Лу Сюцзин
|
| Даосизм |
|---|
| История |
| Люди |
| Школы |
| Храмы |
| Терминология |
| Тексты |
| Боги |
| Медицина |
| Астрология |
| Бессмертие |
| Фэншуй |
| Портал |
Лу Сюцзин (кит. трад. 陸修靜, упр. 陆修静, пиньинь: Lu Xiujing, 406—477) — даосский энциклопедист династии Лю Сун, реформатор даосизма. Он считается патриархрм нескольких даосских школ, однако он сам представлял школу Линбао. Он упорядочил сочинения школы Шанцин, на основании чего позднее школа смогла возродиться при Тао Хунцине, и ему присвоили статус Седьмого патриарха Шанцин. Лу Сюцзин является также основателем Южной ветви Школы Небесных Наставников, которая растворилась в школе Шанцин. Он занимался также систематизацией трудов школы Линбао.
Длительное время он провёл на горе Лушань[1].
Содержание
Биография
Ранние годы
Лу Сюцзин родился в городе Усин(кит. 吳興 уезда Дунцянь кит. 東遷 на территории современной провинции Чжэцзян. Его предком был Лу Кай, министр царства У эпохи Троецарствия. Лу Сюцзин происходил из культурной аристократической семьи и получил классическое конфуцианское образование. Однако он предпочёл даосизм, оставил жену и детей, и стал скитаться и вести образ жизни отшельника. [2]
Отшельничество и скитания в горах
Первоначально он обосновался в горах Юньмэньшань в провинции Хэнань. Потом он стал странствовать по многочисленным горам в поисках эликсира бессмертия, и приобретал известность.
Жизнь в столице
К концу эры Юаньцзя (424—453) правления императора Вэнь-ди (Лю Сун) он перебрался в столицу Цзянькан (окрестности Нанкина) и стал торговать лекарственными растениями. Его известность дошла до императора, и он был вызван во дворец, где ему стала покровительствовать императрица Ван, сторонница даосизма. В 437 году он составил каталог сочинений Линбао (灵宝经目 Lingbao jingmu), который разослал многочисленным даосам. Факт обретения драгоценных рукописей трактовался как ответ Неба и соответствовал предсказаниям о благоденствии в эпоху новой династии, таким образом обосновывая легитимность династии Лю Сун. Авторитет Лу Сюцзина при дворе сильно возрос. Около 445 года (по оценкам) Лу Сюцзин преподнёс императору сочинение Lingbao shoudu (Оридинация в Линбао), в котором регулировал процедуру и ритуал ординации даосов и обретения священных текстов. Позднее, вплоть до настоящего времени, даосские общины придерживаются ритуалов, прописанных Лу Сюцзином[2].
Уход в горы (453 - 467 годы)
После смерти императора Вэнь-ди в 453, мятежа и беспорядков он бежал на юг. Странствуя по горам, к 461 году он обосновался в горах Лушань. В это время он активно занимался подготовкой учеников и упорядочиванием даосской литературы. Там же он активно общался с буддийскими монахами (учениками Хуэйюаня) [2]. Считается, что в горах его встретили буддийский учитель Хуэйюань и поэт Тао Юаньмин (традиционные представления не соответствуют историческим датировкам).
Поздние годы
В 467 году он вернулся в столицу. Его попутчиком стал принц Люй Сюфань, который оценил его познания и оказывал ему покровительство в столице. Он стал участником философских диспутов с буддистами и сторонникми школы Сюань-сюэ, и неизменно побеждал (что подтверждают также буддийские источники). Император Мин-ди основал на горе Тяньиньшань (кит. 天印山) монастырь Чунсюгуань (кит. 崇虛館) и отправил его туда. Это было благоприятное время для работы. Там он составил свод даосских сочинений Дао цзан. Он приобрёл большой авторитет, и его деятельность привела к расцвету даосизма[2]
Умер в столице, но был похоронен в горах горах Лушань [2].
Наиболее известные ученики — Сунь Ююэ (孫遊岳) — восьмой патриарх школы Шанцин, а также Ли Гочжи (李果之).
Оценка учения
Почти сразу после его смерти его деятельность подвергалась критике с разных сторон.
С одной стороны даосские общины критиковали его стремление упорядочить и нормализовать даосскую практику. С другой стороны буддисты обвиняли его в плагиате и включении в канон не-даосских сочинений. Стали распускать слухи о его поражениях в диспутах и что он увёл учеников на север предав династию - однако речь шла о событиях после его смерти. И даже даосский патриарх Тао Хунцин подвергал критике его интерпретации.
Однако его репутация была полностью восстановлена позднее, во время династии Тан, а потом сунский император Хуэйцзун присвоил ему титул Даньюань Чжэнжэнь (丹元真人) — «Муж истинной киновари», под которым он был включён в даосский пантеон. [2]
Реформы даосизма
Лу Сюцзин провёл большую работу по упорядочиванию и регламентированию даосизма, требуя строгости и чистоты.
