Лысенко, Фёдор Ильич

К:Википедия:Страницы на КУЛ (тип: не указан)

Фёдор Ильи́ч Лысе́нко (1751—1832) — русский офицер, взявший в плен Тадеуша Костюшко. Родился 19 февраля 1751 года в Тимском уезде Курской губернии.

Родился в крестьянской семье. Отец не хотел отпустить сына на военную службу, куда последний так стремился. В 1771 году Ф. И. Лысенко тайно бежал из дома и записался в солдаты в ближайшем городе Короче, однако отец вернул сына домой. Спустя год Лысенко снова бежал к южной границе России, где был охотно принят на службу. Числясь с 1 января 1772 года в полку, Лысенко быстро выучился грамоте и вскоре был произведён в капралы, а затем в квартирмейстеры и вахмистры. В 1788 году он участвовал во второй турецкой войне, был при осаде Очакова, а в 1790 году отличился при взятии Килии. Спустя четыре года, непосредственно перед третьим разделом Польши Лысенко находился в этой стране. В это время поляки попытались ещё раз вооружённой рукой отстоять себе свободу и самостоятельность. На этой почве составился обширный заговор, душой которого был Тадеуш Костюшко. В момент восстания Лысенко, находившийся в Варшаве, очутился в самом центре сражения. Два раза под ним была убита лошадь, и, наконец, он был принужден спешиться. Лысенко случайно натолкнулся на отряд майора Батурина и примкнул к нему. Вынужденные запереться на каком-то дворе, где им удавалось обороняться некоторое время от повстанцев, они в конце концов решились на отчаянную вылазку. Большинство смельчаков погибли, и только незначительная часть прорвалась за город и соединилась с Игельстремом. Лысенко оказался в груде раненых и убитых, хотя и с неопасной раной. С наступлением ночи он очнулся, дополз до русских отрядов, положен был в лазарет и награждён чином корнета.

Появление в Польше Суворова с полками заставило поляков быть очень осторожными. Костюшко во что бы то ни стало решил помешать соединению двух русских армий и дал сражение Ферзену у Мацеёвиц. Бой закончился полным поражением поляков, причём Костюшко был взят в плен Лысенко, за что последний был награждён чином поручика. Отправленный с донесением об этом деле в Петербург, Лысенко происками недоброжелателей был возвращён обратно. Более того, он был предан суду за то, что ранил польского полководца. После продолжительных мытарств Лысенко оправдали, но он был вынужден выйти в отставку. После отставки Лысенко поселился на Украине и с 1805 года служил на почтамте.

С началом Отечественной войны 1812 года в старом солдате с новой силой проснулась прежняя страсть к ратному делу, и он опять встал в ряды российской армии. С 1812 по 1814 годы Лысенко участвовал в 31 сражении. В 1816 году он снова вышел в отставку в чине ротмистра и всё-таки был вынужден рассчитывать на поддержку частных лиц, пока Александр I не приказал отвести ему 1000 десятин в Саратовской губернии и не пожаловал ему единовременно 1000 рублей. Однако Лысенко ещё раз пришлось испытать сильную нужду. За малочисленностью земель в Саратовской губернии вышел приказ о приостановке раздачи их, и Лысенко, потратившись на проезд, вернулся в Санкт-Петербург чтобы снова хлопотать о пособии. На этот раз государь пожаловал ему 1000 десятин в Самарской губернии. Продав их, Лысенко купил себе дом в городе Тим, Курской губернии, где провёл последние годы своей жизни вместе с женой и дочерью. Умер Лысенко 30 апреля 1832 года и похоронен был на кладбище близ Знаменской церкви.

К началу XX века сохранилась надпись на могиле: «Здѣсь тѣло отставного ротмистра Ѳедора Ільіча Лысенко, родился 1751 г., февраля 19 дня, жил 81 год, 2 мѣсяца и 11 дней. Въ жизни своей на войнѣ самъ взял Костюшку в плѣнъ».

Источники

• Русский биографический словарь: В 25 т. / под наблюдением А. А. Половцова. 1896—1918.

