Лунц, Лев Натанович

Лев Лунц
Дата рождения:	19 апреля (2 мая) 1901(1901-05-02)
Место рождения:	Санкт-Петербург
Дата смерти:	10 мая 1924(1924-05-10) (23 года)
Место смерти:	Гамбург
Род деятельности:	писатель, драматург
Годы творчества:	1919—1924
Жанр:	проза, пьеса, публицистика
Язык произведений:	русский
[az.lib.ru/l/lunc_l_n/ Произведения на сайте Lib.ru]

Лев Ната́нович Лунц (19 апреля (2 мая) 1901, Санкт-Петербург — 10 мая 1924, Гамбург) — русский прозаик, драматург и публицист из группы «Серапионовы братья».

Биография

Родился в русско-еврейской семье. Отец — Натан Яковлевич Лунц (1871—1934) — провизор, торговец оптическими приборами. Мать — Анна Ефимовна, концертная пианистка.

Писать начал с восемнадцати лет. По окончании в 1918 году с золотой медалью Петроградской 1-й мужской гимназии Лунц поступил на историко-филологический факультет Петроградского университета, который окончил в 1922 году. Был оставлен при кафедре западноевропейских литератур для научной работы, знал испанский, итальянский, английский, французский, старофранцузский, древнееврейский языки.

В 1923 году проявились первые признаки болезни сердца, которая заставила Лунца всю зиму пролежать в постели. Добившись научной командировки в Испанию, уехал лечиться в Германию, где проживали его эмигрировавшие ранее родители. Через год умер от болезни мозга.

Некрологи Льву Лунцу написали Нина Берберова, Юрий Тынянов, Максим Горький, Константин Федин, Михаил Слонимский.

Творчество

Писал с восемнадцати лет. Вёл литературную деятельность пять лет. За это время он написал рассказы «В пустыне», «Родина», «Исходящая № 37», «Рассказ о скопце», «Хождение по мукам», «Через границу», фельетоны «В вагоне», «Верная жена», «Патриот», пьесы «Вне закона», «Бертран де Борн», «Обезьяны идут», «Город правды», киносценарий «Восстание вещей» и несколько теоретических статей. Валентин Катаев в книге «Алмазный мой венец» упоминает также «уморительно смешную повесть молодого, рано умершего советского писателя-петроградца Льва Лунца, написавшего о том, как некое буржуазное семейство бежит от советской власти за границу, спрятав свои бриллианты в платяную щётку». Речь, очевидно, шла о рассказе «Через границу», сюжет которого заметно перекликается с сюжетом "12 стульев".

Проза и драматургия Льва Лунца публиковалась при его жизни в СССР и в Европе. Его пьесы также шли в театрах как на родине, так и за рубежом.

Однако впоследствии произведения Лунца в СССР не печатались даже в самые сравнительно либеральные времена, несмотря на то, что такую публикацию мечтали осуществить превратившиеся в литературных генералов бывшие «Серапионовы братья».

Причина неприятия Лунца советской культурой обнаруживается в его статье «Почему мы Серапионовы братья», которая по стечению обстоятельств стала восприниматься как манифест Серапионов. Именно эту статью цитировал в 1946 А. А. Жданов, доказывая антисоветскость М. М. Зощенко и «Серапионовых братьев» вообще. Основная мысль статьи могла использоваться как пример аполитичности и антисоветчины:

С кем же мы, Серапионовы Братья? Мы с пустынником Серапионом.

Раздражение властей вызвала трагедия «Вне закона». Так, Майзель указывает на то, что «как бы ни были туманны и остранены общественные контуры и характеристики в „Вне закона“, социальное звучание трагедии остается глубоко реакционным».

Отзывы

Без него [Лунца] не обходилось ни одно сборище, он, конечно, был душой «Серапионов».

Юноша-фавн запомнился как перепроизводство энергии.

Он был человек огромного темперамента и мгновенных реакций. <…> Это был ум деятельный, не терпящий вялости и покоя.

В 1930-е годы творчество Лунца оказалось забыто и вычеркнуто из истории русской советской литературы. 11-томная Литературная энциклопедия в 1932 году поместила статью о Лунце, где он назван «воинствующим буржуазным индивидуалистом» и «типичным выразителем идей либеральной буржуазной интеллигенции предоктябрьской формации».

Монографии, посвященные Лунцу, вышли в Сербии и Польше.