Он ввёл запрет на самоназначение и самопродвижение даосских священников и иерархов, определив ранги продвижения в зависимости от конкретных заслуг и добродетелей.
Он отрегулировал процедуру инициации и установил строгие порядки, связанные с соблюдением постов и ритуалов, настаивая на том, что правильный образ жизни необходим при поиске дао. Он сформулировал три практику культивации дао (修道 Xiudao) — священнодействия, декламирование священных писаний и медитация. Дао можно достичь лишь при наличии чистоты духа и безупречности поведения. С целью упорядочения постов и ритуала он составил указания, опираясь на свод из более сотни даосских сочинений. Это привело к унификации и совершенствованию всей системы ритуалов. Он переработал организацию Небесных Наставников, образовав т. н. школу Южных Небесных Наставников (南天師道 Nan Tianshi Dao), в противовес школе Северных Небесных Наставников.
Даосский канон
Лу Сюцзин занимался сбором и систематизацией даосских источников. Он собрал 1228 томов сочинений, формул и талисманов. Он собрал, в частности, каталог сочинений школы Линбао. Даосские сочинения он разделил на «три пещеры» (洞 дун), 12 секций и четыре дополнения. На основе его коллекции был составлен первый Даосский канон. Структура даосского канона напоминала трипитаку. Тогда же он опубликовал каталог своей коллекции текстов Саньдун цзиншу милу (三洞经书目录). Он тщательно заботился об определении принадлежности текстов к конкретным школам и выделении подлинных текстов, принадлежащих школе Шанцин.
Особенности учения
Лу Сюцзин считал природу человека порочной, и особое значение придавал ритуалам очищения чжай (齋), выделяя одиннадцать типов чжай. которым посвящена в частности работа «Правила девяти церемоний» (九斋十二法). Он также поддерживал конфуцианские обряды, и выдвигал требования поддержания чистоты мысли, речи и поведения (三业清净), установленные буддизмом.
Напишите отзыв о статье "Лу Сюцзин"
Примечания
Литература
Jeaneane D. Fowler, An Introduction to the Philosophy and Religion of Taoism: Pathways to Immortality. Sussex Academic Press. 2005.
На китайском языке
- [baike.baidu.com/view/94739.htm Лу Сюцзин в китайской энциклопедии Байкэ Байду]
- 任繼愈主編《中國道教史》第143－168頁，上海人民出版 社1990年版；
- 李養正《道教概說》第91－95頁，中華書局1989年版。
|
|
Это заготовка статьи о даосизме. Вы можете помочь проекту, дополнив её. |
Отрывок, характеризующий Лу Сюцзин
Вызванные ополченцы с носилками остановились позади офицеров. Князь Андрей лежал на груди, опустившись лицом до травы, и, тяжело, всхрапывая, дышал.– Ну что стали, подходи!
Мужики подошли и взяли его за плечи и ноги, но он жалобно застонал, и мужики, переглянувшись, опять отпустили его.
– Берись, клади, всё одно! – крикнул чей то голос. Его другой раз взяли за плечи и положили на носилки.
– Ах боже мой! Боже мой! Что ж это?.. Живот! Это конец! Ах боже мой! – слышались голоса между офицерами. – На волосок мимо уха прожужжала, – говорил адъютант. Мужики, приладивши носилки на плечах, поспешно тронулись по протоптанной ими дорожке к перевязочному пункту.
– В ногу идите… Э!.. мужичье! – крикнул офицер, за плечи останавливая неровно шедших и трясущих носилки мужиков.
– Подлаживай, что ль, Хведор, а Хведор, – говорил передний мужик.
– Вот так, важно, – радостно сказал задний, попав в ногу.
– Ваше сиятельство? А? Князь? – дрожащим голосом сказал подбежавший Тимохин, заглядывая в носилки.
Князь Андрей открыл глаза и посмотрел из за носилок, в которые глубоко ушла его голова, на того, кто говорил, и опять опустил веки.
Ополченцы принесли князя Андрея к лесу, где стояли фуры и где был перевязочный пункт. Перевязочный пункт состоял из трех раскинутых, с завороченными полами, палаток на краю березника. В березнике стояла фуры и лошади. Лошади в хребтугах ели овес, и воробьи слетали к ним и подбирали просыпанные зерна. Воронья, чуя кровь, нетерпеливо каркая, перелетали на березах. Вокруг палаток, больше чем на две десятины места, лежали, сидели, стояли окровавленные люди в различных одеждах. Вокруг раненых, с унылыми и внимательными лицами, стояли толпы солдат носильщиков, которых тщетно отгоняли от этого места распоряжавшиеся порядком офицеры. Не слушая офицеров, солдаты стояли, опираясь на носилки, и пристально, как будто пытаясь понять трудное значение зрелища, смотрели на то, что делалось перед ними. Из палаток слышались то громкие, злые вопли, то жалобные стенания. Изредка выбегали оттуда фельдшера за водой и указывали на тех, который надо было вносить. Раненые, ожидая у палатки своей очереди, хрипели, стонали, плакали, кричали, ругались, просили водки. Некоторые бредили. Князя Андрея, как полкового командира, шагая через неперевязанных раненых, пронесли ближе к одной из палаток и остановились, ожидая приказания. Князь Андрей открыл глаза и долго не мог понять того, что делалось вокруг него. Луг, полынь, пашня, черный крутящийся мячик и его страстный порыв любви к жизни вспомнились ему. В двух шагах от него, громко говоря и обращая на себя общее внимание, стоял, опершись на сук и с обвязанной головой, высокий, красивый, черноволосый унтер офицер. Он был ранен в голову и ногу пулями. Вокруг него, жадно слушая его речь, собралась толпа раненых и носильщиков.
