго взглядывая сверх очков и затем вновь начиная свою прогулку, проговаривая неясные слова, пожимая плечами и разводя руками.
– L'Angleterre a vecu, [Англии конец,] – проговорил он, нахмуриваясь и указывая на кого то пальцем. – M. Pitt comme traitre a la nation et au droit des gens est condamiene a… [Питт, как изменник нации и народному праву, приговаривается к…] – Он не успел договорить приговора Питту, воображая себя в эту минуту самим Наполеоном и вместе с своим героем уже совершив опасный переезд через Па де Кале и завоевав Лондон, – как увидал входившего к нему молодого, стройного и красивого офицера. Он остановился. Пьер оставил Бориса четырнадцатилетним мальчиком и решительно не помнил его; но, несмотря на то, с свойственною ему быстрою и радушною манерой взял его за руку и дружелюбно улыбнулся.
– Вы меня помните? – спокойно, с приятной улыбкой сказал Борис. – Я с матушкой приехал к графу, но он, кажется, не совсем здоров.
– Да, кажется, нездоров. Его всё тревожат, – отвечал Пьер, стараясь вспомнить, кто этот молодой человек.
Борис чувствовал, что Пьер не узнает его, но не считал нужным называть себя и, не испытывая ни малейшего смущения, смотрел ему прямо в глаза.
– Граф Ростов просил вас нынче приехать к нему обедать, – сказал он после довольно долгого и неловкого для Пьера молчания.
– А! Граф Ростов! – радостно заговорил Пьер. – Так вы его сын, Илья. Я, можете себе представить, в первую минуту не узнал вас. Помните, как мы на Воробьевы горы ездили c m me Jacquot… [мадам Жако…] давно.
– Вы ошибаетесь, – неторопливо, с смелою и несколько насмешливою улыбкой проговорил Борис. – Я Борис, сын княгини Анны Михайловны Друбецкой. Ростова отца зовут Ильей, а сына – Николаем. И я m me Jacquot никакой не знал.
Пьер замахал руками и головой, как будто комары или пчелы напали на него.
– Ах, ну что это! я всё спутал. В Москве столько родных! Вы Борис…да. Ну вот мы с вами и договорились. Ну, что вы думаете о булонской экспедиции? Ведь англичанам плохо придется, ежели только Наполеон переправится через канал? Я думаю, что экспедиция очень возможна. Вилльнев бы не оплошал!
Борис ничего не знал о булонской экспедиции, он не читал газет и о Вилльневе в первый раз слышал.
– Мы здесь в Москве больше заняты обедами и сплетнями, чем политикой, – сказал он своим спокойным, насмешливым тоном. – Я ничего про это не знаю и не думаю. Москва занята сплетнями больше всего, – продолжал он. – Теперь говорят про вас и про графа.
Пьер улыбнулся своей доброю улыбкой, как будто боясь за своего собеседника, как бы он не сказал чего нибудь такого, в чем стал бы раскаиваться. Но Борис говорил отчетливо, ясно и сухо, прямо глядя в глаза Пьеру.
– Москве больше делать нечего, как сплетничать, – продолжал он. – Все заняты тем, кому оставит граф свое состояние, хотя, может быть, он переживет всех нас, чего я от души желаю…