Луцкевич, Антон Иванович
| Антон Иванович Луцкевич | |
 Антон Иванович Луцкевич | |
| Дата рождения: | |
|---|---|
| Место рождения: | |
| Дата смерти: | |
Анто́н Ива́нович Луцке́вич (белор. Антон Іванавіч Луцкевіч( (1884—1942[2]) — белорусский политик, общественный деятель, историк, публицист и литературовед, один из основателей белорусского национального движения в XX веке, брат Ивана Луцкевича.
Биография
Род Луцкевичей происходил из обедневшей шляхты Минской губернии. Об этом свидетельствует фамильный герб «Навина», письменные источники о котором упоминают с XIV века. Отец — Ян Болеслав Луцкевич — был военным: участвовал в Крымской войне, после отставки по ранению работал на железной дороге в Шауляе. Похоронен на Кальварийском кладбище в Минске. Мать — [www.lyczkowski.net/ru/lychkovskie/lychkovskie_sulima.html София Лычковская] — происходила из небогатой дворянской семьи. Отец имел приятельские отношения с белорусским поэтом В. Дуниным-Марцинкевичем, что проявилось в воспитании сыновей; братья Луцкевичи были воспитаны в шляхетских традициях и понятиях чести; интерес к белорусской истории, национальным проблемам стал главным делом их жизни.
После окончания Минской гимназии (1902) учился на физико-математическом факультетеПетербургского и юридическом факультете Дерптского (ныне Тартуского) университетов. Был одним из основателейБелорусской социалистической громады, Белорусской социал-демократической партии, участвовал в организации выпуска первых белорусских периодических изданий «Наша доля», «Наша нива» и «Гоман». С 1911 года — совладелец Вильнюсской библиотеки-читальни «Знание» Б. Даниловича, с 1914 года — её владелец.
В 1918 году: на Белорусской конференции избран председателем Виленского Белорусского совета; с 18 марта кооптирован в Совет Белорусской народной республики. Инициатор провозглашения независимости Белоруссии.С 9 октября 1918 года по 1920 год — председатель совета министров (народный секретарь), а с 11 октября — также и министр иностранных дел Белорусской народной республики. Совершил ряд официальных визитов; в Берлин, Прагу, Киев, Москву. В июне 1919 года участвовал в мирной конференции в Париже. По приглашению министра-президента Польши И. Падеревского выехал из Парижа в Варшаву, где в начале сентября 1919 года был интернирован; вернулся в Минск 1 декабря 1919 года; 28 февраля 1920 года объявил в Совете республики о сложении всех полномочий и выехал в Вильнюс. Там он возобновил издание газеты «Наша нива» (вышло 9 номеров). Последовательно отстаивал права белорусского народа на самоопределение.
С 1921 года — председатель Белорусского национального комитета в Вильнюсе. С 1921 года — председатель Белорусского научного товарищества, которое позже слилось с Обществом белорусской школы. В 1921—1939 годах был директором Белорусского музея в Вильно. Преподавал в Виленской белорусской гимназии.
В октябре 1927 года арестован польскими властями за речь «в пользу» СССР, признан судом невиновным. В 1928 году снова арестован и вновь признан невиновным, после чего отошёл от активного участия в политической жизни. В 1930 году стал одним из основателей Центрального союза культурных и хозяйственных организаций («Центросоюза»).
В 1930 году в статье «Тень Азефа» он дал резко отрицательную характеристику политике И. В. Сталина и его окружения. В этом же году польские власти запретили деятельность Белорусского издательского общества, которым управлял А. И. Луцкевич. В 1931 году он уволен с работы в Виленской белорусскоой гимназии. В 1933—1939 годы белорусские газеты его не печатали; он выступал преимущественно в газете «Przeglad Wileński».
30 сентября 1939 года был арестован в Вильно сотрудниками НКВД, переправлен в Минск и приговорён к 8 годам лишения свободы.
Реабилитирован в 1989 году.
Научная деятельность
- Составил курсы лекций по фонетике и этимологии.
