Лучший фильм года (Советский экран)
Поделись знанием:
Граф, забыв стереть улыбку с лица, смотрел перед собой вдаль по перемычке и, не нюхая, держал в руке табакерку. Вслед за лаем собак послышался голос по волку, поданный в басистый рог Данилы; стая присоединилась к первым трем собакам и слышно было, как заревели с заливом голоса гончих, с тем особенным подвыванием, которое служило признаком гона по волку. Доезжачие уже не порскали, а улюлюкали, и из за всех голосов выступал голос Данилы, то басистый, то пронзительно тонкий. Голос Данилы, казалось, наполнял весь лес, выходил из за леса и звучал далеко в поле.
Прислушавшись несколько секунд молча, граф и его стремянной убедились, что гончие разбились на две стаи: одна большая, ревевшая особенно горячо, стала удаляться, другая часть стаи понеслась вдоль по лесу мимо графа, и при этой стае было слышно улюлюканье Данилы. Оба эти гона сливались, переливались, но оба удалялись. Семен вздохнул и нагнулся, чтоб оправить сворку, в которой запутался молодой кобель; граф тоже вздохнул и, заметив в своей руке табакерку, открыл ее и достал щепоть. «Назад!» крикнул Семен на кобеля, который выступил за опушку. Граф вздрогнул и уронил табакерку. Настасья Ивановна слез и стал поднимать ее.
Граф и Семен смотрели на него. Вдруг, как это часто бывает, звук гона мгновенно приблизился, как будто вот, вот перед ними самими были лающие рты собак и улюлюканье Данилы.
Граф оглянулся и направо увидал Митьку, который выкатывавшимися глазами смотрел на графа и, подняв шапку, указывал ему вперед, на другую сторону.
– Береги! – закричал он таким голосом, что видно было, что это слово давно уже мучительно просилось у него наружу. И поскакал, выпустив собак, по направлению к графу.
Граф и Семен выскакали из опушки и налево от себя увидали волка, который, мягко переваливаясь, тихим скоком подскакивал левее их к той самой опушке, у которой они стояли. Злобные собаки визгнули и, сорвавшись со свор, понеслись к волку мимо ног лошадей.
Волк приостановил бег, неловко, как больной жабой, повернул свою лобастую голову к собакам, и также мягко переваливаясь прыгнул раз, другой и, мотнув поленом (хвостом), скрылся в опушку. В ту же минуту из противоположной опушки с ревом, похожим на плач, растерянно выскочила одна, другая, третья гончая, и вся стая понеслась по полю, по тому самому месту, где пролез (пробежал) волк. Вслед за гончими расступились кусты орешника и показалась бурая, почерневшая от поту лошадь Данилы. На длинной спине ее комочком, валясь вперед, сидел Данила без шапки с седыми, встрепанными волосами над красным, потным лицом.
– Улюлюлю, улюлю!… – кричал он. Когда он увидал графа, в глазах его сверкнула молния.
– Ж… – крикнул он, грозясь поднятым арапником на графа.
– Про…ли волка то!… охотники! – И как бы не удостоивая сконфуженного, испуганного графа дальнейшим разговором, он со всей злобой, приготовленной на графа, ударил по ввалившимся мокрым бокам бурого мерина и понесся за гончими. Граф, как наказанный, стоял оглядываясь и стараясь улыбкой вызвать в Семене сожаление к своему положению. Но Семена уже не было: он, в объезд по кустам, заскакивал волка от засеки. С двух сторон также перескакивали зверя борзятники. Но волк пошел кустами и ни один охотник не перехватил его.
Николай Ростов между тем стоял на своем месте, ожидая зверя. По приближению и отдалению гона, по звукам голосов известных ему собак, по приближению, отдалению и возвышению голосов доезжачих, он чувствовал то, что совершалось в острове. Он знал, что в острове были прибылые (молодые) и матерые (старые) волки; он знал, что гончие разбились на две стаи, что где нибудь травили, и что что нибудь случилось неблагополучное. Он всякую секунду на свою сторону ждал зверя. Он делал тысячи различных предположений о том, как и с какой стороны побежит зверь и как он будет травить его. Надежда сменялась отчаянием. Несколько раз он обращался к Богу с мольбою о том, чтобы волк вышел на него; он молился с тем страстным и совестливым чувством, с которым молятся люди в минуты сильного волнения, зависящего от ничтожной причины. «Ну, что Тебе стоит, говорил он Богу, – сделать это для меня! Знаю, что Ты велик, и что грех Тебя просить об этом; но ради Бога сделай, чтобы на меня вылез матерый, и чтобы Карай, на глазах „дядюшки“, который вон оттуда смотрит, влепился ему мертвой хваткой в горло». Тысячу раз в эти полчаса упорным, напряженным и беспокойным взглядом окидывал Ростов опушку лесов с двумя редкими дубами над осиновым подседом, и овраг с измытым краем, и шапку дядюшки, чуть видневшегося из за куста направо.
