Лыжные гонки на зимних Олимпийских играх 1980 — 50 км (мужчины)
Мужская лыжная гонка на 50 км на зимних Олимпийских играх 1980 года в Лейк-Плэсиде была проведена 23 февраля в лыжном комплексе у подножия горы Ван Ховенберг. Это была последняя дисциплина в программе лыжных гонок Олимпиады-1980, прошедшая за день до церемонии закрытия Игр.
На старт вышли 43 лыжника, из которых 37 сумели добраться до финиша. Спортсмены соревновались классическим стилем с раздельного старта. Примечательно, что ни один из лыжников, занявших первые 10 мест в 50-километровой гонке на Олимпийских играх 1976 года в Инсбруке, на старт в Лейк-Плэсиде не вышел (норвежец Пер Кнут Оланд, бывший 6-м на 50 км в Инсбруке, участвовал в Играх в Лейк-Плэсиде, но 50 км не бежал).
Среди фаворитов гонки были советские лыжники Николай Зимятов (выигравший в Лейк-Плэсиде к тому моменту 2 золота), Сергей Савельев (олимпийский чемпион 1976 года на дистанции 30 км бежал в Лейк-Плэсиде только 50-километровую гонку), Евгений Беляев (вице-чемпион мира 1978 года на этой дистанции уже выиграл золото в Лейк-Плэсиде в эстафете), 32-летний швед Свен-Оке Лундбек (чемпион мира 1978 года именно на дистанции 50 км), бронзовый призёр чемпионата мира 1978 года на дистанции 50 км француз Жан-Поль Пьерра.
Со старта лидерство достаточно неожиданно захватил 24-летний Александр Завьялов и удерживал его всю первую половину дистанции, хотя на отметке 25 км шедший вторым Зимятов проигрывал своему партнёру по команде менее 4 секунд. Третьим к середине дистанции шёл финн Аско Аутио, проигрывая советским лыжникам более минуты. Менее 5 секунд финну уступал Савельев. На отметке 42 км Зимятов уже уверенно лидировал, опережая Завьялова на 1,5 минуты, на третье же место с отставанием от Завьялова в 40 секунд поднялся финн Юха Мието, уже выигравший в Лейк-Плэсиде 2 медали, но никогда не считавшийся мастером марафонских дистанций. 4-м в 40 секундах за Мието был Савельев, Аутио же откатился на 7-е место. На финише Зимятов еще больше нарастил своё преимущество: ставший вторым Мието проиграл Николаю почти 3 минуты. Завьялов хоть и проиграл финну 31 секунду, сумел сохранить 3-е место, лишь на 1,5 секунды опередив норвежца Ларса Эрика Эриксена, мощно прошедшего последнюю часть дистанции (на последних 8 км Эриксен отыграл у Завьялова более 1,5 минут). Савельев показал 5-е время, Беляев — 6-е. Таким образом все 4 советских лыжника попали в 6-ку лучших. Чемпион мира 1978 года Лундбек занял в итоге 8-е место.
24-летний Зимятов стал первым в истории советским лыжником, выигравшим дистанцию 50 км на Олимпийских играх. Кроме того он стал первым лыжником-мужчиной, выигравшим 3 золота на одних Играх. Советские лыжники впервые заняли сразу 2 призовых места в олимпийской гонке на 50 км.
Медалисты
| Золото | Серебро | Бронза |
Результаты
- DNF — не финишировал
Напишите отзыв о статье "Лыжные гонки на зимних Олимпийских играх 1980 — 50 км (мужчины)"
Ссылки
- [www.sports-reference.com/olympics/winter/1980/CCS/mens-50-kilometres.html Мужская лыжная гонка на 50 км на зимних Олимпийских играх 1980 года] (англ.)
Отрывок, характеризующий Лыжные гонки на зимних Олимпийских играх 1980 — 50 км (мужчины)
– Достал, – отвечал Пьер. – Завтра государь будет… Необычайное дворянское собрание и, говорят, по десяти с тысячи набор. Да, поздравляю вас.– Да, да, слава богу. Ну, а из армии что?
– Наши опять отступили. Под Смоленском уже, говорят, – отвечал Пьер.
– Боже мой, боже мой! – сказал граф. – Где же манифест?
– Воззвание! Ах, да! – Пьер стал в карманах искать бумаг и не мог найти их. Продолжая охлопывать карманы, он поцеловал руку у вошедшей графини и беспокойно оглядывался, очевидно, ожидая Наташу, которая не пела больше, но и не приходила в гостиную.
– Ей богу, не знаю, куда я его дел, – сказал он.
– Ну уж, вечно растеряет все, – сказала графиня. Наташа вошла с размягченным, взволнованным лицом и села, молча глядя на Пьера. Как только она вошла в комнату, лицо Пьера, до этого пасмурное, просияло, и он, продолжая отыскивать бумаги, несколько раз взглядывал на нее.
– Ей богу, я съезжу, я дома забыл. Непременно…
– Ну, к обеду опоздаете.
– Ах, и кучер уехал.
Но Соня, пошедшая в переднюю искать бумаги, нашла их в шляпе Пьера, куда он их старательно заложил за подкладку. Пьер было хотел читать.
– Нет, после обеда, – сказал старый граф, видимо, в этом чтении предвидевший большое удовольствие.
За обедом, за которым пили шампанское за здоровье нового Георгиевского кавалера, Шиншин рассказывал городские новости о болезни старой грузинской княгини, о том, что Метивье исчез из Москвы, и о том, что к Растопчину привели какого то немца и объявили ему, что это шампиньон (так рассказывал сам граф Растопчин), и как граф Растопчин велел шампиньона отпустить, сказав народу, что это не шампиньон, а просто старый гриб немец.
