Лысенковщина

Лысе́нковщина — политическая кампания по преследованию и шельмованию группы генетиков, отрицанию генетики (вейсманизма-морганизма) и временному запрету генетических исследований в СССР (при том, что Институт генетики продолжал своё существование). Получила своё популярное название по имени Т. Д. Лысенко, ставшего символом кампании. Кампания развёртывалась в научных биологических кругах примерно с середины 1930-х до первой половины 1960-х годов. Её организаторами были партийные и государственные деятели, в том числе сам И. В. Сталин, представители марксистско-ленинской философии, деятели в области биологии (видную роль, кроме Т. Д. Лысенко, сыграл И. И. Презент) и другие.

В переносном смысле термин лысенковщина может использоваться для обозначения любого административного преследования учёных за их «политически некорректные» научные взгляды.

Предыстория

В 1928 году дотоле неизвестный агроном Трофим Денисович Лысенко заявил об открытии новой сельскохозяйственной технологии — яровизации (использовании предварительного охлаждения семян злаковых культур перед посевом весной). В действительности яровизация была известна по крайней мере с 1854 года и активно изучалась в течение 25 лет, предшествовавших «открытию». В настоящее время техника яровизации находит применение в селекции растений, позволяя получать дополнительные поколения растений в селекционных камерах, фитотронах и теплицах, а также совмещать срок цветения растений, происходящих из разных регионов мира. В этом качестве она была поддержана Н. И. Вавиловым и другими учёными СССР и других стран. Дж. Б. С. Холдейн в статье «Лысенко и генетика», опубликованной в 1940 году в журнале «Science and Society», указывал на «большую ценность» техники яровизации (vernalization), утверждая, что она «была достаточно доказана не только в Советском Союзе, но и во всём цивилизованном мире».

Началась активная газетная кампания, в которой крестьянский сын Трофим Лысенко представлялся как гений из народа, самородок, совершивший революционное открытие. Лысенко стал знаменитым и влиятельным.

Мало кто из представителей науки решался дать «политически некорректный» ответ о бесполезности или вредности яровизации, тем более что Лысенко поддерживали авторитетные учёные Мичурин и Вавилов. Таким образом было «доказано», что яровизация повышает урожаи на 1 ц/га, или 15 %.

История

Лысенко в конце 1920-х — начале 1930-х годов

15 января 1929 года Лысенко (совместно с Д. А. Долгушиным) выступил на Всесоюзном съезде по генетике, селекции, семеноводству и племенному животноводству, проходившему в Ленинграде с 10 по 16 января, где предложил способ весеннего посева озимых растений.

С аналогичным докладом выступил Н. А. Максимов. Максимов считал, что «каждый злак в известных условиях может быть превращён в яровой», но, в то же время, утверждал, что «перенесение этих опытов на поля невозможно».

21 июля 1929 г. в «Правде» появилась статья, где указывалось на успешный посев яровизированными семенами в хозяйстве отца Лысенко.

В сентябре 1929 г. работы Лысенко были поддержаны в Наркомате земледелия СССР (Наркомзем). Нарком А. Г. Шлихтер считал, что работа Лысенко поможет сохранить урожай в года с суховеями, а также сохранит от вымерзания озимые посевы в суровые зимы, какие имели место в 1927 и 1928 гг. Работы Лысенко были также поддержаны профессорами В. В. Талановым, Н. А. Максимовым, В. Е. Писаревым .

19 ноября 1929 года в «Сельскохозяйственной газете» в подборке статей «Яровизация озими — новое завоевание в борьбе за урожай» был опубликован материал профессора Н. А. Максимова, в котором был дан анализ работ Лысенко. В нём он освещал научную деятельность Лысенко по вопросу яровизации и возможные перспективы разработанного им метода. Максимов отмечал, что сделанные Лысенко открытия были уже давно известны в мире. Однако Максимов считал, что полученные Лысенко результаты открывают новые перспективы в вопросе познания природы озимых. Главной же заслугой Лысенко Максимов считал применение достижений теоретической науки на практике:

Главнейшей же заслугой Лысенко я считаю то, что достижения теоретической науки он сумел непосредственно применить в практической жизни. И Гасснер, и мы, будучи физиологами, а не агрономами, не шли дальше лабораторных опытов. Холодное проращивание казалось нам слишком простым приёмом, чтобы он мог получить непосредственное применение в полевом хозяйстве… Лысенко крайне упростил предварительную обработку семян, упростил настолько, что она стала доступной даже для рядового крестьянского хозяйства. А это, конечно, нельзя не признать крупнейшим достижением.

— Н. А. Максимов, 1929 г.

Оценивая опыты по яровизации, Максимов, однако, выразил пожелание, «чтобы чрезмерные ожидания, возлагаемые на них сейчас некоторыми увлекающимися кругами, не помешали затем трезвой деловой оценке результатов этих важных опытов».

В том же 1929 году Лысенко выступил на Коллегии Наркомзема, где его вклад в решение продовольственной проблемы был высоко оценён наркомом Яковлевым, и была официально одобрена яровизация.

В июне 1931 года Коллегия Наркомзема СССР вынесла директиву, о которой Лысенко впоследствии писал: «Плановое задание по опытно-хозяйственным посевам яровизированных яровых пшениц в 1932 г. было: по линии Союзного Наркомзема — 10.000 га, по линии Наркомзема УССР — 100.000 га».

9 июля 1931 года Коллегия Наркомзема СССР предоставила в распоряжение Лысенко. Ежегодно выплачивалось 150 тыс. рублей на работы учёного. Также было принято решение об издании журнала «Бюллетень яровизации» под редакцией Лысенко. В 1932—1933 гг. в этом журнале им было опубликовано 9 статей (одна — совместно с Долгушиным). В бюллетене публиковались таблицы данных от колхозов, инструкции по яровизации картофеля, зерновых и других культур. Журнал выходил от имени Украинского института селекции Всеукраинской академии сельскохозяйственных наук, изданиями на украинском и русском языках, и был подчинён Наркомату земледелия УССР.

В своём докладе на Коллегии Наркомзема 13 сентября 1931 г. Лысенко расширил тему яровизации с плодоношения озимых хлебов при весенних посевах, предлагая воздействовать холодом не только на пшеницы, и находить наиболее подходящие для этого сорта, говорил о разграничении процессов роста и развития, и утверждал, что ему удалось увеличить урожайность азербайджанских пшениц, высеянных в Одессе, на 40 %. Там же он заявлял, что «яровизации без генетики и селекции не должно быть».