«Нет, не будет этого счастья, думал Ростов, а что бы стоило! Не будет! Мне всегда, и в картах, и на войне, во всем несчастье». Аустерлиц и Долохов ярко, но быстро сменяясь, мелькали в его воображении. «Только один раз бы в жизни затравить матерого волка, больше я не желаю!» думал он, напрягая слух и зрение, оглядываясь налево и опять направо и прислушиваясь к малейшим оттенкам звуков гона. Он взглянул опять направо и увидал, что по пустынному полю навстречу к нему бежало что то. «Нет, это не может быть!» подумал Ростов, тяжело вздыхая, как вздыхает человек при совершении того, что было долго ожидаемо им. Совершилось величайшее счастье – и так просто, без шума, без блеска, без ознаменования. Ростов не верил своим глазам и сомнение это продолжалось более секунды. Волк бежал вперед и перепрыгнул тяжело рытвину, которая была на его дороге. Это был старый зверь, с седою спиной и с наеденным красноватым брюхом. Он бежал не торопливо, очевидно убежденный, что никто не видит его. Ростов не дыша оглянулся на собак. Они лежали, стояли, не видя волка и ничего не понимая. Старый Карай, завернув голову и оскалив желтые зубы, сердито отыскивая блоху, щелкал ими на задних ляжках.
– Улюлюлю! – шопотом, оттопыривая губы, проговорил Ростов. Собаки, дрогнув железками, вскочили, насторожив уши. Карай почесал свою ляжку и встал, насторожив уши и слегка мотнул хвостом, на котором висели войлоки шерсти.
– Пускать – не пускать? – говорил сам себе Николай в то время как волк подвигался к нему, отделяясь от леса. Вдруг вся физиономия волка изменилась; он вздрогнул, увидав еще вероятно никогда не виданные им человеческие глаза, устремленные на него, и слегка поворотив к охотнику голову, остановился – назад или вперед? Э! всё равно, вперед!… видно, – как будто сказал он сам себе, и пустился вперед, уже не оглядываясь, мягким, редким, вольным, но решительным скоком.
– Улюлю!… – не своим голосом закричал Николай, и сама собою стремглав понеслась его добрая лошадь под гору, перескакивая через водомоины в поперечь волку; и еще быстрее, обогнав ее, понеслись собаки. Николай не слыхал своего крика, не чувствовал того, что он скачет, не видал ни собак, ни места, по которому он скачет; он видел только волка, который, усилив свой бег, скакал, не переменяя направления, по лощине. Первая показалась вблизи зверя чернопегая, широкозадая Милка и стала приближаться к зверю. Ближе, ближе… вот она приспела к нему. Но волк чуть покосился на нее, и вместо того, чтобы наддать, как она это всегда делала, Милка вдруг, подняв хвост, стала упираться на передние ноги.
– Улюлюлюлю! – кричал Николай.
Красный Любим выскочил из за Милки, стремительно бросился на волка и схватил его за гачи (ляжки задних ног), но в ту ж секунду испуганно перескочил на другую сторону. Волк присел, щелкнул зубами и опять поднялся и поскакал вперед, провожаемый на аршин расстояния всеми собаками, не приближавшимися к нему.
– Уйдет! Нет, это невозможно! – думал Николай, продолжая кричать охрипнувшим голосом.
– Карай! Улюлю!… – кричал он, отыскивая глазами старого кобеля, единственную свою надежду. Карай из всех своих старых сил, вытянувшись сколько мог, глядя на волка, тяжело скакал в сторону от зверя, наперерез ему. Но по быстроте скока волка и медленности скока собаки было видно, что расчет Карая был ошибочен. Николай уже не далеко впереди себя видел тот лес, до которого добежав, волк уйдет наверное. Впереди показались собаки и охотник, скакавший почти на встречу. Еще была надежда. Незнакомый Николаю, муругий молодой, длинный кобель чужой своры стремительно подлетел спереди к волку и почти опрокинул его. Волк быстро, как нельзя было ожидать от него, приподнялся и бросился к муругому кобелю, щелкнул зубами – и окровавленный, с распоротым боком кобель, пронзительно завизжав, ткнулся головой в землю.
– Караюшка! Отец!.. – плакал Николай…
Старый кобель, с своими мотавшимися на ляжках клоками, благодаря происшедшей остановке, перерезывая дорогу волку, был уже в пяти шагах от него. Как будто почувствовав опасность, волк покосился на Карая, еще дальше спрятав полено (хвост) между ног и наддал скоку. Но тут – Николай видел только, что что то сделалось с Караем – он мгновенно очутился на волке и с ним вместе повалился кубарем в водомоину, которая была перед ними.