- Исследовал Статут Великого Княжества Литовского 1529 года, историю народовольцев, исследовал издания Франциска Скорины.
- Опубликовал ряд работ по истории белорусской культуры, литературы и искусства.
- Участвовал в переводе на белорусский язык Нового завета и Псалтыря.
Напишите отзыв о статье "Луцкевич, Антон Иванович"
Примечания
- ↑ 1 2 [slounik.org/pismienniki/ Беларускія пісьменнікі].
- ↑ Точное время и место смерти неизвестны. Официальная версия — умер в заключении в 1946 году[1]. По одной из версий, расстрелян при эвакуации из Минска в июне 1941 года[1], по другой — умер 23 марта 1942 года на пересыльном пункте Аткарск Саратовской области; по третьей версии — в Казахстане и ещё по одной — в лагере под Рязанью.
Литература
- Сидоревич А. Антон Луцкевич // Неман. — 1990, № 7.
- [www.histmuseum.by/ru/new_page_4_1_16123/ Жизнь и деятельность Ивана и Антона Луцкевичей]
- Бяляцкі А. Антон Луцкевіч // Гісторыя беларускай літаратуры ХХ ст. Мінск, 1999. Т. 2. (белор.)
- Сідарэвіч А. Антон Луцкевіч і Янка Купала // Тэрмапілы. 2003. № 7. С. 161—204. (белор.)
Ссылки
- [kamunikat.fontel.net/www/czasopisy/almanach/01/01dok_luckievicz.htm Антон Луцкевич о белорусском возрождении начала 20 века]
Отрывок, характеризующий Луцкевич, Антон Иванович
Несколько людей присоединились к первым.– Вишь, полыхает, – сказал один, – это, господа, в Москве пожар: либо в Сущевской, либо в Рогожской.
Никто не ответил на это замечание. И довольно долго все эти люди молча смотрели на далекое разгоравшееся пламя нового пожара.
Старик, графский камердинер (как его называли), Данило Терентьич подошел к толпе и крикнул Мишку.
– Ты чего не видал, шалава… Граф спросит, а никого нет; иди платье собери.
– Да я только за водой бежал, – сказал Мишка.
– А вы как думаете, Данило Терентьич, ведь это будто в Москве зарево? – сказал один из лакеев.
Данило Терентьич ничего не отвечал, и долго опять все молчали. Зарево расходилось и колыхалось дальше и дальше.
– Помилуй бог!.. ветер да сушь… – опять сказал голос.
– Глянь ко, как пошло. О господи! аж галки видно. Господи, помилуй нас грешных!
– Потушат небось.
– Кому тушить то? – послышался голос Данилы Терентьича, молчавшего до сих пор. Голос его был спокоен и медлителен. – Москва и есть, братцы, – сказал он, – она матушка белока… – Голос его оборвался, и он вдруг старчески всхлипнул. И как будто только этого ждали все, чтобы понять то значение, которое имело для них это видневшееся зарево. Послышались вздохи, слова молитвы и всхлипывание старого графского камердинера.
Камердинер, вернувшись, доложил графу, что горит Москва. Граф надел халат и вышел посмотреть. С ним вместе вышла и не раздевавшаяся еще Соня, и madame Schoss. Наташа и графиня одни оставались в комнате. (Пети не было больше с семейством; он пошел вперед с своим полком, шедшим к Троице.)
Графиня заплакала, услыхавши весть о пожаре Москвы. Наташа, бледная, с остановившимися глазами, сидевшая под образами на лавке (на том самом месте, на которое она села приехавши), не обратила никакого внимания на слова отца. Она прислушивалась к неумолкаемому стону адъютанта, слышному через три дома.
