Луций Лициний Сура

Луций Лициний Сура лат. Lucius Licinius Sura
Консул Римской империи
102 год и 107 год

Луций Лициний Сура (лат. Lucius Licinius Sura) — римский государственный деятель второй половины I века — начала II века, консул 102 и 107 года. Происходил из провинции, сделал блестящую карьеру, занимая ряд должностей при Домициане, Нерве и Траяне, был дружен с Плинием Младшим.

Биография

Происхождение

По мнению историка П. ле Ру, семья Луция Лициния Суры происходила из колонии Цельса, расположенной в долине реки Эбро. По всей видимости, предками Суры были выходцы из местных племен, достигших муниципальных должностей в конце эпохи второго триумвирата или начале правления Октавиана Августа. Упомянутый на арке из испанского города Рода-де-Бара Луций Лициний Сура, по всей видимости, был предком Луция. Он идентифицируется с магистратом Цельсы. В начале принципата род Суры перебрался из Цельсы в Тарракон.

Луций Лициний Сура родился 6 апреля 40 года в Тарраконской Испании. Он принадлежал к Сергиевой трибе.

Карьера при Флавиях

Сура относился к классу так называемых «новых людей» (лат. homines novi). Он был возведен в сенаторское сословие во время правления императора Веспасиане после того, как побывал на должности квестора. Сура занимал видное место в Риме в начале 80-х годов I века, где он вел успешную адвокатскую практику и считался поэтом Марком Валерием Марциалом великим оратором.

Дата первого консульства Луция (а он первый раз он был консулом-суффектом) остаётся предметом дискуссий. По одной версии, он находился на посту консула-суффекта в 80-е годы, возможно, в 85 или 86 году. Сторонники данного предположения объясняют такую датировку слишком частым упоминанием Суры у Марциала и тем, что он занимал несколько важных должностей в рассматриваемый период. Другие ученые датируют первое консульство Суры 93 или 97 годом. Вероятно, он был легатом пропретором Верхней Германии или Белгики между 89 и 92 годом и имел ранг консуляра. До этого, Сура, предположительно, находился на посту легата I легиона Минервы.

Он вошёл в состав жреческих коллегий августалов и понтификов, возможно, уже в правление Домициана. В эпиграмме, относящейся к 92 году, Марциал восхвалял эрудицию Суры и радовался его выздоровлению от тяжелой болезни:

«Ты из уче­ных мужей слав­ней­ший, Лици­ний наш Сура,

Чей вос­кре­ша­ет язык древ­них ора­то­ров мощь,

Сно­ва ты нам воз­вра­щен (о, Судеб вели­кая милость!),

Хоть и готов был вку­сить Леты недав­но воды».

Служба при Нерве и Траяне

Во время правления Нервы Сура был одним из наиболее влиятельных римских сенаторов и, возможно, сыграл ведущую роль в выборе императором в качестве преемника своего друга Траяна. В самом деле, вполне вероятно, что решение о усыновлении Траяна было принято Нервой в одиночку, но нельзя отрицать и ту возможность, что он руководствовался в своем выборе советом Лициния Суры, призывавшего Траяна захватить императорскую власть, чтобы избежать кризиса престолонаследия. В начале правления Траяна Сура являлся одним из самых близких советников императора, будучи надежным человеком, обладающим дипломатическими способностями. Когда Траян стал императором, он доверил Луцию управление провинцией Нижняя Германия. По всей видимости, между 100 и 102 годом Сура занимал должность проконсула Азии.

Сура принимал участие в обеих дакийских кампаниях Траяна в 101—102 и 105—106 годах. Он был выбран императором в качестве посредника вместе с префектом претория Тиберием Клавдием Ливианом для переговоров с дакийским царём Децебалом во время первого похода. Во второй войне Сура был одним из советников Траяна. Хотя о вкладе Суры в обеих кампаниях мало известно, каждый раз после окончания очередного похода он занимал должность ординарного консула. При этом консулами три раза становились очень редко, в основном только члены императорской фамилии. В 102 году Сура был консулом вместе с Луцием Юлием Урсом Сервианом, в 107 году — с Квинтом Сосием Сенеционом, ближайшими соратниками Траяна. Сура был одним из самых влиятельных советников Траяна и одним из архитекторов политики, проводимой императором. Кроме того, он писал послания и речи для государя.