Та минута, когда Николай увидал в водомоине копошащихся с волком собак, из под которых виднелась седая шерсть волка, его вытянувшаяся задняя нога, и с прижатыми ушами испуганная и задыхающаяся голова (Карай держал его за горло), минута, когда увидал это Николай, была счастливейшею минутою его жизни. Он взялся уже за луку седла, чтобы слезть и колоть волка, как вдруг из этой массы собак высунулась вверх голова зверя, потом передние ноги стали на край водомоины. Волк ляскнул зубами (Карай уже не держал его за горло), выпрыгнул задними ногами из водомоины и, поджав хвост, опять отделившись от собак, двинулся вперед. Карай с ощетинившейся шерстью, вероятно ушибленный или раненый, с трудом вылезал из водомоины.
– Боже мой! За что?… – с отчаянием закричал Николай.
Охотник дядюшки с другой стороны скакал на перерез волку, и собаки его опять остановили зверя. Опять его окружили.
Николай, его стремянной, дядюшка и его охотник вертелись над зверем, улюлюкая, крича, всякую минуту собираясь слезть, когда волк садился на зад и всякий раз пускаясь вперед, когда волк встряхивался и подвигался к засеке, которая должна была спасти его. Еще в начале этой травли, Данила, услыхав улюлюканье, выскочил на опушку леса. Он видел, как Карай взял волка и остановил лошадь, полагая, что дело было кончено. Но когда охотники не слезли, волк встряхнулся и опять пошел на утек. Данила выпустил своего бурого не к волку, а прямой линией к засеке так же, как Карай, – на перерез зверю. Благодаря этому направлению, он подскакивал к волку в то время, как во второй раз его остановили дядюшкины собаки.
Данила скакал молча, держа вынутый кинжал в левой руке и как цепом молоча своим арапником по подтянутым бокам бурого.
Николай не видал и не слыхал Данилы до тех пор, пока мимо самого его не пропыхтел тяжело дыша бурый, и он услыхал звук паденья тела и увидал, что Данила уже лежит в середине собак на заду волка, стараясь поймать его за уши. Очевидно было и для собак, и для охотников, и для волка, что теперь всё кончено. Зверь, испуганно прижав уши, старался подняться, но собаки облепили его. Данила, привстав, сделал падающий шаг и всей тяжестью, как будто ложась отдыхать, повалился на волка, хватая его за уши. Николай хотел колоть, но Данила прошептал: «Не надо, соструним», – и переменив положение, наступил ногою на шею волку. В пасть волку заложили палку, завязали, как бы взнуздав его сворой, связали ноги, и Данила раза два с одного бока на другой перевалил волка.
С счастливыми, измученными лицами, живого, матерого волка взвалили на шарахающую и фыркающую лошадь и, сопутствуемые визжавшими на него собаками, повезли к тому месту, где должны были все собраться. Молодых двух взяли гончие и трех борзые. Охотники съезжались с своими добычами и рассказами, и все подходили смотреть матёрого волка, который свесив свою лобастую голову с закушенною палкой во рту, большими, стеклянными глазами смотрел на всю эту толпу собак и людей, окружавших его. Когда его трогали, он, вздрагивая завязанными ногами, дико и вместе с тем просто смотрел на всех. Граф Илья Андреич тоже подъехал и потрогал волка.
– О, материщий какой, – сказал он. – Матёрый, а? – спросил он у Данилы, стоявшего подле него.
– Матёрый, ваше сиятельство, – отвечал Данила, поспешно снимая шапку.
«Лучший фильм года» — конкурс, ежегодно проводимый журналом «Советский экран» на основе опроса его читателей. Голосование проводилось с 1957 по 1991 год. Итоги конкурса подводились в 10-м номере журнала (2-я половина мая). Параллельно в опросе существовали номинации «Лучший актёр», «Лучшая актриса», «Лучший фильм для детей» и «Лучший музыкальный фильм».
