Луций Постумий Мегелл (консул 305 года до н. э.)

Луций Постумий Мегелл Lucius Postumius Megellus
Консул Римской республики 305, 294 и 291 до н. э.
Дети:	Луций Постумий Мегелл (консул 262 года до н. э.)

Луций Постумий Мегелл (лат. Lucius Postumius Megellus) — консул Древнего Рима 305, 294 и 291 до н. э.

Луций Постумий происходил из древнего патрицианского рода Постумиев. Ливий указывает, что он был курульным эдилом, но год вступления в должность не приводит. В это время Луций Постумий заложил на Палатине храм Виктории.

В 305 до н. э. Луций Постумий был избран консулом совместно с Тиберием Минуцием Авгурином. Оба консула были посланы в Самний: Луций Постумий — на Тиферн, а Тиберий Минуций — на Бовиан. Согласно Ливию, Луций Постумий под Тиферном разбил самнитов и взял в плен 20 000. Но по другой версии, которую также приводит Ливий, после битвы, не принёсшей победу ни одной из сторон, Постумий с легионами отступил в горы. Соединившись с легионами второго консула, римляне разбили самнитов, захватив в плен их командира. После этого римляне начали осаду Бовиана, который вскоре был захвачен. За это консулы удостоились триумфа. В том же году Луций Постумий и его коллега отбили Сору, Арпин и Цезеннию.

В 295 до н. э. Луций Постумий был назначен пропретором. В тот год над Римом нависла угроза вторжения объединенных сил галлов, самнитов, этрусков и умбров. Оба консула отправились воевать в Этрурию, а около Рима были размещены два войска, одно из которых, расположенное близ Ватикана, возглавлял Луций Постумий. Незадолго до битвы при Сентине консулы приказали Луцию Постумию и другому пропретору двигаться к Клузию, разоряя вражеские земли и тем самым подталкивая этрусков и их союзников к началу битвы.

В 294 до н. э. Луций Постумий стал консулом во второй раз совместно с Марком Атилием Регулом. Обоим консулам было предписано воевать в Самнии, но Луций Постумий из-за болезни остался в Риме. Оправившись от недуга, Луций Постумий освятил храм Виктории, заложенный в бытность его эдилом, и отправился в Сору, а оттуда с войском в Самний. В тяжёлом сражении Луций Постумий приступом взял Милионию, после чего двинул войско на Феритру. Но эта крепость и ещё несколько других пали без боя: испугавшись римлян, самниты просто сбежали из своих городов. После этого Луций Постумий совершил переход в Этрурию, где разбил этрусков под Вольсинием и Рузеллой. В результате жители Вольсиния, Перузия и Арретия запросили мира. Римляне и этруски заключили перемирие на сорок лет, к тому же каждый из трёх городов должен был выплатить по 50 000 ассов. За это Луций Постумий просил у сената триумф, получил отказ, но всё же отпраздновал триумф согласно воле народа.

Третье консульство выделяется необычностью, а иногда и экстравагантностью поступков Луция Постумия. Став в конце 292 до н. э. интеррексом, он назначил консулом сам себя. Затем он, не дожидаясь распределения консульских провинций, взял себе Самний. После этого Луций Постумий, выбрав 2 000 солдат, приказал им без топоров очистить от зарослей поля в своём поместье. Отправившись в Самний, он потребовал от Квинта Фабия Максима Гургита — проконсула, назначенного сенатом для продолжения войны, — чтобы тот оставил командование. За Гургита вступился сенат, но, прибыв в лагерь проконсула, Луций Постумий угрозами всё же вынудил того сложить полномочия. Луций Постумий продолжил осаду Коминия, начатую Гургитом, и вскоре взял этот город, а потом и Венузию.

После выборов новых консулов римский народ, не простив Луцию Постумию безумные выходки, осудил его и оштрафовал на 50 000 ассов.

Ссылки

• [quod.lib.umich.edu/m/moa/ACL3129.0002.001/1018?rgn=full+text;view=image Луций Постумий Мегелл (консул 305 года до н. э.)] (англ.). — в Smith's Dictionary of Greek and Roman Biography and Mythology.

Отрывок, характеризующий Луций Постумий Мегелл (консул 305 года до н. э.)