– Ах, какой ужас! – сказала, со двора возвративись, иззябшая и испуганная Соня. – Я думаю, вся Москва сгорит, ужасное зарево! Наташа, посмотри теперь, отсюда из окошка видно, – сказала она сестре, видимо, желая чем нибудь развлечь ее. Но Наташа посмотрела на нее, как бы не понимая того, что у ней спрашивали, и опять уставилась глазами в угол печи. Наташа находилась в этом состоянии столбняка с нынешнего утра, с того самого времени, как Соня, к удивлению и досаде графини, непонятно для чего, нашла нужным объявить Наташе о ране князя Андрея и о его присутствии с ними в поезде. Графиня рассердилась на Соню, как она редко сердилась. Соня плакала и просила прощенья и теперь, как бы стараясь загладить свою вину, не переставая ухаживала за сестрой.
– Посмотри, Наташа, как ужасно горит, – сказала Соня.
– Что горит? – спросила Наташа. – Ах, да, Москва.
И как бы для того, чтобы не обидеть Сони отказом и отделаться от нее, она подвинула голову к окну, поглядела так, что, очевидно, не могла ничего видеть, и опять села в свое прежнее положение.
– Да ты не видела?
– Нет, право, я видела, – умоляющим о спокойствии голосом сказала она.
И графине и Соне понятно было, что Москва, пожар Москвы, что бы то ни было, конечно, не могло иметь значения для Наташи.
Граф опять пошел за перегородку и лег. Графиня подошла к Наташе, дотронулась перевернутой рукой до ее головы, как это она делала, когда дочь ее бывала больна, потом дотронулась до ее лба губами, как бы для того, чтобы узнать, есть ли жар, и поцеловала ее.
– Ты озябла. Ты вся дрожишь. Ты бы ложилась, – сказала она.
– Ложиться? Да, хорошо, я лягу. Я сейчас лягу, – сказала Наташа.
С тех пор как Наташе в нынешнее утро сказали о том, что князь Андрей тяжело ранен и едет с ними, она только в первую минуту много спрашивала о том, куда? как? опасно ли он ранен? и можно ли ей видеть его? Но после того как ей сказали, что видеть его ей нельзя, что он ранен тяжело, но что жизнь его не в опасности, она, очевидно, не поверив тому, что ей говорили, но убедившись, что сколько бы она ни говорила, ей будут отвечать одно и то же, перестала спрашивать и говорить. Всю дорогу с большими глазами, которые так знала и которых выражения так боялась графиня, Наташа сидела неподвижно в углу кареты и так же сидела теперь на лавке, на которую села. Что то она задумывала, что то она решала или уже решила в своем уме теперь, – это знала графиня, но что это такое было, она не знала, и это то страшило и мучило ее.
– Наташа, разденься, голубушка, ложись на мою постель. (Только графине одной была постелена постель на кровати; m me Schoss и обе барышни должны были спать на полу на сене.)
– Нет, мама, я лягу тут, на полу, – сердито сказала Наташа, подошла к окну и отворила его. Стон адъютанта из открытого окна послышался явственнее. Она высунула голову в сырой воздух ночи, и графиня видела, как тонкие плечи ее тряслись от рыданий и бились о раму. Наташа знала, что стонал не князь Андрей. Она знала, что князь Андрей лежал в той же связи, где они были, в другой избе через сени; но этот страшный неумолкавший стон заставил зарыдать ее. Графиня переглянулась с Соней.
– Ложись, голубушка, ложись, мой дружок, – сказала графиня, слегка дотрогиваясь рукой до плеча Наташи. – Ну, ложись же.
– Ах, да… Я сейчас, сейчас лягу, – сказала Наташа, поспешно раздеваясь и обрывая завязки юбок. Скинув платье и надев кофту, она, подвернув ноги, села на приготовленную на полу постель и, перекинув через плечо наперед свою недлинную тонкую косу, стала переплетать ее. Тонкие длинные привычные пальцы быстро, ловко разбирали, плели, завязывали косу. Голова Наташи привычным жестом поворачивалась то в одну, то в другую сторону, но глаза, лихорадочно открытые, неподвижно смотрели прямо. Когда ночной костюм был окончен, Наташа тихо опустилась на простыню, постланную на сено с края от двери.