Содержание
Фильмы-победители
- 1957 — Высота (реж. Александр Зархи)
- 1958 — Идиот (реж. Иван Пырьев)
- 1959 — Судьба человека (реж. Сергей Бондарчук)
- 1960 — Серёжа (реж. Георгий Данелия, Игорь Таланкин)
- 1961 — Чистое небо (реж. Григорий Чухрай)
- 1962 — Девять дней одного года (реж. Михаил Ромм)
- 1963 — Оптимистическая трагедия (реж. Самсон Самсонов)
- 1964 — Гамлет (реж. Григорий Козинцев)
- 1965 — Председатель (реж. Алексей Салтыков)
- 1966 — Никто не хотел умирать (реж. Витаутас Жалакявичус)
- 1967 — Журналист (реж. Сергей Герасимов)
- 1968 — Доживём до понедельника (реж. Станислав Ростоцкий)
- 1969 — Братья Карамазовы (Иван Пырьев)
- 1970 — У озера (реж. Сергей Герасимов)
- 1971 — Освобождение (реж. Юрий Озеров)
- 1972 — А зори здесь тихие… (реж. Станислав Ростоцкий)
- 1973 — Мачеха (реж. Олег Бондарев)
- 1974 — Калина красная (реж. Василий Шукшин)
- 1975 — Они сражались за Родину (реж. Сергей Бондарчук)
- 1976 — Ирония судьбы, или С лёгким паром! (реж. Эльдар Рязанов)
- 1977 — Белый Бим Чёрное ухо (реж. Станислав Ростоцкий)
- 1978 — Служебный роман (реж. Эльдар Рязанов)
- 1979 — Молодая жена (реж. Леонид Менакер, Исаак Менакер)
- 1980 — Москва слезам не верит (реж. Владимир Меньшов)
- 1981 — Вам и не снилось… (реж. Илья Фрэз)
- 1982 — Мужики!.. (реж. Искра Бабич)
- 1983 — Вокзал для двоих (реж. Эльдар Рязанов)
- 1984 — Жестокий романс (реж. Эльдар Рязанов)
- 1985 — Законный брак (реж. Альберт Мкртчян)
- 1986 — Иди и смотри (реж. Элем Климов)
- 1987 — Курьер (реж. Карен Шахназаров)
- 1988 — Холодное лето пятьдесят третьего… (реж. Александр Прошкин)
- 1989 — Интердевочка (реж. Пётр Тодоровский)
- 1990 — Подземелье ведьм (реж. Юрий Мороз)
- 1991 — Небеса обетованные (реж. Эльдар Рязанов)
Лучший актёр года
- 1962 — Алексей Баталов («Девять дней одного года»)
- 1963 — Николай Черкасов («Всё остаётся людям»)
- 1964 — Иннокентий Смоктуновский («Гамлет»)
- 1965 — Михаил Ульянов («Председатель»)
- 1966 — Вячеслав Тихонов («Война и мир») и Иннокентий Смоктуновский («Берегись автомобиля»)
- 1967 — Гунар Цилинский («Сильные духом»)
- 1968 — Станислав Любшин («Щит и меч»)
- 1969 — Олег Стриженов («Неподсуден»)
- 1970 — Иннокентий Смоктуновский («Чайковский») и («Преступление и наказание»)
- 1971 — Василий Лановой («Офицеры»), Юрий Соломин («Инспектор уголовного розыска») и Юри Ярвет («Король Лир»)
- 1972 — Кирилл Лавров («Укрощение огня»)
- 1973 — Евгений Матвеев («Сибирячка») и («Я, Шаповалов Т. П.»)
- 1974 — Василий Шукшин («Калина красная»)
- 1975 — Василий Шукшин («Они сражались за Родину»)
- 1976 — Андрей Мягков («Ирония судьбы, или С лёгким паром!»)
- 1977 — Александр Калягин («Неоконченная пьеса для механического пианино»)
- 1978 — Андрей Мягков («Служебный роман»)
- 1979 — Станислав Любшин («Пять вечеров»)
- 1980 — Николай Ерёменко («Пираты XX века»)
- 1981 — Дмитрий Золотухин («Юность Петра», «В начале славных дел»)
- 1982 — Александр Михайлов («Мужики!»)
- 1983 — Олег Янковский («Влюблён по собственному желанию»)
- 1984 — Никита Михалков («Жестокий романс»)
- 1985 — Игорь Костолевский («Законный брак»)
- 1986 — Александр Михайлов («Змеелов»)
- 1987 — Андрей Миронов («Человек с бульвара Капуцинов»)
- 1988 — Валерий Приёмыхов («Холодное лето пятьдесят третьего...»)
- 1989 — Виктор Цой («Игла»)
- 1990 — Дмитрий Харатьян («Частный детектив, или Операция «Кооперация»»)
- 1991 — Дмитрий Харатьян («Виват, гардемарины!»)
Лучшая актриса года
- 1962 — Тамара Сёмина («Воскресение»)
- 1963 — Маргарита Володина («Оптимистическая трагедия»)
- 1964 — Вия Артмане («Родная кровь»)
- 1965 — Ариадна Шенгелая («Гранатовый браслет»)
- 1966 — Людмила Савельева («Война и мир»)
- 1967 — Татьяна Доронина («Старшая сестра»)
- 1968 — Татьяна Доронина («Ещё раз про любовь», «Три тополя на Плющихе»)
- 1969 — Людмила Чурсина («Виринея», «Угрюм-река» и «Журавушка»)
- 1970 — Инна Чурикова («Начало»)
- 1971 — Ада Роговцева («Салют, Мария!»)