Общественная деятельность. Смерть

Когда Луций Лициний Сура скончался в 108 году, Траян устроил ему похороны за государственный счет и приказал воздвигнуть статую в его честь. На месте виллы Суры были построены термы, получившие по его имени название «Суранские». Сура пользовался большим уважением Траяна, о чём сообщает Дион Кассий:

«Взаимная дружба и доверие между Сурой и Траяном были столь сильны, что, какую бы клевету ни возводили на Суру — а так всегда происходит со всеми, кто становится влиятельным при императорах, — Траян никогда не испытывал к нему ни подозрений, ни неприязни. Но, напротив, когда завистники стали особенно досаждать ему, император незваным пришел к нему домой на обед и, отослав всю свою стражу, сначала попросил врача Суры намазать ему глаза, а затем его цирюльника побрить его (ведь и сами императоры, и все прочие люди следовали этому древнему обыкновению; первым обычай носить бороду ввел Адриан). Сделав это, он совершил омовение и отобедал, а на следующий день, позвав друзей из тех, кто обыкновенно дурно отзывался о Суре, сказал им: „Если бы Сура хотел убить меня, он сделал бы это вчера“. Он поступил прекрасно, рискнув ради оклеветанного человека, но ещё прекраснее была его уверенность в том, что он никогда не пострадает от него. Таким образом, его вера в свою правоту больше укрепилась благодаря его собственному представлению о делах Суры, нежели благодаря мнению других».

Сура построил за собственные средства гимнасий в Риме, что говорит о его богатстве. Он имел большое влияние в Тарраконской Испании и был патроном города Барцино. Сура владел виллой рядом с храмом Дианы и оказывал поддержку цирковым играм на Авентине. Он помог Адриану вернуть дружбу Траяна и первый сообщил ему о том, что тот будет усыновлен императором. Сура состоял в переписке с Плинием Младшим. В одном из писем Плиний рассказывает ему о водных источниках, а в другом спрашивает его мнения о существовании призраков. Плиний подчёркивает «глубокую ученость» Суры. Он также покровительствовал поэту Марциалу, который посвятил ему несколько своих эпиграмм.

Кроме того, изображение Суры высечено на колонне Траяна.

Источники и литература

Источники

1. Элий Спартиан. Жизнеописание Адриана // [ancientrome.ru/antlitr/t.htm?a=1475000100 История Августов].
2. Плиний Младший. [www.krotov.info/acts/02/01/pliniy.html Письма].

Литература

1. Camille de La Berge. Essai sur le règne de Trajan. — F. Vieweg, 1877.
2. Ginette Di Vita-Évrard. Des Calvisii Rusones à Licinius Sura (фр.) // Mélanges de l'Ecole française de Rome. Antiquité. — 1987. — Vol. 99.
3. Marinescu-Nicolajsen, Liliana. La Colonne Trajane: le tryptique de la victoire. Contribution à une nouvelle interprétation de la scène IX (фр.) // Mélanges de l'Ecole française de Rome. Antiquité. — 1999. — Vol. 111.
4. Annette Flobert. Lettres de Pline. — Flammarion, 2002.
5. Françoise Des Boscs-Plateaux. Un parti hispanique à Rome?: ascension des élites hispaniques et pouvoir politique d'Auguste à Hadrien, 27 av. J.-C.-138 ap. J.-C. — Madrid: Casa de Velázquez, 2006.