Отрывок, характеризующий Лысенко, Фёдор Ильич

– Пош… пошел скорее! – крикнул он на кучера дрожащим голосом.
Коляска помчалась во все ноги лошадей; но долго еще позади себя граф Растопчин слышал отдаляющийся безумный, отчаянный крик, а перед глазами видел одно удивленно испуганное, окровавленное лицо изменника в меховом тулупчике.
Как ни свежо было это воспоминание, Растопчин чувствовал теперь, что оно глубоко, до крови, врезалось в его сердце. Он ясно чувствовал теперь, что кровавый след этого воспоминания никогда не заживет, но что, напротив, чем дальше, тем злее, мучительнее будет жить до конца жизни это страшное воспоминание в его сердце. Он слышал, ему казалось теперь, звуки своих слов:
«Руби его, вы головой ответите мне!» – «Зачем я сказал эти слова! Как то нечаянно сказал… Я мог не сказать их (думал он): тогда ничего бы не было». Он видел испуганное и потом вдруг ожесточившееся лицо ударившего драгуна и взгляд молчаливого, робкого упрека, который бросил на него этот мальчик в лисьем тулупе… «Но я не для себя сделал это. Я должен был поступить так. La plebe, le traitre… le bien publique», [Чернь, злодей… общественное благо.] – думал он.
У Яузского моста все еще теснилось войско. Было жарко. Кутузов, нахмуренный, унылый, сидел на лавке около моста и плетью играл по песку, когда с шумом подскакала к нему коляска. Человек в генеральском мундире, в шляпе с плюмажем, с бегающими не то гневными, не то испуганными глазами подошел к Кутузову и стал по французски говорить ему что то. Это был граф Растопчин. Он говорил Кутузову, что явился сюда, потому что Москвы и столицы нет больше и есть одна армия.
– Было бы другое, ежели бы ваша светлость не сказали мне, что вы не сдадите Москвы, не давши еще сражения: всего этого не было бы! – сказал он.
Кутузов глядел на Растопчина и, как будто не понимая значения обращенных к нему слов, старательно усиливался прочесть что то особенное, написанное в эту минуту на лице говорившего с ним человека. Растопчин, смутившись, замолчал. Кутузов слегка покачал головой и, не спуская испытующего взгляда с лица Растопчина, тихо проговорил:
– Да, я не отдам Москвы, не дав сражения.
Думал ли Кутузов совершенно о другом, говоря эти слова, или нарочно, зная их бессмысленность, сказал их, но граф Растопчин ничего не ответил и поспешно отошел от Кутузова. И странное дело! Главнокомандующий Москвы, гордый граф Растопчин, взяв в руки нагайку, подошел к мосту и стал с криком разгонять столпившиеся повозки.


В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву. Впереди ехал отряд виртембергских гусар, позади верхом, с большой свитой, ехал сам неаполитанский король.
Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюрат остановился, ожидая известия от передового отряда о том, в каком положении находилась городская крепость «le Kremlin».
Вокруг Мюрата собралась небольшая кучка людей из остававшихся в Москве жителей. Все с робким недоумением смотрели на странного, изукрашенного перьями и золотом длинноволосого начальника.
– Что ж, это сам, что ли, царь ихний? Ничево! – слышались тихие голоса.
Переводчик подъехал к кучке народа.
– Шапку то сними… шапку то, – заговорили в толпе, обращаясь друг к другу. Переводчик обратился к одному старому дворнику и спросил, далеко ли до Кремля? Дворник, прислушиваясь с недоумением к чуждому ему польскому акценту и не признавая звуков говора переводчика за русскую речь, не понимал, что ему говорили, и прятался за других.
Мюрат подвинулся к переводчику в велел спросить, где русские войска. Один из русских людей понял, чего у него спрашивали, и несколько голосов вдруг стали отвечать переводчику. Французский офицер из передового отряда подъехал к Мюрату и доложил, что ворота в крепость заделаны и что, вероятно, там засада.
– Хорошо, – сказал Мюрат и, обратившись к одному из господ своей свиты, приказал выдвинуть четыре легких орудия и обстрелять ворота.
Артиллерия на рысях выехала из за колонны, шедшей за Мюратом, и поехала по Арбату. Спустившись до конца Вздвиженки, артиллерия остановилась и выстроилась на площади. Несколько французских офицеров распоряжались пушками, расстанавливая их, и смотрели в Кремль в зрительную трубу.