- 1972 — Нонна Мордюкова («Русское поле»)
- 1973 — Татьяна Доронина («Мачеха»)
- 1974 — Нонна Мордюкова («Возврата нет»)
- 1975 — Людмила Касаткина («Помни имя своё»)
- 1976 — Светлана Тома («Табор уходит в небо»)
- 1977 — Наталья Гундарева («Сладкая женщина»)
- 1978 — Алиса Фрейндлих («Служебный роман»)
- 1979 — Алла Пугачёва («Женщина, которая поёт»)
- 1980 — Вера Алентова («Москва слезам не верит»)
- 1981 — Наталья Гундарева («Однажды двадцать лет спустя »)
- 1982 — Ирина Муравьёва («Карнавал»)
- 1983 — Людмила Гурченко («Вокзал для двоих»)
- 1984 — Наталья Гундарева («Одиноким предоставляется общежитие»)
- 1985 — Елена Сафонова («Зимняя вишня»)
- 1986 — Вера Глаголева («Выйти замуж за капитана»)
- 1987 — Наталья Андрейченко («Прости»)
- 1988 — Наталья Негода («Маленькая Вера»)
- 1989 — Елена Яковлева («Интердевочка»)
- 1990 — Ирина Феофанова («Частный детектив, или Операция «Кооперация»»)
- 1991 — Лия Ахеджакова («Небеса обетованные»)
Своеобразные рекорды
- Режиссёры-рекордсмены: 5 побед — Эльдар Рязанов (1976, 1978, 1983, 1984 и 1991), 3 — Станислав Ростоцкий (1968, 1972 и 1977), по 2 — Сергей Бондарчук (1959 и 1975), Сергей Герасимов (1967 и 1970) и Иван Пырьев (1958 и 1969).
- в том числе подряд: 2 победы — Эльдар Рязанов (1983 и 1984).
- Актёры-рекордсмены: 3 победы — Иннокентий Смоктуновский (1964, 1966 и 1970), по 2 — Станислав Любшин (1968 и 1979), Александр Михайлов (1982 и 1986), Андрей Мягков (1976 и 1978), Дмитрий Харатьян (1990 и 1991) и Василий Шукшин (1974 и 1975);
- в том числе подряд: по 2 победы — Дмитрий Харатьян (1990 и 1991) и Василий Шукшин (1974 и 1975);
- кроме того:
- Актером года сразу за 2 фильма становились: Дмитрий Золотухин (в 1981 за «Юность Петра» и «В начале славных дел»), Евгений Матвеев (в 1973 за «Сибирячка») и («Я, Шаповалов Т. П.») и Иннокентий Смоктуновский (в 1970 за «Чайковский») и («Преступление и наказание»);
- Дважды было выбрано более 1 победителя (все за разные фильмы): 3 в 1971 (Василий Лановой, Юрий Соломин и Юри Ярвет) и 2 в 1966 году (Иннокентий Смоктуновский и Вячеслав Тихонов).
- Актрисы-рекордсмены: 3 победы — Наталья Гундарева (1977, 1981 и 1984) и Татьяна Доронина (1967, 1968 и 1973), 2 — Нонна Мордюкова (1972 и 1974);
- в том числе подряд: 2 победы — Татьяна Доронина (1967 и 1968);
- кроме того, дважды Актрисой года сразу за несколько фильмов становились: за 3 фильма — Людмила Чурсина (в 1969 за «Виринея», «Угрюм-река» и «Журавушка»), за 2 — Татьяна Доронина (в 1968 за «Ещё раз про любовь» и «Три тополя на Плющихе»).
- Единственным фильмом, получившим все 3 главные награды (лучшие фильм, актёр и актриса) является «Служебный роман» (в 1978).
- По 2 из 3 наград получали в общей сложности еще 18 фильмов (в хронологическом порядке; Ф-фильм, М-актер, Ж-актриса): Девять дней одного года (Ф, М), Оптимистическая трагедия (Ф, Ж), Гамлет (Ф, М), Председатель (Ф, М), Война и мир (М, Ж), Мачеха (Ф, Ж), Калина красная (Ф, М), Они сражались за Родину (Ф, М), Ирония судьбы, или С лёгким паром! (Ф, М), Москва слезам не верит (Ф, Ж), Мужики!.. (Ф, М), Вокзал для двоих (Ф, Ж), Жестокий романс (Ф, М), Законный брак (Ф, М), Холодное лето пятьдесят третьего… (Ф, М), Интердевочка (Ф, Ж), Частный детектив, или Операция «Кооперация» (М, Ж) и Небеса обетованные (Ф, Ж);
- в том числе: Ф и М — 10 раз, Ф и Ж — 6, М и Ж — 2 (Война и мир в 1966 и Частный детектив, или Операция «Кооперация» в 1990).