– Хватают, хватают, – сказал граф, – я графине и то говорю, чтобы поменьше говорила по французски. Теперь не время.
– А слышали? – сказал Шиншин. – Князь Голицын русского учителя взял, по русски учится – il commence a devenir dangereux de parler francais dans les rues. [становится опасным говорить по французски на улицах.]
– Ну что ж, граф Петр Кирилыч, как ополченье то собирать будут, и вам придется на коня? – сказал старый граф, обращаясь к Пьеру.
Пьер был молчалив и задумчив во все время этого обеда. Он, как бы не понимая, посмотрел на графа при этом обращении.
– Да, да, на войну, – сказал он, – нет! Какой я воин! А впрочем, все так странно, так странно! Да я и сам не понимаю. Я не знаю, я так далек от военных вкусов, но в теперешние времена никто за себя отвечать не может.
После обеда граф уселся покойно в кресло и с серьезным лицом попросил Соню, славившуюся мастерством чтения, читать.
– «Первопрестольной столице нашей Москве.
Неприятель вошел с великими силами в пределы России. Он идет разорять любезное наше отечество», – старательно читала Соня своим тоненьким голоском. Граф, закрыв глаза, слушал, порывисто вздыхая в некоторых местах.
Наташа сидела вытянувшись, испытующе и прямо глядя то на отца, то на Пьера.
Пьер чувствовал на себе ее взгляд и старался не оглядываться. Графиня неодобрительно и сердито покачивала головой против каждого торжественного выражения манифеста. Она во всех этих словах видела только то, что опасности, угрожающие ее сыну, еще не скоро прекратятся. Шиншин, сложив рот в насмешливую улыбку, очевидно приготовился насмехаться над тем, что первое представится для насмешки: над чтением Сони, над тем, что скажет граф, даже над самым воззванием, ежели не представится лучше предлога.
Прочтя об опасностях, угрожающих России, о надеждах, возлагаемых государем на Москву, и в особенности на знаменитое дворянство, Соня с дрожанием голоса, происходившим преимущественно от внимания, с которым ее слушали, прочла последние слова: «Мы не умедлим сами стать посреди народа своего в сей столице и в других государства нашего местах для совещания и руководствования всеми нашими ополчениями, как ныне преграждающими пути врагу, так и вновь устроенными на поражение оного, везде, где только появится. Да обратится погибель, в которую он мнит низринуть нас, на главу его, и освобожденная от рабства Европа да возвеличит имя России!»
– Вот это так! – вскрикнул граф, открывая мокрые глаза и несколько раз прерываясь от сопенья, как будто к носу ему подносили склянку с крепкой уксусной солью. – Только скажи государь, мы всем пожертвуем и ничего не пожалеем.
Шиншин еще не успел сказать приготовленную им шутку на патриотизм графа, как Наташа вскочила с своего места и подбежала к отцу.
– Что за прелесть, этот папа! – проговорила она, целуя его, и она опять взглянула на Пьера с тем бессознательным кокетством, которое вернулось к ней вместе с ее оживлением.
– Вот так патриотка! – сказал Шиншин.
– Совсем не патриотка, а просто… – обиженно отвечала Наташа. – Вам все смешно, а это совсем не шутка…
– Какие шутки! – повторил граф. – Только скажи он слово, мы все пойдем… Мы не немцы какие нибудь…
– А заметили вы, – сказал Пьер, – что сказало: «для совещания».
– Ну уж там для чего бы ни было…
В это время Петя, на которого никто не обращал внимания, подошел к отцу и, весь красный, ломающимся, то грубым, то тонким голосом, сказал:
– Ну теперь, папенька, я решительно скажу – и маменька тоже, как хотите, – я решительно скажу, что вы пустите меня в военную службу, потому что я не могу… вот и всё…
Графиня с ужасом подняла глаза к небу, всплеснула руками и сердито обратилась к мужу.
– Вот и договорился! – сказала она.
Но граф в ту же минуту оправился от волнения.
– Ну, ну, – сказал он. – Вот воин еще! Глупости то оставь: учиться надо.
– Это не глупости, папенька. Оболенский Федя моложе меня и тоже идет, а главное, все равно я не могу ничему учиться теперь, когда… – Петя остановился, покраснел до поту и проговорил таки: – когда отечество в опасности.
– Полно, полно, глупости…
– Да ведь вы сами сказали, что всем пожертвуем.
– Петя, я тебе говорю, замолчи, – крикнул граф, оглядываясь на жену, которая, побледнев, смотрела остановившимися глазами на меньшого сына.
– А я вам говорю. Вот и Петр Кириллович скажет…
– Я тебе говорю – вздор, еще молоко не обсохло, а в военную службу хочет! Ну, ну, я тебе говорю, – и граф, взяв с собой бумаги, вероятно, чтобы еще раз прочесть в кабинете перед отдыхом, пошел из комнаты.
– Петр Кириллович, что ж, пойдем покурить…
Пьер находился в смущении и нерешительности. Непривычно блестящие и оживленные глаза Наташи беспрестанно, больше чем ласково обращавшиеся на него, привели его в это состояние.
– Нет, я, кажется, домой поеду…
– Как домой, да вы вечер у нас хотели… И то редко стали бывать. А эта моя… – сказал добродушно граф, указывая на Наташу, – только при вас и весела…
– Да, я забыл… Мне непременно надо домой… Дела… – поспешно сказал Пьер.
– Ну так до свидания, – сказал граф, совсем уходя из комнаты.
– Отчего вы уезжаете? Отчего вы расстроены? Отчего?.. – спросила Пьера Наташа, вызывающе глядя ему в глаза.