На другое утро Анна Михайловна говорила Пьеру:
– Oui, mon cher, c'est une grande perte pour nous tous. Je ne parle pas de vous. Mais Dieu vous soutndra, vous etes jeune et vous voila a la tete d'une immense fortune, je l'espere. Le testament n'a pas ete encore ouvert. Je vous connais assez pour savoir que cela ne vous tourienera pas la tete, mais cela vous impose des devoirs, et il faut etre homme. [Да, мой друг, это великая потеря для всех нас, не говоря о вас. Но Бог вас поддержит, вы молоды, и вот вы теперь, надеюсь, обладатель огромного богатства. Завещание еще не вскрыто. Я довольно вас знаю и уверена, что это не вскружит вам голову; но это налагает на вас обязанности; и надо быть мужчиной.]
Пьер молчал.
– Peut etre plus tard je vous dirai, mon cher, que si je n'avais pas ete la, Dieu sait ce qui serait arrive. Vous savez, mon oncle avant hier encore me promettait de ne pas oublier Boris. Mais il n'a pas eu le temps. J'espere, mon cher ami, que vous remplirez le desir de votre pere. [После я, может быть, расскажу вам, что если б я не была там, то Бог знает, что бы случилось. Вы знаете, что дядюшка третьего дня обещал мне не забыть Бориса, но не успел. Надеюсь, мой друг, вы исполните желание отца.]
Пьер, ничего не понимая и молча, застенчиво краснея, смотрел на княгиню Анну Михайловну. Переговорив с Пьером, Анна Михайловна уехала к Ростовым и легла спать. Проснувшись утром, она рассказывала Ростовым и всем знакомым подробности смерти графа Безухого. Она говорила, что граф умер так, как и она желала бы умереть, что конец его был не только трогателен, но и назидателен; последнее же свидание отца с сыном было до того трогательно, что она не могла вспомнить его без слез, и что она не знает, – кто лучше вел себя в эти страшные минуты: отец ли, который так всё и всех вспомнил в последние минуты и такие трогательные слова сказал сыну, или Пьер, на которого жалко было смотреть, как он был убит и как, несмотря на это, старался скрыть свою печаль, чтобы не огорчить умирающего отца. «C'est penible, mais cela fait du bien; ca eleve l'ame de voir des hommes, comme le vieux comte et son digne fils», [Это тяжело, но это спасительно; душа возвышается, когда видишь таких людей, как старый граф и его достойный сын,] говорила она. О поступках княжны и князя Василья она, не одобряя их, тоже рассказывала, но под большим секретом и шопотом.


В Лысых Горах, имении князя Николая Андреевича Болконского, ожидали с каждым днем приезда молодого князя Андрея с княгиней; но ожидание не нарушало стройного порядка, по которому шла жизнь в доме старого князя. Генерал аншеф князь Николай Андреевич, по прозванию в обществе le roi de Prusse, [король прусский,] с того времени, как при Павле был сослан в деревню, жил безвыездно в своих Лысых Горах с дочерью, княжною Марьей, и при ней компаньонкой, m lle Bourienne. [мадмуазель Бурьен.] И в новое царствование, хотя ему и был разрешен въезд в столицы, он также продолжал безвыездно жить в деревне, говоря, что ежели кому его нужно, то тот и от Москвы полтораста верст доедет до Лысых Гор, а что ему никого и ничего не нужно. Он говорил, что есть только два источника людских пороков: праздность и суеверие, и что есть только две добродетели: деятельность и ум. Он сам занимался воспитанием своей дочери и, чтобы развивать в ней обе главные добродетели, до двадцати лет давал ей уроки алгебры и геометрии и распределял всю ее жизнь в беспрерывных занятиях. Сам он постоянно был занят то писанием своих мемуаров, то выкладками из высшей математики, то точением табакерок на станке, то работой в саду и наблюдением над постройками, которые не прекращались в его имении. Так как главное условие для деятельности есть порядок, то и порядок в его образе жизни был доведен до последней степени точности. Его выходы к столу совершались при одних и тех же неизменных условиях, и не только в один и тот же час, но и минуту. С людьми, окружавшими его, от дочери до слуг, князь был резок и неизменно требователен, и потому, не быв жестоким, он возбуждал к себе страх и почтительность, каких не легко мог бы добиться самый жестокий человек. Несмотря на то, что он был в отставке и не имел теперь никакого значения в государственных делах, каждый начальник той губернии, где было имение князя, считал своим долгом являться к нему и точно так же, как архитектор, садовник или княжна Марья, дожидался назначенного часа выхода князя в высокой официантской. И каждый в этой официантской испытывал то же чувство почтительности и даже страха, в то время как отворялась громадно высокая дверь кабинета и показывалась в напудренном парике невысокая фигурка старика, с маленькими сухими ручками и серыми висячими бровями, иногда, как он насупливался, застилавшими блеск умных и точно молодых блестящих глаз.