- По 2 из 3 наград получали в общей сложности еще 18 фильмов (в хронологическом порядке; Ф-фильм, М-актер, Ж-актриса): Девять дней одного года (Ф, М), Оптимистическая трагедия (Ф, Ж), Гамлет (Ф, М), Председатель (Ф, М), Война и мир (М, Ж), Мачеха (Ф, Ж), Калина красная (Ф, М), Они сражались за Родину (Ф, М), Ирония судьбы, или С лёгким паром! (Ф, М), Москва слезам не верит (Ф, Ж), Мужики!.. (Ф, М), Вокзал для двоих (Ф, Ж), Жестокий романс (Ф, М), Законный брак (Ф, М), Холодное лето пятьдесят третьего… (Ф, М), Интердевочка (Ф, Ж), Частный детектив, или Операция «Кооперация» (М, Ж) и Небеса обетованные (Ф, Ж);
См. также
Напишите отзыв о статье "Лучший фильм года (Советский экран)"
Ссылки
- [akter.kulichki.com/se/10_1983 Статья в журнале «Советский экран» № 10, 1983 г.]
Отрывок, характеризующий Лучший фильм года (Советский экран)
– Намедни как от обедни во всей регалии вышли, так Михаил то Сидорыч… – Семен не договорил, услыхав ясно раздававшийся в тихом воздухе гон с подвыванием не более двух или трех гончих. Он, наклонив голову, прислушался и молча погрозился барину. – На выводок натекли… – прошептал он, прямо на Лядовской повели.Граф, забыв стереть улыбку с лица, смотрел перед собой вдаль по перемычке и, не нюхая, держал в руке табакерку. Вслед за лаем собак послышался голос по волку, поданный в басистый рог Данилы; стая присоединилась к первым трем собакам и слышно было, как заревели с заливом голоса гончих, с тем особенным подвыванием, которое служило признаком гона по волку. Доезжачие уже не порскали, а улюлюкали, и из за всех голосов выступал голос Данилы, то басистый, то пронзительно тонкий. Голос Данилы, казалось, наполнял весь лес, выходил из за леса и звучал далеко в поле.
Прислушавшись несколько секунд молча, граф и его стремянной убедились, что гончие разбились на две стаи: одна большая, ревевшая особенно горячо, стала удаляться, другая часть стаи понеслась вдоль по лесу мимо графа, и при этой стае было слышно улюлюканье Данилы. Оба эти гона сливались, переливались, но оба удалялись. Семен вздохнул и нагнулся, чтоб оправить сворку, в которой запутался молодой кобель; граф тоже вздохнул и, заметив в своей руке табакерку, открыл ее и достал щепоть. «Назад!» крикнул Семен на кобеля, который выступил за опушку. Граф вздрогнул и уронил табакерку. Настасья Ивановна слез и стал поднимать ее.
Граф и Семен смотрели на него. Вдруг, как это часто бывает, звук гона мгновенно приблизился, как будто вот, вот перед ними самими были лающие рты собак и улюлюканье Данилы.
Граф оглянулся и направо увидал Митьку, который выкатывавшимися глазами смотрел на графа и, подняв шапку, указывал ему вперед, на другую сторону.
– Береги! – закричал он таким голосом, что видно было, что это слово давно уже мучительно просилось у него наружу. И поскакал, выпустив собак, по направлению к графу.
Граф и Семен выскакали из опушки и налево от себя увидали волка, который, мягко переваливаясь, тихим скоком подскакивал левее их к той самой опушке, у которой они стояли. Злобные собаки визгнули и, сорвавшись со свор, понеслись к волку мимо ног лошадей.
Волк приостановил бег, неловко, как больной жабой, повернул свою лобастую голову к собакам, и также мягко переваливаясь прыгнул раз, другой и, мотнув поленом (хвостом), скрылся в опушку. В ту же минуту из противоположной опушки с ревом, похожим на плач, растерянно выскочила одна, другая, третья гончая, и вся стая понеслась по полю, по тому самому месту, где пролез (пробежал) волк. Вслед за гончими расступились кусты орешника и показалась бурая, почерневшая от поту лошадь Данилы. На длинной спине ее комочком, валясь вперед, сидел Данила без шапки с седыми, встрепанными волосами над красным, потным лицом.
– Улюлюлю, улюлю!… – кричал он. Когда он увидал графа, в глазах его сверкнула молния.
– Ж… – крикнул он, грозясь поднятым арапником на графа.
– Про…ли волка то!… охотники! – И как бы не удостоивая сконфуженного, испуганного графа дальнейшим разговором, он со всей злобой, приготовленной на графа, ударил по ввалившимся мокрым бокам бурого мерина и понесся за гончими. Граф, как наказанный, стоял оглядываясь и стараясь улыбкой вызвать в Семене сожаление к своему положению. Но Семена уже не было: он, в объезд по кустам, заскакивал волка от засеки. С двух сторон также перескакивали зверя борзятники. Но волк пошел кустами и ни один охотник не перехватил его.