В октябре 1931 года Всеукраинский съезд по селекции встретил доклад Лысенко бурными аплодисментами.

В конце октября—начале ноября 1931 г. на Всесоюзной Конференции по борьбе с засухой, проходившей в Москве, на которой выступали Молотов и Калинин, наряду с крупными учёными (Таланов, Кулешов, Максимов, Константинов, Дроздов) выступил и Лысенко. Газета «Правда» от 30 октября 1931 г. сообщала, что «По предложению наркомзема тов. Яковлева… конференция наметила комиссию…, тов. Яковлев особо подчеркнул значение работ агронома Лысенко».

В газете «Известия» 29 октября 1931 г. утверждалось, что Яковлев требовал применить метод тов. Лысенко в массовом масштабе (сотен тысяч гектаров), и считал, что «сам тов. Лысенко ещё недостаточно отдаёт себе отчёт о значении своей работы, а её значение ОГРОМНО».

После конференции по борьбе с засухой 1931 г. правительство СССР наградило Лысенко орденом Трудового Красного Знамени «за работы по яровизации».

В первой половине 30-х годов исследованиям Лысенко была оказана поддержка со стороны таких видных учёных как Н. А. Максимов и Н. И. Вавилов. Главной заслугой Лысенко учёные считали методику яровизации, которая могла быть активно использована в селекции растений. Первые несогласия с позицией Лысенко возникли тогда, когда Лысенко стал пропагандировать яровизацию, как надёжный способ увеличения урожая в стране. Сталин также оказывал активную поддержку Лысенко, в том числе, и потому, что положения его теории соответствовали идеологии правящей партии.

Борьба в биологии в период сталинских репрессий

В 1933—1934 годах Лысенко вместе с доктором биологических наук И. Презентом начал наступление на генетику. Лысенко верил в теорию Ламарка о наследовании приобретённых признаков и считал себя последователем И. В. Мичурина. По мнению Жореса Медведева, сам Сталин издавна был ламаркистом. В 1938 году Лысенко стал президентом ВАСХНИЛ вместо Н. И. Вавилова, пониженного в должности до его заместителя. Классическую генетику стали публично именовать «фашистской наукой», началось политическое преследование учёных-генетиков. В конце 1930-х годов стали происходить аресты и даже расстрелы. Николай Вавилов был арестован по подозрению в антисоветской деятельности 6 августа 1940 года, приговорён к смертной казни (позднее заменена на 15 лет лагерей) и умер в тюрьме в 1943 году, многие другие учёные также попали в лагеря, а некоторые другие — расстреляны (например, С. Г. Левит, И. И. Агол). Многие учёные под страхом преследования изменили поле деятельности или присоединились к кампании против науки.

В то время наиболее массовой формой отступления учёных от нравственных норм был устный или письменный отказ от собственных научных воззрений и одновременно признание мичуринских догм, лженаучность которых была при этом для них очевидна.

Некоторые этим не ограничивались и для укрепления своего положения или в целях карьерного продвижения разоблачали своих товарищей и учителей, обвиняя их в антимичуринских пороках. Иные шли ещё дальше, сочиняя на своих научных оппонентов политические доносы, зная, что они могут привести не только к их изоляции, но и к физическому уничтожению. Такая обстановка растлевала научную молодёжь и тем самым обеспечивала аморальный задел на будущее.

Тем не менее многим удалось избежать репрессий, и они даже продолжали заниматься генетическими исследованиями. С. С. Четвериков подвергся аресту в 1929 году и был сослан на 5 лет в Свердловск с последующим запрещением поселяться в Москве, Ленинграде и нескольких других центральных городах; В. П. Эфроимсон был дважды осуждён на длительные сроки и отбывал наказание в тюрьмах и лагерях.

Лысенковцы объявляли себя сторонниками «генетики», однако под этим термином понимали исключительно свой «мичуринский метод», классическую же генетику именовали «вейсманизм-морганизм».

После 1945 года, несмотря на тяжёлые последствия репрессий, генетика в СССР продолжала развиваться и перешла в наступление на «мичуринскую биологию», используя международные связи (А. Р. Жебрак, Н. Н. Дубинин):

Советское научное сообщество не было просто пассивным инструментом политиков. Различные группы внутри научного сообщества активно эксплуатировали каждый поворот государственной внешней политики, стараясь достичь своих собственных целей через посредство партийного аппарата. Во время пика научной кооперации в 1945—1946 гг. советские генетики умело использовали свои международные контакты, чтобы организовать «второй фронт» на Западе с целью под­держать свою атаку на институцио­нальные позиции Т. Д. Лысенко и укрепить советскую генетику.

— Кременцов, Н. Л. [www.ihst.ru/projects/sohist/papers/krem96v.htm «Американская помощь» в советской генетике, 1945—1947]

Ситуация, по-видимому, начала меняться в конце 1946 года. Именно в последнюю неделю этого года впервые зарегистрировано присутствие Лысенко в кабинете Сталина (26 и 30 декабря), причём одновременно с ним там присутствовали Хрущёв и Берия. Следующий визит зарегистрирован непосредственно перед августовской сессией ВАСХНИЛ, 27 июля 1948 года, присутствовали Берия, Маленков, Микоян, Булганин, Каганович. Последний визит был вскоре после сессии, 31 августа, присутствовали Берия, Маленков, Молотов, Булганин, Каганович.