Сочинения

• Вне закона. Пьеса // «Беседа», Berlin, №1, 1921
• Обезьяны идут! Пьеса // «Веселый альманах», 1923
• В пустыне // «Серапионовы братья», Berlin, 1922
• Исходящая №37 // «Россия», 1922, №1
• Почему мы Серапионовы братья // «Литературные за­писки», 1922, №3
• Ненормальное явление // «Петербург», 1922, №3
• Обольститель. В ваго­не // «Мухомор», 1922, №10
• Бертран де Борн. Пьеса // «Город», 1923, №1
• Родина // «Европейский альманах», 1923
• На Запад // «Беседа», №2, 1923
• Патриот. Пьеса // «Красный ворон», 1923, №33
• Город Правды. Пье­са // «Беседа», №5, 1924
• Восстание вещей. Киносценарий // «Новый журнал», №79, 1965
• Путешествие на больнич­ной койке // «Новый журнал», №90, 1968

Издания

• Вне закона. — СПб.: Композитор, 1994. — ISBN 5-7379-0001-0

• Обезьяны идут. — СПб.: ИНАПРЕСС, 2003. — ISBN 5-87135-145-X

Наиболее полное издание сочинений Льва Лунца. Прекрасное издание, качественная бумага, переплёт и качество печати. Вступительная статья Валерия Шубинского, подробный комментарий и послесловие Евгения Лемминга. В издание входят рассказы, пьесы, киносценарии, статьи и рецензии, автобиография, переписка, а также статьи и некрологи, посвящённые Лунцу, написанные его современниками и друзьями — Берберовой, Слонимским, Тыняновым, Кавериным, Фединым и другими.

• Литературное наследие. — М.: Научный мир; 2007. — ISBN 978-5-91522-005-7

Это издание, хоть и несколько более полное, чем «Обезьяны идут», подверглось критике в прессе.

Ссылки

• [www.eleven.co.il/?mode=article&id=12508&query=ЛУНЦ Справка Еврейской энциклопедии]
• [az.lib.ru/l/lunc_l_n/ Лунц, Лев Натанович] в библиотеке Максима Мошкова

Отрывок, характеризующий Лунц, Лев Натанович

На вопрос о колодниках, которые сидели в яме, граф сердито крикнул на смотрителя:
– Что ж, тебе два батальона конвоя дать, которого нет? Пустить их, и всё!
– Ваше сиятельство, есть политические: Мешков, Верещагин.
– Верещагин! Он еще не повешен? – крикнул Растопчин. – Привести его ко мне.