Николай Ростов между тем стоял на своем месте, ожидая зверя. По приближению и отдалению гона, по звукам голосов известных ему собак, по приближению, отдалению и возвышению голосов доезжачих, он чувствовал то, что совершалось в острове. Он знал, что в острове были прибылые (молодые) и матерые (старые) волки; он знал, что гончие разбились на две стаи, что где нибудь травили, и что что нибудь случилось неблагополучное. Он всякую секунду на свою сторону ждал зверя. Он делал тысячи различных предположений о том, как и с какой стороны побежит зверь и как он будет травить его. Надежда сменялась отчаянием. Несколько раз он обращался к Богу с мольбою о том, чтобы волк вышел на него; он молился с тем страстным и совестливым чувством, с которым молятся люди в минуты сильного волнения, зависящего от ничтожной причины. «Ну, что Тебе стоит, говорил он Богу, – сделать это для меня! Знаю, что Ты велик, и что грех Тебя просить об этом; но ради Бога сделай, чтобы на меня вылез матерый, и чтобы Карай, на глазах „дядюшки“, который вон оттуда смотрит, влепился ему мертвой хваткой в горло». Тысячу раз в эти полчаса упорным, напряженным и беспокойным взглядом окидывал Ростов опушку лесов с двумя редкими дубами над осиновым подседом, и овраг с измытым краем, и шапку дядюшки, чуть видневшегося из за куста направо.
«Нет, не будет этого счастья, думал Ростов, а что бы стоило! Не будет! Мне всегда, и в картах, и на войне, во всем несчастье». Аустерлиц и Долохов ярко, но быстро сменяясь, мелькали в его воображении. «Только один раз бы в жизни затравить матерого волка, больше я не желаю!» думал он, напрягая слух и зрение, оглядываясь налево и опять направо и прислушиваясь к малейшим оттенкам звуков гона. Он взглянул опять направо и увидал, что по пустынному полю навстречу к нему бежало что то. «Нет, это не может быть!» подумал Ростов, тяжело вздыхая, как вздыхает человек при совершении того, что было долго ожидаемо им. Совершилось величайшее счастье – и так просто, без шума, без блеска, без ознаменования. Ростов не верил своим глазам и сомнение это продолжалось более секунды. Волк бежал вперед и перепрыгнул тяжело рытвину, которая была на его дороге. Это был старый зверь, с седою спиной и с наеденным красноватым брюхом. Он бежал не торопливо, очевидно убежденный, что никто не видит его. Ростов не дыша оглянулся на собак. Они лежали, стояли, не видя волка и ничего не понимая. Старый Карай, завернув голову и оскалив желтые зубы, сердито отыскивая блоху, щелкал ими на задних ляжках.
– Улюлюлю! – шопотом, оттопыривая губы, проговорил Ростов. Собаки, дрогнув железками, вскочили, насторожив уши. Карай почесал свою ляжку и встал, насторожив уши и слегка мотнул хвостом, на котором висели войлоки шерсти.
– Пускать – не пускать? – говорил сам себе Николай в то время как волк подвигался к нему, отделяясь от леса. Вдруг вся физиономия волка изменилась; он вздрогнул, увидав еще вероятно никогда не виданные им человеческие глаза, устремленные на него, и слегка поворотив к охотнику голову, остановился – назад или вперед? Э! всё равно, вперед!… видно, – как будто сказал он сам себе, и пустился вперед, уже не оглядываясь, мягким, редким, вольным, но решительным скоком.
– Улюлю!… – не своим голосом закричал Николай, и сама собою стремглав понеслась его добрая лошадь под гору, перескакивая через водомоины в поперечь волку; и еще быстрее, обогнав ее, понеслись собаки. Николай не слыхал своего крика, не чувствовал того, что он скачет, не видал ни собак, ни места, по которому он скачет; он видел только волка, который, усилив свой бег, скакал, не переменяя направления, по лощине. Первая показалась вблизи зверя чернопегая, широкозадая Милка и стала приближаться к зверю. Ближе, ближе… вот она приспела к нему. Но волк чуть покосился на нее, и вместо того, чтобы наддать, как она это всегда делала, Милка вдруг, подняв хвост, стала упираться на передние ноги.
– Улюлюлюлю! – кричал Николай.
Красный Любим выскочил из за Милки, стремительно бросился на волка и схватил его за гачи (ляжки задних ног), но в ту ж секунду испуганно перескочил на другую сторону. Волк присел, щелкнул зубами и опять поднялся и поскакал вперед, провожаемый на аршин расстояния всеми собаками, не приближавшимися к нему.
– Уйдет! Нет, это невозможно! – думал Николай, продолжая кричать охрипнувшим голосом.