После 1948 года

В 1948 году на заседании ВАСХНИЛ противостояние между «вейсманистами-морганистами» и «мичуринцами» достигло своего апогея и осложнилось борьбой партийных кланов. На стороне «вейсманистов-морганистов» выступал до сессии Ю. А. Жданов, «мичуринцев» после личного обращения к нему Лысенко поддержал сам Сталин, который назначил непосредственно перед сессией ряд лысенковцев новыми членами ВАСХНИЛ. В июле 1948 г. Т. Д. Лысенко направил Сталину текст своего доклада, в котором противопоставлял «буржуазную» (генетика) и «пролетарскую» («мичуринская биология») науки. Сталин в целом поддержал доклад Лысенко, поскольку сам придерживался ламаркистских взглядов, однако оставил на полях доклада Лысенко издевательские записи по поводу «пролетарской науки». 27 июля 1948, за несколько дней до открытия сессии ВАСХНИЛ, состоялась двухчасовая встреча Сталина (в присутствии других членов Политбюро) с Т. Д. Лысенко. На сессии Лысенко произнёс свой доклад (деление наук не на «буржуазная/пролетарская», а «материалистическая/идеалистическая»), указав, что доклад одобрен ЦК. Большинство генетиков даже не знало о проведении этой сессии. Фактически единственным оппонентом мракобесию оказался генетик и фронтовик И. А. Рапопорт, пройдя на заседание с боевыми наградами по приглашению для другого лица (в стенографический отчёт его выступление против И. Презента попало как «хулиганская выходка» Рапопорта). «Вейсманизм-морганизм» был официально объявлен идеалистической теорией, то есть лженаукой. Ю. А. Жданов публично покаялся в газете «Правда». В конце августа 1948 г. началась большая «кадровая чистка». Главный идеолог гонений на генетиков, Исай Презент был назначен деканом на биофаках Московского и Ленинградского университетов одновременно. Более 100 генетиков были уволены, некоторые исключены из партии, в том числе И. А. Рапопорт, покончил с собой в 1951 г. Д. А. Сабинин. Все генетические исследования в СССР были практически прекращены. Генетика начала постепенно восстанавливаться благодаря физикам-атомщикам, которые создавали лаборатории по радиационной генетике в своих закрытых институтах. Полное восстановление генетических исследований произошло только после снятия Н. С. Хрущёва в октябре 1964 года.

Хрущёвская оттепель

Хрущёв, несмотря на его борьбу с культом личности Сталина, так же как и Сталин, продолжал высоко ценить Лысенко из-за его харизмы «человека из народа». В надежде на реализацию обещаний «народного академика» огромных урожаев «ветвистой пшеницы» он поддержал деятельность Т. Лысенко и его главного идеолога И. Презента.

В результате экспериментов Лысенко, при активной поддержке «идеологов от науки», получивших высокие звания и соответствующие оклады, был нанесён существенный ущерб советской экономике (например, по его инициативе в больших масштабах проводилось скрещивание племенных пород крупного рогатого скота с неплеменными).

Несмотря на официальную поддержку Лысенко, стало возможным высказывать и взгляды, отличные от его точки зрения. По инициативе министра просвещения РСФСР В. Н. Столетова была инициирована дискуссия между лысенковцами и его противниками, в результате чего противники Лысенко довольно быстро добились поддержки в биологической печати.

Завершение периода «лысенковщины»

Табу на критику в адрес Лысенко сохранялось до начала-середины 1960-х годов, несмотря на реабилитацию Вавилова (посмертно) и других генетиков и постепенный рост числа публикаций, посвящённых генетике. В 1964 году была издана книга Эфроимсона (вторично арестованного в 1949 и вышедшего на свободу после смерти Сталина) «Введение в медицинскую генетику».

В 1965, после смены власти и ухода Хрущёва, Лысенко был смещён со своих постов, а табу на генетику окончательно снято. Однако утверждают, что до самой своей смерти в 1976 году Лысенко оставался противником генетики.

Фразеология лысенковцев

Академик АМН СССР Лепешинская О. Б.:

«Учение диалектического материализма о взаимозависимости и взаимообусловленности, о непрерывном движении и изменении в природе, где всегда что-то возникает и развивается, что-то отживает и разрушается, вооружило идейно Мичурина и Лысенко и дало им возможность выйти победителями из борьбы с метафизиками и идеалистами, с последователями Вейсмана, Менделя и Моргана».

«Лица, отстаивающие принципы формальной генетики, не в силах понять гениального указания Ленина о том, что „познание человека не есть… прямая линия, а кривая линия, бесконечно приближающаяся к ряду кругов, к спирали. Любой отрывок, обломок, кусочек в этой кривой линии может быть превращён (односторонне превращён) в самостоятельную, целую, прямую линию, которая (если за деревьями не видеть леса) ведёт тогда в болото, в поповщину…“»

— [oldgazette.ru/pravda/21011939/text4.html Ленинизм — мощная основа революционной науки]

Член-корреспондент АМН СССР П. В. Макаров:

«Набор генов в хромосомах, по утверждению вейсманистов-морганистов, определяет все особенности организма, его внешний вид, поведение, характер и т. д. Гены существуют от начала жизни, они неизменяемы и непознаваемы, а могут со временем только утрачиваться. Морганисты пророчествуют, что неизбежна близкая гибель живого вследствие растрачивания „генного богатства“, или генофонда. По их мнению, все свойства любого организма, в том числе и человека, роковым образом, фатально, предопределены теми генами, которые он получает от своих родителей при слиянии яйца с живчиком, то есть в момент оплодотворения. Для того чтобы воспрепятствовать распространению вредных генов, надо регулировать браки, лишая людей с „неполноценной“ наследственностью возможности иметь потомство. Потерпев полный провал в сельскохозяйственной практике, в выведении новых пород животных и новых сортов растений, вейсманисты-морганисты с благословения своих боссов усиленно занимаются человеководством, выполняя самую грязную, реакционную роль. Они подводят теоретическую „основу“ под расистские измышления империалистов, стремятся оправдать политику истребления народов, колониального гнёта, невероятной эксплуатации трудящихся. Вейсманисты-морганисты обосновывают разделение людей на расу господ и расу рабов. Первые сконцентрировали в себе полноценные гены, вторые — второсортные и самой природой навеки обречены быть на положении эксплуатируемых. Морганисты высказывают сожаление, что их „наука“ не была известна раньше, тогда можно было бы своевременно вывести породу людей, лишённых столь тягостных для эксплуататоров свойств, как стремление к свободе, человеческому существованию, социализму»

В произведениях искусства

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

• Роман Владимира Дудинцева «Белые одежды» (1967) и фильм 1992 года.
• Фильм «Макар Нечай» (1940)
• Телефильм «Николай Вавилов» (1990)
• Роман Людмилы Улицкой «Казус Кукоцкого» (2001) и одноимённый телесериал (2005)

См. также

• Идеологический контроль в советской науке
• Письмо трёхсот
• Мичуринская агробиология
• Сталинские репрессии