– Мы его оттеда как долбанули, так все побросал, самого короля забрали! – блестя черными разгоряченными глазами и оглядываясь вокруг себя, кричал солдат. – Подойди только в тот самый раз лезервы, его б, братец ты мой, звания не осталось, потому верно тебе говорю…
Князь Андрей, так же как и все окружавшие рассказчика, блестящим взглядом смотрел на него и испытывал утешительное чувство. «Но разве не все равно теперь, – подумал он. – А что будет там и что такое было здесь? Отчего мне так жалко было расставаться с жизнью? Что то было в этой жизни, чего я не понимал и не понимаю».
Один из докторов, в окровавленном фартуке и с окровавленными небольшими руками, в одной из которых он между мизинцем и большим пальцем (чтобы не запачкать ее) держал сигару, вышел из палатки. Доктор этот поднял голову и стал смотреть по сторонам, но выше раненых. Он, очевидно, хотел отдохнуть немного. Поводив несколько времени головой вправо и влево, он вздохнул и опустил глаза.
– Ну, сейчас, – сказал он на слова фельдшера, указывавшего ему на князя Андрея, и велел нести его в палатку.
В толпе ожидавших раненых поднялся ропот.
– Видно, и на том свете господам одним жить, – проговорил один.
Князя Андрея внесли и положили на только что очистившийся стол, с которого фельдшер споласкивал что то. Князь Андрей не мог разобрать в отдельности того, что было в палатке. Жалобные стоны с разных сторон, мучительная боль бедра, живота и спины развлекали его. Все, что он видел вокруг себя, слилось для него в одно общее впечатление обнаженного, окровавленного человеческого тела, которое, казалось, наполняло всю низкую палатку, как несколько недель тому назад в этот жаркий, августовский день это же тело наполняло грязный пруд по Смоленской дороге. Да, это было то самое тело, та самая chair a canon [мясо для пушек], вид которой еще тогда, как бы предсказывая теперешнее, возбудил в нем ужас.
В палатке было три стола. Два были заняты, на третий положили князя Андрея. Несколько времени его оставили одного, и он невольно увидал то, что делалось на других двух столах. На ближнем столе сидел татарин, вероятно, казак – по мундиру, брошенному подле. Четверо солдат держали его. Доктор в очках что то резал в его коричневой, мускулистой спине.
– Ух, ух, ух!.. – как будто хрюкал татарин, и вдруг, подняв кверху свое скуластое черное курносое лицо, оскалив белые зубы, начинал рваться, дергаться и визжат ь пронзительно звенящим, протяжным визгом. На другом столе, около которого толпилось много народа, на спине лежал большой, полный человек с закинутой назад головой (вьющиеся волоса, их цвет и форма головы показались странно знакомы князю Андрею). Несколько человек фельдшеров навалились на грудь этому человеку и держали его. Белая большая полная нога быстро и часто, не переставая, дергалась лихорадочными трепетаниями. Человек этот судорожно рыдал и захлебывался. Два доктора молча – один был бледен и дрожал – что то делали над другой, красной ногой этого человека. Управившись с татарином, на которого накинули шинель, доктор в очках, обтирая руки, подошел к князю Андрею. Он взглянул в лицо князя Андрея и поспешно отвернулся.
– Раздеть! Что стоите? – крикнул он сердито на фельдшеров.
Самое первое далекое детство вспомнилось князю Андрею, когда фельдшер торопившимися засученными руками расстегивал ему пуговицы и снимал с него платье. Доктор низко нагнулся над раной, ощупал ее и тяжело вздохнул. Потом он сделал знак кому то. И мучительная боль внутри живота заставила князя Андрея потерять сознание. Когда он очнулся, разбитые кости бедра были вынуты, клоки мяса отрезаны, и рана перевязана. Ему прыскали в лицо водою. Как только князь Андрей открыл глаза, доктор нагнулся над ним, молча поцеловал его в губы и поспешно отошел.
После перенесенного страдания князь Андрей чувствовал блаженство, давно не испытанное им. Все лучшие, счастливейшие минуты в его жизни, в особенности самое дальнее детство, когда его раздевали и клали в кроватку, когда няня, убаюкивая, пела над ним, когда, зарывшись головой в подушки, он чувствовал себя счастливым одним сознанием жизни, – представлялись его воображению даже не как прошедшее, а как действительность.