Персоналии   Древний Рим

Отрывок, характеризующий Луций Лициний Сура

Но отчего они не сделали всех этих маневров? Отчего, ежели они были виноваты в том, что не достигнута была предназначавшаяся цель, – отчего их не судили и не казнили? Но, даже ежели и допустить, что виною неудачи русских были Кутузов и Чичагов и т. п., нельзя понять все таки, почему и в тех условиях, в которых находились русские войска под Красным и под Березиной (в обоих случаях русские были в превосходных силах), почему не взято в плен французское войско с маршалами, королями и императорами, когда в этом состояла цель русских?
Объяснение этого странного явления тем (как то делают русские военные историки), что Кутузов помешал нападению, неосновательно потому, что мы знаем, что воля Кутузова не могла удержать войска от нападения под Вязьмой и под Тарутиным.
Почему то русское войско, которое с слабейшими силами одержало победу под Бородиным над неприятелем во всей его силе, под Красным и под Березиной в превосходных силах было побеждено расстроенными толпами французов?
Если цель русских состояла в том, чтобы отрезать и взять в плен Наполеона и маршалов, и цель эта не только не была достигнута, и все попытки к достижению этой цели всякий раз были разрушены самым постыдным образом, то последний период кампании совершенно справедливо представляется французами рядом побед и совершенно несправедливо представляется русскими историками победоносным.
Русские военные историки, настолько, насколько для них обязательна логика, невольно приходят к этому заключению и, несмотря на лирические воззвания о мужестве и преданности и т. д., должны невольно признаться, что отступление французов из Москвы есть ряд побед Наполеона и поражений Кутузова.
Но, оставив совершенно в стороне народное самолюбие, чувствуется, что заключение это само в себе заключает противуречие, так как ряд побед французов привел их к совершенному уничтожению, а ряд поражений русских привел их к полному уничтожению врага и очищению своего отечества.
Источник этого противуречия лежит в том, что историками, изучающими события по письмам государей и генералов, по реляциям, рапортам, планам и т. п., предположена ложная, никогда не существовавшая цель последнего периода войны 1812 года, – цель, будто бы состоявшая в том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с маршалами и армией.
Цели этой никогда не было и не могло быть, потому что она не имела смысла, и достижение ее было совершенно невозможно.
Цель эта не имела никакого смысла, во первых, потому, что расстроенная армия Наполеона со всей возможной быстротой бежала из России, то есть исполняла то самое, что мог желать всякий русский. Для чего же было делать различные операции над французами, которые бежали так быстро, как только они могли?
Во вторых, бессмысленно было становиться на дороге людей, всю свою энергию направивших на бегство.
В третьих, бессмысленно было терять свои войска для уничтожения французских армий, уничтожавшихся без внешних причин в такой прогрессии, что без всякого загораживания пути они не могли перевести через границу больше того, что они перевели в декабре месяце, то есть одну сотую всего войска.
В четвертых, бессмысленно было желание взять в плен императора, королей, герцогов – людей, плен которых в высшей степени затруднил бы действия русских, как то признавали самые искусные дипломаты того времени (J. Maistre и другие). Еще бессмысленнее было желание взять корпуса французов, когда свои войска растаяли наполовину до Красного, а к корпусам пленных надо было отделять дивизии конвоя, и когда свои солдаты не всегда получали полный провиант и забранные уже пленные мерли с голода.
Весь глубокомысленный план о том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с армией, был подобен тому плану огородника, который, выгоняя из огорода потоптавшую его гряды скотину, забежал бы к воротам и стал бы по голове бить эту скотину. Одно, что можно бы было сказать в оправдание огородника, было бы то, что он очень рассердился. Но это нельзя было даже сказать про составителей проекта, потому что не они пострадали от потоптанных гряд.
Но, кроме того, что отрезывание Наполеона с армией было бессмысленно, оно было невозможно.
Невозможно это было, во первых, потому что, так как из опыта видно, что движение колонн на пяти верстах в одном сражении никогда не совпадает с планами, то вероятность того, чтобы Чичагов, Кутузов и Витгенштейн сошлись вовремя в назначенное место, была столь ничтожна, что она равнялась невозможности, как то и думал Кутузов, еще при получении плана сказавший, что диверсии на большие расстояния не приносят желаемых результатов.