Литература

на русском языке

• Бабков, В. В. [www.aromaworld.nm.ru/genevgenica.htm Эволюция и генетика человека в контексте эпохи (Н. К. Кольцов, Г. Г. Мёллер и И. В. Сталин)]
• Виноградова, Е. П. и др. Краткий справочник понятий лженауки // [www.fr.spb.ru/kse/conf_lzhenauka.pdf Лженаука в современном мире: медиасфера, высшее образование, школа: Сб. мат-лов Межд. науч.-практич. конф., посвящённой памяти академика Э. П. Круглякова, проходившей в Санкт-Петербургском гос. ун-те 21—22 июня 2013 г] / Редкол.: С. В. Тихонова (отв. ред.) и др. — СПб.: ВВМ, 2013. — 291 с. — 100 экз. — ISBN 978-5-9651-0742-1.
• Грэхэм, Л. [scepsis.ru/library/id_799.html «Естествознание, философия и науки о человеческом поведении в Советском Союзе. Глава IV: Генетика»]
• Глушнев, С. [www.mpg.ru/index.php?partID=8&ID=900&class=printversion «Холодное лето 48-го» (обзор жизни: Вавилов и Лысенко)].
• Дудинцев, В. [www.lib.ru/PROZA/DUDINCEW/odezhdy.txt «Белые одежды»] (роман).
• Колчинский, Э. И. [www.ihst.ru/projects/sohist/papers/kolch97v.htm «Диалектизация биологии» (дискуссии и репрессии в 20-е — начале 30-х гг.)]
• Кумарин, В. В. [makarenko-museum.ru/Classics/Kumarin/KUMARIN.htm Педагогика стандартности, или Почему детям плохо в школе]. — М., 1996 (об итогах применения подходов Т. Д. Лысенко в советской педагогике и массовой общеобразовательной школе).
• Кэрролл Р. Т. [skepdic.ru/lysenkovshhina/ Лысенковщина] // Энциклопедия заблуждений: собрание невероятных фактов, удивительных открытий и опасных поверий. — М.: Издательский дом «Вильямс», 2005. — 672 с. — ISBN 5-8459-0830-2, ISBN 0-471-27242-6.
• Леонов, В. П.. [www.biometrica.tomsk.ru/lis.htm «Долгое прощание с лысенковщиной»].
• [lib.ru/DIALEKTIKA/washniil.txt О положении в биологической науке (стенографический отчёт сессии ВАСХНИЛ 1948 г.)]
• Сойфер, В. Н. Власть и наука. История разгрома коммунистами генетики в СССР. — М.: ЧеРо, 2002; Valery N. Soyfer. Lysenko and the Tragedy of Soviet Science. — New Brunswick: Rutgers University Press, 1994. (англ.)
• Струнников, В. А., Шамин, А. Н. [scepsis.ru/library/id_1794.html Лысенко и лысенковщина: особенности развития отечественной генетики]
• Gardner M. Fads and Fallacies in the Name of Science. Chap. 12: Lysenkoism. — New York: Dover Publications, 1957. — ISBN 0-486-20394-8.

Отрывок, характеризующий Лысенковщина

Когда прошли те двадцать минут, которые нужны были для срока вставанья старого князя, Тихон пришел звать молодого князя к отцу. Старик сделал исключение в своем образе жизни в честь приезда сына: он велел впустить его в свою половину во время одевания перед обедом. Князь ходил по старинному, в кафтане и пудре. И в то время как князь Андрей (не с тем брюзгливым выражением лица и манерами, которые он напускал на себя в гостиных, а с тем оживленным лицом, которое у него было, когда он разговаривал с Пьером) входил к отцу, старик сидел в уборной на широком, сафьяном обитом, кресле, в пудроманте, предоставляя свою голову рукам Тихона.
– А! Воин! Бонапарта завоевать хочешь? – сказал старик и тряхнул напудренною головой, сколько позволяла это заплетаемая коса, находившаяся в руках Тихона. – Примись хоть ты за него хорошенько, а то он эдак скоро и нас своими подданными запишет. – Здорово! – И он выставил свою щеку.
Старик находился в хорошем расположении духа после дообеденного сна. (Он говорил, что после обеда серебряный сон, а до обеда золотой.) Он радостно из под своих густых нависших бровей косился на сына. Князь Андрей подошел и поцеловал отца в указанное им место. Он не отвечал на любимую тему разговора отца – подтруниванье над теперешними военными людьми, а особенно над Бонапартом.
– Да, приехал к вам, батюшка, и с беременною женой, – сказал князь Андрей, следя оживленными и почтительными глазами за движением каждой черты отцовского лица. – Как здоровье ваше?
– Нездоровы, брат, бывают только дураки да развратники, а ты меня знаешь: с утра до вечера занят, воздержен, ну и здоров.
– Слава Богу, – сказал сын, улыбаясь.
– Бог тут не при чем. Ну, рассказывай, – продолжал он, возвращаясь к своему любимому коньку, – как вас немцы с Бонапартом сражаться по вашей новой науке, стратегией называемой, научили.
Князь Андрей улыбнулся.
– Дайте опомниться, батюшка, – сказал он с улыбкою, показывавшею, что слабости отца не мешают ему уважать и любить его. – Ведь я еще и не разместился.
– Врешь, врешь, – закричал старик, встряхивая косичкою, чтобы попробовать, крепко ли она была заплетена, и хватая сына за руку. – Дом для твоей жены готов. Княжна Марья сведет ее и покажет и с три короба наболтает. Это их бабье дело. Я ей рад. Сиди, рассказывай. Михельсона армию я понимаю, Толстого тоже… высадка единовременная… Южная армия что будет делать? Пруссия, нейтралитет… это я знаю. Австрия что? – говорил он, встав с кресла и ходя по комнате с бегавшим и подававшим части одежды Тихоном. – Швеция что? Как Померанию перейдут?
Князь Андрей, видя настоятельность требования отца, сначала неохотно, но потом все более и более оживляясь и невольно, посреди рассказа, по привычке, перейдя с русского на французский язык, начал излагать операционный план предполагаемой кампании. Он рассказал, как девяностотысячная армия должна была угрожать Пруссии, чтобы вывести ее из нейтралитета и втянуть в войну, как часть этих войск должна была в Штральзунде соединиться с шведскими войсками, как двести двадцать тысяч австрийцев, в соединении со ста тысячами русских, должны были действовать в Италии и на Рейне, и как пятьдесят тысяч русских и пятьдесят тысяч англичан высадятся в Неаполе, и как в итоге пятисоттысячная армия должна была с разных сторон сделать нападение на французов. Старый князь не выказал ни малейшего интереса при рассказе, как будто не слушал, и, продолжая на ходу одеваться, три раза неожиданно перервал его. Один раз он остановил его и закричал:
– Белый! белый!
Это значило, что Тихон подавал ему не тот жилет, который он хотел. Другой раз он остановился, спросил:
– И скоро она родит? – и, с упреком покачав головой, сказал: – Нехорошо! Продолжай, продолжай.
В третий раз, когда князь Андрей оканчивал описание, старик запел фальшивым и старческим голосом: «Malbroug s'en va t en guerre. Dieu sait guand reviendra». [Мальбрук в поход собрался. Бог знает вернется когда.]
Сын только улыбнулся.
– Я не говорю, чтоб это был план, который я одобряю, – сказал сын, – я вам только рассказал, что есть. Наполеон уже составил свой план не хуже этого.
– Ну, новенького ты мне ничего не сказал. – И старик задумчиво проговорил про себя скороговоркой: – Dieu sait quand reviendra. – Иди в cтоловую.