К девяти часам утра, когда войска уже двинулись через Москву, никто больше не приходил спрашивать распоряжений графа. Все, кто мог ехать, ехали сами собой; те, кто оставались, решали сами с собой, что им надо было делать.
Граф велел подавать лошадей, чтобы ехать в Сокольники, и, нахмуренный, желтый и молчаливый, сложив руки, сидел в своем кабинете.
Каждому администратору в спокойное, не бурное время кажется, что только его усилиями движется всо ему подведомственное народонаселение, и в этом сознании своей необходимости каждый администратор чувствует главную награду за свои труды и усилия. Понятно, что до тех пор, пока историческое море спокойно, правителю администратору, с своей утлой лодочкой упирающемуся шестом в корабль народа и самому двигающемуся, должно казаться, что его усилиями двигается корабль, в который он упирается. Но стоит подняться буре, взволноваться морю и двинуться самому кораблю, и тогда уж заблуждение невозможно. Корабль идет своим громадным, независимым ходом, шест не достает до двинувшегося корабля, и правитель вдруг из положения властителя, источника силы, переходит в ничтожного, бесполезного и слабого человека.
Растопчин чувствовал это, и это то раздражало его. Полицеймейстер, которого остановила толпа, вместе с адъютантом, который пришел доложить, что лошади готовы, вошли к графу. Оба были бледны, и полицеймейстер, передав об исполнении своего поручения, сообщил, что на дворе графа стояла огромная толпа народа, желавшая его видеть.
Растопчин, ни слова не отвечая, встал и быстрыми шагами направился в свою роскошную светлую гостиную, подошел к двери балкона, взялся за ручку, оставил ее и перешел к окну, из которого виднее была вся толпа. Высокий малый стоял в передних рядах и с строгим лицом, размахивая рукой, говорил что то. Окровавленный кузнец с мрачным видом стоял подле него. Сквозь закрытые окна слышен был гул голосов.
– Готов экипаж? – сказал Растопчин, отходя от окна.
– Готов, ваше сиятельство, – сказал адъютант.
Растопчин опять подошел к двери балкона.
– Да чего они хотят? – спросил он у полицеймейстера.
– Ваше сиятельство, они говорят, что собрались идти на французов по вашему приказанью, про измену что то кричали. Но буйная толпа, ваше сиятельство. Я насилу уехал. Ваше сиятельство, осмелюсь предложить…
– Извольте идти, я без вас знаю, что делать, – сердито крикнул Растопчин. Он стоял у двери балкона, глядя на толпу. «Вот что они сделали с Россией! Вот что они сделали со мной!» – думал Растопчин, чувствуя поднимающийся в своей душе неудержимый гнев против кого то того, кому можно было приписать причину всего случившегося. Как это часто бывает с горячими людьми, гнев уже владел им, но он искал еще для него предмета. «La voila la populace, la lie du peuple, – думал он, глядя на толпу, – la plebe qu'ils ont soulevee par leur sottise. Il leur faut une victime, [„Вот он, народец, эти подонки народонаселения, плебеи, которых они подняли своею глупостью! Им нужна жертва“.] – пришло ему в голову, глядя на размахивающего рукой высокого малого. И по тому самому это пришло ему в голову, что ему самому нужна была эта жертва, этот предмет для своего гнева.
– Готов экипаж? – в другой раз спросил он.
– Готов, ваше сиятельство. Что прикажете насчет Верещагина? Он ждет у крыльца, – отвечал адъютант.
– А! – вскрикнул Растопчин, как пораженный каким то неожиданным воспоминанием.
И, быстро отворив дверь, он вышел решительными шагами на балкон. Говор вдруг умолк, шапки и картузы снялись, и все глаза поднялись к вышедшему графу.
– Здравствуйте, ребята! – сказал граф быстро и громко. – Спасибо, что пришли. Я сейчас выйду к вам, но прежде всего нам надо управиться с злодеем. Нам надо наказать злодея, от которого погибла Москва. Подождите меня! – И граф так же быстро вернулся в покои, крепко хлопнув дверью.
По толпе пробежал одобрительный ропот удовольствия. «Он, значит, злодеев управит усех! А ты говоришь француз… он тебе всю дистанцию развяжет!» – говорили люди, как будто упрекая друг друга в своем маловерии.
Через несколько минут из парадных дверей поспешно вышел офицер, приказал что то, и драгуны вытянулись. Толпа от балкона жадно подвинулась к крыльцу. Выйдя гневно быстрыми шагами на крыльцо, Растопчин поспешно оглянулся вокруг себя, как бы отыскивая кого то.
– Где он? – сказал граф, и в ту же минуту, как он сказал это, он увидал из за угла дома выходившего между, двух драгун молодого человека с длинной тонкой шеей, с до половины выбритой и заросшей головой. Молодой человек этот был одет в когда то щегольской, крытый синим сукном, потертый лисий тулупчик и в грязные посконные арестантские шаровары, засунутые в нечищеные, стоптанные тонкие сапоги. На тонких, слабых ногах тяжело висели кандалы, затруднявшие нерешительную походку молодого человека.
– А ! – сказал Растопчин, поспешно отворачивая свой взгляд от молодого человека в лисьем тулупчике и указывая на нижнюю ступеньку крыльца. – Поставьте его сюда! – Молодой человек, брянча кандалами, тяжело переступил на указываемую ступеньку, придержав пальцем нажимавший воротник тулупчика, повернул два раза длинной шеей и, вздохнув, покорным жестом сложил перед животом тонкие, нерабочие руки.
Несколько секунд, пока молодой человек устанавливался на ступеньке, продолжалось молчание. Только в задних рядах сдавливающихся к одному месту людей слышались кряхтенье, стоны, толчки и топот переставляемых ног.
Растопчин, ожидая того, чтобы он остановился на указанном месте, хмурясь потирал рукою лицо.
– Ребята! – сказал Растопчин металлически звонким голосом, – этот человек, Верещагин – тот самый мерзавец, от которого погибла Москва.
Молодой человек в лисьем тулупчике стоял в покорной позе, сложив кисти рук вместе перед животом и немного согнувшись. Исхудалое, с безнадежным выражением, изуродованное бритою головой молодое лицо его было опущено вниз. При первых словах графа он медленно поднял голову и поглядел снизу на графа, как бы желая что то сказать ему или хоть встретить его взгляд. Но Растопчин не смотрел на него. На длинной тонкой шее молодого человека, как веревка, напружилась и посинела жила за ухом, и вдруг покраснело лицо.