Во вторых, невозможно было потому, что, для того чтобы парализировать ту силу инерции, с которой двигалось назад войско Наполеона, надо было без сравнения большие войска, чем те, которые имели русские.
В третьих, невозможно это было потому, что военное слово отрезать не имеет никакого смысла. Отрезать можно кусок хлеба, но не армию. Отрезать армию – перегородить ей дорогу – никак нельзя, ибо места кругом всегда много, где можно обойти, и есть ночь, во время которой ничего не видно, в чем могли бы убедиться военные ученые хоть из примеров Красного и Березины. Взять же в плен никак нельзя без того, чтобы тот, кого берут в плен, на это не согласился, как нельзя поймать ласточку, хотя и можно взять ее, когда она сядет на руку. Взять в плен можно того, кто сдается, как немцы, по правилам стратегии и тактики. Но французские войска совершенно справедливо не находили этого удобным, так как одинаковая голодная и холодная смерть ожидала их на бегстве и в плену.
В четвертых же, и главное, это было невозможно потому, что никогда, с тех пор как существует мир, не было войны при тех страшных условиях, при которых она происходила в 1812 году, и русские войска в преследовании французов напрягли все свои силы и не могли сделать большего, не уничтожившись сами.
В движении русской армии от Тарутина до Красного выбыло пятьдесят тысяч больными и отсталыми, то есть число, равное населению большого губернского города. Половина людей выбыла из армии без сражений.
И об этом то периоде кампании, когда войска без сапог и шуб, с неполным провиантом, без водки, по месяцам ночуют в снегу и при пятнадцати градусах мороза; когда дня только семь и восемь часов, а остальное ночь, во время которой не может быть влияния дисциплины; когда, не так как в сраженье, на несколько часов только люди вводятся в область смерти, где уже нет дисциплины, а когда люди по месяцам живут, всякую минуту борясь с смертью от голода и холода; когда в месяц погибает половина армии, – об этом то периоде кампании нам рассказывают историки, как Милорадович должен был сделать фланговый марш туда то, а Тормасов туда то и как Чичагов должен был передвинуться туда то (передвинуться выше колена в снегу), и как тот опрокинул и отрезал, и т. д., и т. д.
Русские, умиравшие наполовину, сделали все, что можно сделать и должно было сделать для достижения достойной народа цели, и не виноваты в том, что другие русские люди, сидевшие в теплых комнатах, предполагали сделать то, что было невозможно.
Все это странное, непонятное теперь противоречие факта с описанием истории происходит только оттого, что историки, писавшие об этом событии, писали историю прекрасных чувств и слов разных генералов, а не историю событий.
Для них кажутся очень занимательны слова Милорадовича, награды, которые получил тот и этот генерал, и их предположения; а вопрос о тех пятидесяти тысячах, которые остались по госпиталям и могилам, даже не интересует их, потому что не подлежит их изучению.
А между тем стоит только отвернуться от изучения рапортов и генеральных планов, а вникнуть в движение тех сотен тысяч людей, принимавших прямое, непосредственное участие в событии, и все, казавшиеся прежде неразрешимыми, вопросы вдруг с необыкновенной легкостью и простотой получают несомненное разрешение.
Цель отрезывания Наполеона с армией никогда не существовала, кроме как в воображении десятка людей. Она не могла существовать, потому что она была бессмысленна, и достижение ее было невозможно.
Цель народа была одна: очистить свою землю от нашествия. Цель эта достигалась, во первых, сама собою, так как французы бежали, и потому следовало только не останавливать это движение. Во вторых, цель эта достигалась действиями народной войны, уничтожавшей французов, и, в третьих, тем, что большая русская армия шла следом за французами, готовая употребить силу в случае остановки движения французов.
Русская армия должна была действовать, как кнут на бегущее животное. И опытный погонщик знал, что самое выгодное держать кнут поднятым, угрожая им, а не по голове стегать бегущее животное.



Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, – сущность его, в его глазах очевидно уничтожается – перестает быть. Но когда умирающее есть человек, и человек любимый – ощущаемый, тогда, кроме ужаса перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая, так же как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.