В назначенный час, напудренный и выбритый, князь вышел в столовую, где ожидала его невестка, княжна Марья, m lle Бурьен и архитектор князя, по странной прихоти его допускаемый к столу, хотя по своему положению незначительный человек этот никак не мог рассчитывать на такую честь. Князь, твердо державшийся в жизни различия состояний и редко допускавший к столу даже важных губернских чиновников, вдруг на архитекторе Михайле Ивановиче, сморкавшемся в углу в клетчатый платок, доказывал, что все люди равны, и не раз внушал своей дочери, что Михайла Иванович ничем не хуже нас с тобой. За столом князь чаще всего обращался к бессловесному Михайле Ивановичу.
В столовой, громадно высокой, как и все комнаты в доме, ожидали выхода князя домашние и официанты, стоявшие за каждым стулом; дворецкий, с салфеткой на руке, оглядывал сервировку, мигая лакеям и постоянно перебегая беспокойным взглядом от стенных часов к двери, из которой должен был появиться князь. Князь Андрей глядел на огромную, новую для него, золотую раму с изображением генеалогического дерева князей Болконских, висевшую напротив такой же громадной рамы с дурно сделанным (видимо, рукою домашнего живописца) изображением владетельного князя в короне, который должен был происходить от Рюрика и быть родоначальником рода Болконских. Князь Андрей смотрел на это генеалогическое дерево, покачивая головой, и посмеивался с тем видом, с каким смотрят на похожий до смешного портрет.
– Как я узнаю его всего тут! – сказал он княжне Марье, подошедшей к нему.
Княжна Марья с удивлением посмотрела на брата. Она не понимала, чему он улыбался. Всё сделанное ее отцом возбуждало в ней благоговение, которое не подлежало обсуждению.
– У каждого своя Ахиллесова пятка, – продолжал князь Андрей. – С его огромным умом donner dans ce ridicule! [поддаваться этой мелочности!]
Княжна Марья не могла понять смелости суждений своего брата и готовилась возражать ему, как послышались из кабинета ожидаемые шаги: князь входил быстро, весело, как он и всегда ходил, как будто умышленно своими торопливыми манерами представляя противоположность строгому порядку дома.
В то же мгновение большие часы пробили два, и тонким голоском отозвались в гостиной другие. Князь остановился; из под висячих густых бровей оживленные, блестящие, строгие глаза оглядели всех и остановились на молодой княгине. Молодая княгиня испытывала в то время то чувство, какое испытывают придворные на царском выходе, то чувство страха и почтения, которое возбуждал этот старик во всех приближенных. Он погладил княгиню по голове и потом неловким движением потрепал ее по затылку.
– Я рад, я рад, – проговорил он и, пристально еще взглянув ей в глаза, быстро отошел и сел на свое место. – Садитесь, садитесь! Михаил Иванович, садитесь.
Он указал невестке место подле себя. Официант отодвинул для нее стул.
– Го, го! – сказал старик, оглядывая ее округленную талию. – Поторопилась, нехорошо!
Он засмеялся сухо, холодно, неприятно, как он всегда смеялся, одним ртом, а не глазами.
– Ходить надо, ходить, как можно больше, как можно больше, – сказал он.
Маленькая княгиня не слыхала или не хотела слышать его слов. Она молчала и казалась смущенною. Князь спросил ее об отце, и княгиня заговорила и улыбнулась. Он спросил ее об общих знакомых: княгиня еще более оживилась и стала рассказывать, передавая князю поклоны и городские сплетни.
– La comtesse Apraksine, la pauvre, a perdu son Mariei, et elle a pleure les larmes de ses yeux, [Княгиня Апраксина, бедняжка, потеряла своего мужа и выплакала все глаза свои,] – говорила она, всё более и более оживляясь.
По мере того как она оживлялась, князь всё строже и строже смотрел на нее и вдруг, как будто достаточно изучив ее и составив себе ясное о ней понятие, отвернулся от нее и обратился к Михайлу Ивановичу.
– Ну, что, Михайла Иванович, Буонапарте то нашему плохо приходится. Как мне князь Андрей (он всегда так называл сына в третьем лице) порассказал, какие на него силы собираются! А мы с вами всё его пустым человеком считали.
Михаил Иванович, решительно не знавший, когда это мы с вами говорили такие слова о Бонапарте, но понимавший, что он был нужен для вступления в любимый разговор, удивленно взглянул на молодого князя, сам не зная, что из этого выйдет.