– Карай! Улюлю!… – кричал он, отыскивая глазами старого кобеля, единственную свою надежду. Карай из всех своих старых сил, вытянувшись сколько мог, глядя на волка, тяжело скакал в сторону от зверя, наперерез ему. Но по быстроте скока волка и медленности скока собаки было видно, что расчет Карая был ошибочен. Николай уже не далеко впереди себя видел тот лес, до которого добежав, волк уйдет наверное. Впереди показались собаки и охотник, скакавший почти на встречу. Еще была надежда. Незнакомый Николаю, муругий молодой, длинный кобель чужой своры стремительно подлетел спереди к волку и почти опрокинул его. Волк быстро, как нельзя было ожидать от него, приподнялся и бросился к муругому кобелю, щелкнул зубами – и окровавленный, с распоротым боком кобель, пронзительно завизжав, ткнулся головой в землю.
– Караюшка! Отец!.. – плакал Николай…
Старый кобель, с своими мотавшимися на ляжках клоками, благодаря происшедшей остановке, перерезывая дорогу волку, был уже в пяти шагах от него. Как будто почувствовав опасность, волк покосился на Карая, еще дальше спрятав полено (хвост) между ног и наддал скоку. Но тут – Николай видел только, что что то сделалось с Караем – он мгновенно очутился на волке и с ним вместе повалился кубарем в водомоину, которая была перед ними.
Та минута, когда Николай увидал в водомоине копошащихся с волком собак, из под которых виднелась седая шерсть волка, его вытянувшаяся задняя нога, и с прижатыми ушами испуганная и задыхающаяся голова (Карай держал его за горло), минута, когда увидал это Николай, была счастливейшею минутою его жизни. Он взялся уже за луку седла, чтобы слезть и колоть волка, как вдруг из этой массы собак высунулась вверх голова зверя, потом передние ноги стали на край водомоины. Волк ляскнул зубами (Карай уже не держал его за горло), выпрыгнул задними ногами из водомоины и, поджав хвост, опять отделившись от собак, двинулся вперед. Карай с ощетинившейся шерстью, вероятно ушибленный или раненый, с трудом вылезал из водомоины.
– Боже мой! За что?… – с отчаянием закричал Николай.
Охотник дядюшки с другой стороны скакал на перерез волку, и собаки его опять остановили зверя. Опять его окружили.
Николай, его стремянной, дядюшка и его охотник вертелись над зверем, улюлюкая, крича, всякую минуту собираясь слезть, когда волк садился на зад и всякий раз пускаясь вперед, когда волк встряхивался и подвигался к засеке, которая должна была спасти его. Еще в начале этой травли, Данила, услыхав улюлюканье, выскочил на опушку леса. Он видел, как Карай взял волка и остановил лошадь, полагая, что дело было кончено. Но когда охотники не слезли, волк встряхнулся и опять пошел на утек. Данила выпустил своего бурого не к волку, а прямой линией к засеке так же, как Карай, – на перерез зверю. Благодаря этому направлению, он подскакивал к волку в то время, как во второй раз его остановили дядюшкины собаки.
Данила скакал молча, держа вынутый кинжал в левой руке и как цепом молоча своим арапником по подтянутым бокам бурого.
Николай не видал и не слыхал Данилы до тех пор, пока мимо самого его не пропыхтел тяжело дыша бурый, и он услыхал звук паденья тела и увидал, что Данила уже лежит в середине собак на заду волка, стараясь поймать его за уши. Очевидно было и для собак, и для охотников, и для волка, что теперь всё кончено. Зверь, испуганно прижав уши, старался подняться, но собаки облепили его. Данила, привстав, сделал падающий шаг и всей тяжестью, как будто ложась отдыхать, повалился на волка, хватая его за уши. Николай хотел колоть, но Данила прошептал: «Не надо, соструним», – и переменив положение, наступил ногою на шею волку. В пасть волку заложили палку, завязали, как бы взнуздав его сворой, связали ноги, и Данила раза два с одного бока на другой перевалил волка.
С счастливыми, измученными лицами, живого, матерого волка взвалили на шарахающую и фыркающую лошадь и, сопутствуемые визжавшими на него собаками, повезли к тому месту, где должны были все собраться. Молодых двух взяли гончие и трех борзые. Охотники съезжались с своими добычами и рассказами, и все подходили смотреть матёрого волка, который свесив свою лобастую голову с закушенною палкой во рту, большими, стеклянными глазами смотрел на всю эту толпу собак и людей, окружавших его. Когда его трогали, он, вздрагивая завязанными ногами, дико и вместе с тем просто смотрел на всех. Граф Илья Андреич тоже подъехал и потрогал волка.
– О, материщий какой, – сказал он. – Матёрый, а? – спросил он у Данилы, стоявшего подле него.
– Матёрый, ваше сиятельство, – отвечал Данила, поспешно снимая шапку.