– Он у меня тактик великий! – сказал князь сыну, указывая на архитектора.
И разговор зашел опять о войне, о Бонапарте и нынешних генералах и государственных людях. Старый князь, казалось, был убежден не только в том, что все теперешние деятели были мальчишки, не смыслившие и азбуки военного и государственного дела, и что Бонапарте был ничтожный французишка, имевший успех только потому, что уже не было Потемкиных и Суворовых противопоставить ему; но он был убежден даже, что никаких политических затруднений не было в Европе, не было и войны, а была какая то кукольная комедия, в которую играли нынешние люди, притворяясь, что делают дело. Князь Андрей весело выдерживал насмешки отца над новыми людьми и с видимою радостью вызывал отца на разговор и слушал его.
– Всё кажется хорошим, что было прежде, – сказал он, – а разве тот же Суворов не попался в ловушку, которую ему поставил Моро, и не умел из нее выпутаться?
– Это кто тебе сказал? Кто сказал? – крикнул князь. – Суворов! – И он отбросил тарелку, которую живо подхватил Тихон. – Суворов!… Подумавши, князь Андрей. Два: Фридрих и Суворов… Моро! Моро был бы в плену, коли бы у Суворова руки свободны были; а у него на руках сидели хофс кригс вурст шнапс рат. Ему чорт не рад. Вот пойдете, эти хофс кригс вурст раты узнаете! Суворов с ними не сладил, так уж где ж Михайле Кутузову сладить? Нет, дружок, – продолжал он, – вам с своими генералами против Бонапарте не обойтись; надо французов взять, чтобы своя своих не познаша и своя своих побиваша. Немца Палена в Новый Йорк, в Америку, за французом Моро послали, – сказал он, намекая на приглашение, которое в этом году было сделано Моро вступить в русскую службу. – Чудеса!… Что Потемкины, Суворовы, Орловы разве немцы были? Нет, брат, либо там вы все с ума сошли, либо я из ума выжил. Дай вам Бог, а мы посмотрим. Бонапарте у них стал полководец великий! Гм!…
– Я ничего не говорю, чтобы все распоряжения были хороши, – сказал князь Андрей, – только я не могу понять, как вы можете так судить о Бонапарте. Смейтесь, как хотите, а Бонапарте всё таки великий полководец!
– Михайла Иванович! – закричал старый князь архитектору, который, занявшись жарким, надеялся, что про него забыли. – Я вам говорил, что Бонапарте великий тактик? Вон и он говорит.
– Как же, ваше сиятельство, – отвечал архитектор.
Князь опять засмеялся своим холодным смехом.
– Бонапарте в рубашке родился. Солдаты у него прекрасные. Да и на первых он на немцев напал. А немцев только ленивый не бил. С тех пор как мир стоит, немцев все били. А они никого. Только друг друга. Он на них свою славу сделал.
И князь начал разбирать все ошибки, которые, по его понятиям, делал Бонапарте во всех своих войнах и даже в государственных делах. Сын не возражал, но видно было, что какие бы доводы ему ни представляли, он так же мало способен был изменить свое мнение, как и старый князь. Князь Андрей слушал, удерживаясь от возражений и невольно удивляясь, как мог этот старый человек, сидя столько лет один безвыездно в деревне, в таких подробностях и с такою тонкостью знать и обсуживать все военные и политические обстоятельства Европы последних годов.
– Ты думаешь, я, старик, не понимаю настоящего положения дел? – заключил он. – А мне оно вот где! Я ночи не сплю. Ну, где же этот великий полководец твой то, где он показал себя?
– Это длинно было бы, – отвечал сын.
– Ступай же ты к Буонапарте своему. M lle Bourienne, voila encore un admirateur de votre goujat d'empereur! [вот еще поклонник вашего холопского императора…] – закричал он отличным французским языком.
– Vous savez, que je ne suis pas bonapartiste, mon prince. [Вы знаете, князь, что я не бонапартистка.]
– «Dieu sait quand reviendra»… [Бог знает, вернется когда!] – пропел князь фальшиво, еще фальшивее засмеялся и вышел из за стола.
Маленькая княгиня во всё время спора и остального обеда молчала и испуганно поглядывала то на княжну Марью, то на свекра. Когда они вышли из за стола, она взяла за руку золовку и отозвала ее в другую комнату.
– Сomme c'est un homme d'esprit votre pere, – сказала она, – c'est a cause de cela peut etre qu'il me fait peur. [Какой умный человек ваш батюшка. Может быть, от этого то я и боюсь его.]
– Ax, он так добр! – сказала княжна.


Князь Андрей уезжал на другой день вечером. Старый князь, не отступая от своего порядка, после обеда ушел к себе. Маленькая княгиня была у золовки. Князь Андрей, одевшись в дорожный сюртук без эполет, в отведенных ему покоях укладывался с своим камердинером. Сам осмотрев коляску и укладку чемоданов, он велел закладывать. В комнате оставались только те вещи, которые князь Андрей всегда брал с собой: шкатулка, большой серебряный погребец, два турецких пистолета и шашка, подарок отца, привезенный из под Очакова. Все эти дорожные принадлежности были в большом порядке у князя Андрея: всё было ново, чисто, в суконных чехлах, старательно завязано тесемочками.
В минуты отъезда и перемены жизни на людей, способных обдумывать свои поступки, обыкновенно находит серьезное настроение мыслей. В эти минуты обыкновенно поверяется прошедшее и делаются планы будущего. Лицо князя Андрея было очень задумчиво и нежно. Он, заложив руки назад, быстро ходил по комнате из угла в угол, глядя вперед себя, и задумчиво покачивал головой. Страшно ли ему было итти на войну, грустно ли бросить жену, – может быть, и то и другое, только, видимо, не желая, чтоб его видели в таком положении, услыхав шаги в сенях, он торопливо высвободил руки, остановился у стола, как будто увязывал чехол шкатулки, и принял свое всегдашнее, спокойное и непроницаемое выражение. Это были тяжелые шаги княжны Марьи.
– Мне сказали, что ты велел закладывать, – сказала она, запыхавшись (она, видно, бежала), – а мне так хотелось еще поговорить с тобой наедине. Бог знает, на сколько времени опять расстаемся. Ты не сердишься, что я пришла? Ты очень переменился, Андрюша, – прибавила она как бы в объяснение такого вопроса.
Она улыбнулась, произнося слово «Андрюша». Видно, ей самой было странно подумать, что этот строгий, красивый мужчина был тот самый Андрюша, худой, шаловливый мальчик, товарищ детства.
– А где Lise? – спросил он, только улыбкой отвечая на ее вопрос.
– Она так устала, что заснула у меня в комнате на диване. Ax, Andre! Que! tresor de femme vous avez, [Ax, Андрей! Какое сокровище твоя жена,] – сказала она, усаживаясь на диван против брата. – Она совершенный ребенок, такой милый, веселый ребенок. Я так ее полюбила.
Князь Андрей молчал, но княжна заметила ироническое и презрительное выражение, появившееся на его лице.
– Но надо быть снисходительным к маленьким слабостям; у кого их нет, Аndre! Ты не забудь, что она воспитана и выросла в свете. И потом ее положение теперь не розовое. Надобно входить в положение каждого. Tout comprendre, c'est tout pardonner. [Кто всё поймет, тот всё и простит.] Ты подумай, каково ей, бедняжке, после жизни, к которой она привыкла, расстаться с мужем и остаться одной в деревне и в ее положении? Это очень тяжело.
Князь Андрей улыбался, глядя на сестру, как мы улыбаемся, слушая людей, которых, нам кажется, что мы насквозь видим.
– Ты живешь в деревне и не находишь эту жизнь ужасною, – сказал он.
– Я другое дело. Что обо мне говорить! Я не желаю другой жизни, да и не могу желать, потому что не знаю никакой другой жизни. А ты подумай, Andre, для молодой и светской женщины похорониться в лучшие годы жизни в деревне, одной, потому что папенька всегда занят, а я… ты меня знаешь… как я бедна en ressources, [интересами.] для женщины, привыкшей к лучшему обществу. M lle Bourienne одна…
– Она мне очень не нравится, ваша Bourienne, – сказал князь Андрей.
– О, нет! Она очень милая и добрая,а главное – жалкая девушка.У нее никого,никого нет. По правде сказать, мне она не только не нужна, но стеснительна. Я,ты знаешь,и всегда была дикарка, а теперь еще больше. Я люблю быть одна… Mon pere [Отец] ее очень любит. Она и Михаил Иваныч – два лица, к которым он всегда ласков и добр, потому что они оба облагодетельствованы им; как говорит Стерн: «мы не столько любим людей за то добро, которое они нам сделали, сколько за то добро, которое мы им сделали». Mon pеre взял ее сиротой sur le pavе, [на мостовой,] и она очень добрая. И mon pere любит ее манеру чтения. Она по вечерам читает ему вслух. Она прекрасно читает.
– Ну, а по правде, Marie, тебе, я думаю, тяжело иногда бывает от характера отца? – вдруг спросил князь Андрей.
Княжна Марья сначала удивилась, потом испугалась этого вопроса.
– МНЕ?… Мне?!… Мне тяжело?! – сказала она.
– Он и всегда был крут; а теперь тяжел становится, я думаю, – сказал князь Андрей, видимо, нарочно, чтоб озадачить или испытать сестру, так легко отзываясь об отце.
– Ты всем хорош, Andre, но у тебя есть какая то гордость мысли, – сказала княжна, больше следуя за своим ходом мыслей, чем за ходом разговора, – и это большой грех. Разве возможно судить об отце? Да ежели бы и возможно было, какое другое чувство, кроме veneration, [глубокого уважения,] может возбудить такой человек, как mon pere? И я так довольна и счастлива с ним. Я только желала бы, чтобы вы все были счастливы, как я.
Брат недоверчиво покачал головой.
– Одно, что тяжело для меня, – я тебе по правде скажу, Andre, – это образ мыслей отца в религиозном отношении. Я не понимаю, как человек с таким огромным умом не может видеть того, что ясно, как день, и может так заблуждаться? Вот это составляет одно мое несчастие. Но и тут в последнее время я вижу тень улучшения. В последнее время его насмешки не так язвительны, и есть один монах, которого он принимал и долго говорил с ним.
– Ну, мой друг, я боюсь, что вы с монахом даром растрачиваете свой порох, – насмешливо, но ласково сказал князь Андрей.
– Аh! mon ami. [А! Друг мой.] Я только молюсь Богу и надеюсь, что Он услышит меня. Andre, – сказала она робко после минуты молчания, – у меня к тебе есть большая просьба.
– Что, мой друг?
– Нет, обещай мне, что ты не откажешь. Это тебе не будет стоить никакого труда, и ничего недостойного тебя в этом не будет. Только ты меня утешишь. Обещай, Андрюша, – сказала она, сунув руку в ридикюль и в нем держа что то, но еще не показывая, как будто то, что она держала, и составляло предмет просьбы и будто прежде получения обещания в исполнении просьбы она не могла вынуть из ридикюля это что то.
Она робко, умоляющим взглядом смотрела на брата.
– Ежели бы это и стоило мне большого труда… – как будто догадываясь, в чем было дело, отвечал князь Андрей.
– Ты, что хочешь, думай! Я знаю, ты такой же, как и mon pere. Что хочешь думай, но для меня это сделай. Сделай, пожалуйста! Его еще отец моего отца, наш дедушка, носил во всех войнах… – Она всё еще не доставала того, что держала, из ридикюля. – Так ты обещаешь мне?
– Конечно, в чем дело?
– Andre, я тебя благословлю образом, и ты обещай мне, что никогда его не будешь снимать. Обещаешь?
– Ежели он не в два пуда и шеи не оттянет… Чтобы тебе сделать удовольствие… – сказал князь Андрей, но в ту же секунду, заметив огорченное выражение, которое приняло лицо сестры при этой шутке, он раскаялся. – Очень рад, право очень рад, мой друг, – прибавил он.
– Против твоей воли Он спасет и помилует тебя и обратит тебя к Себе, потому что в Нем одном и истина и успокоение, – сказала она дрожащим от волнения голосом, с торжественным жестом держа в обеих руках перед братом овальный старинный образок Спасителя с черным ликом в серебряной ризе на серебряной цепочке мелкой работы.
Она перекрестилась, поцеловала образок и подала его Андрею.
– Пожалуйста, Andre, для меня…
Из больших глаз ее светились лучи доброго и робкого света. Глаза эти освещали всё болезненное, худое лицо и делали его прекрасным. Брат хотел взять образок, но она остановила его. Андрей понял, перекрестился и поцеловал образок. Лицо его в одно и то же время было нежно (он был тронут) и насмешливо.
– Merci, mon ami. [Благодарю, мой друг.]
Она поцеловала его в лоб и опять села на диван. Они молчали.
– Так я тебе говорила, Andre, будь добр и великодушен, каким ты всегда был. Не суди строго Lise, – начала она. – Она так мила, так добра, и положение ее очень тяжело теперь.
– Кажется, я ничего не говорил тебе, Маша, чтоб я упрекал в чем нибудь свою жену или был недоволен ею. К чему ты всё это говоришь мне?
Княжна Марья покраснела пятнами и замолчала, как будто она чувствовала себя виноватою.
– Я ничего не говорил тебе, а тебе уж говорили . И мне это грустно.
Красные пятна еще сильнее выступили на лбу, шее и щеках княжны Марьи. Она хотела сказать что то и не могла выговорить. Брат угадал: маленькая княгиня после обеда плакала, говорила, что предчувствует несчастные роды, боится их, и жаловалась на свою судьбу, на свекра и на мужа. После слёз она заснула. Князю Андрею жалко стало сестру.
– Знай одно, Маша, я ни в чем не могу упрекнуть, не упрекал и никогда не упрекну мою жену , и сам ни в чем себя не могу упрекнуть в отношении к ней; и это всегда так будет, в каких бы я ни был обстоятельствах. Но ежели ты хочешь знать правду… хочешь знать, счастлив ли я? Нет. Счастлива ли она? Нет. Отчего это? Не знаю…
Говоря это, он встал, подошел к сестре и, нагнувшись, поцеловал ее в лоб. Прекрасные глаза его светились умным и добрым, непривычным блеском, но он смотрел не на сестру, а в темноту отворенной двери, через ее голову.
– Пойдем к ней, надо проститься. Или иди одна, разбуди ее, а я сейчас приду. Петрушка! – крикнул он камердинеру, – поди сюда, убирай. Это в сиденье, это на правую сторону.
Княжна Марья встала и направилась к двери. Она остановилась.
– Andre, si vous avez. la foi, vous vous seriez adresse a Dieu, pour qu'il vous donne l'amour, que vous ne sentez pas et votre priere aurait ete exaucee. [Если бы ты имел веру, то обратился бы к Богу с молитвою, чтоб Он даровал тебе любовь, которую ты не чувствуешь, и молитва твоя была бы услышана.]
– Да, разве это! – сказал князь Андрей. – Иди, Маша, я сейчас приду.
По дороге к комнате сестры, в галлерее, соединявшей один дом с другим, князь Андрей встретил мило улыбавшуюся m lle Bourienne, уже в третий раз в этот день с восторженною и наивною улыбкой попадавшуюся ему в уединенных переходах.
– Ah! je vous croyais chez vous, [Ах, я думала, вы у себя,] – сказала она, почему то краснея и опуская глаза.
Князь Андрей строго посмотрел на нее. На лице князя Андрея вдруг выразилось озлобление. Он ничего не сказал ей, но посмотрел на ее лоб и волосы, не глядя в глаза, так презрительно, что француженка покраснела и ушла, ничего не сказав.
Когда он подошел к комнате сестры, княгиня уже проснулась, и ее веселый голосок, торопивший одно слово за другим, послышался из отворенной двери. Она говорила, как будто после долгого воздержания ей хотелось вознаградить потерянное время.
– Non, mais figurez vous, la vieille comtesse Zouboff avec de fausses boucles et la bouche pleine de fausses dents, comme si elle voulait defier les annees… [Нет, представьте себе, старая графиня Зубова, с фальшивыми локонами, с фальшивыми зубами, как будто издеваясь над годами…] Xa, xa, xa, Marieie!
Точно ту же фразу о графине Зубовой и тот же смех уже раз пять слышал при посторонних князь Андрей от своей жены.
Он тихо вошел в комнату. Княгиня, толстенькая, румяная, с работой в руках, сидела на кресле и без умолку говорила, перебирая петербургские воспоминания и даже фразы. Князь Андрей подошел, погладил ее по голове и спросил, отдохнула ли она от дороги. Она ответила и продолжала тот же разговор.
Коляска шестериком стояла у подъезда. На дворе была темная осенняя ночь. Кучер не видел дышла коляски. На крыльце суетились люди с фонарями. Огромный дом горел огнями сквозь свои большие окна. В передней толпились дворовые, желавшие проститься с молодым князем; в зале стояли все домашние: Михаил Иванович, m lle Bourienne, княжна Марья и княгиня.
Князь Андрей был позван в кабинет к отцу, который с глазу на глаз хотел проститься с ним. Все ждали их выхода.
Когда князь Андрей вошел в кабинет, старый князь в стариковских очках и в своем белом халате, в котором он никого не принимал, кроме сына, сидел за столом и писал. Он оглянулся.
– Едешь? – И он опять стал писать.
– Пришел проститься.
– Целуй сюда, – он показал щеку, – спасибо, спасибо!
– За что вы меня благодарите?
– За то, что не просрочиваешь, за бабью юбку не держишься. Служба прежде всего. Спасибо, спасибо! – И он продолжал писать, так что брызги летели с трещавшего пера. – Ежели нужно сказать что, говори. Эти два дела могу делать вместе, – прибавил он.
– О жене… Мне и так совестно, что я вам ее на руки оставляю…
– Что врешь? Говори, что нужно.
– Когда жене будет время родить, пошлите в Москву за акушером… Чтоб он тут был.
Старый князь остановился и, как бы не понимая, уставился строгими глазами на сына.
– Я знаю, что никто помочь не может, коли натура не поможет, – говорил князь Андрей, видимо смущенный. – Я согласен, что и из миллиона случаев один бывает несчастный, но это ее и моя фантазия. Ей наговорили, она во сне видела, и она боится.
– Гм… гм… – проговорил про себя старый князь, продолжая дописывать. – Сделаю.
Он расчеркнул подпись, вдруг быстро повернулся к сыну и засмеялся.
– Плохо дело, а?
– Что плохо, батюшка?
– Жена! – коротко и значительно сказал старый князь.
– Я не понимаю, – сказал князь Андрей.
– Да нечего делать, дружок, – сказал князь, – они все такие, не разженишься. Ты не бойся; никому не скажу; а ты сам знаешь.
Он схватил его за руку своею костлявою маленькою кистью, потряс ее, взглянул прямо в лицо сына своими быстрыми глазами, которые, как казалось, насквозь видели человека, и опять засмеялся своим холодным смехом.