Лыткин, Николай Александрович

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Николай Александрович Лыткин
Место рождения:	с. Прилуки, Вологодский уезд, Вологодская губерния, Российская империя
Профессия:	кинооператор
Направление:	социалистический реализм
Награды:

Николай Александрович Лы́ткин (1910—1991) — советский оператор документального кино. Лауреат Сталинской премии (1942). Член ВКП(б) с 1944 года.

Биография

Н. А. Лыткин родился 6 (19) августа 1910 года в селе Прилуки (ныне в составе города Вологды). В 1933 году окончил операторский факультет ВГИКа и начал работать на киностудии «Мосфильм». В 1935 году оператор Дальневосточной студии хроники (Хабаровск). В 1939—1958 годах на ЦСДФ. В годы Великой Отечественной войны снимал на Северо-Западном (с 1941 года), Калининском (с 1943 года), 3-м Белорусском фронтах (c 1944 года). Был в штрафбате. С 1946 года представитель «Совэкспортфильма» за рубежом. Автор книги воспоминаний «Как в кино».

Фильмография

• 1939 — Тигроловы
• 1940 — День нового мира
• 1941 — Освобождение Тихвина, По следу зверя (совместно с Н. Сампиным)
• 1945 — Кёнигсберг, В логове зверя, Сан-Франциско (совместно с Р. Б. Халушаковым)
• 1958 — На острове Цейлон (совместно с Е. В. Аккуратовым)

Награды и премии

• Сталинская премия первой степени (1942) — за фильм «День нового мира» (1940)
• два ордена Отечественной войны I степени (25.4.1945; был представлен к ордену Красного Знамени; 6.4.1985)
• орден Славы III степени (18.8.1944)
• медаль «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.»
• заслуженный деятель искусств РСФСР (1988)

Отрывок, характеризующий Лыткин, Николай Александрович

– Какая ужасная вещь война, какая ужасная вещь! Quelle terrible chose que la guerre!
Войска авангарда расположились впереди Вишау, в виду цепи неприятельской, уступавшей нам место при малейшей перестрелке в продолжение всего дня. Авангарду объявлена была благодарность государя, обещаны награды, и людям роздана двойная порция водки. Еще веселее, чем в прошлую ночь, трещали бивачные костры и раздавались солдатские песни.
Денисов в эту ночь праздновал производство свое в майоры, и Ростов, уже довольно выпивший в конце пирушки, предложил тост за здоровье государя, но «не государя императора, как говорят на официальных обедах, – сказал он, – а за здоровье государя, доброго, обворожительного и великого человека; пьем за его здоровье и за верную победу над французами!»
– Коли мы прежде дрались, – сказал он, – и не давали спуску французам, как под Шенграбеном, что же теперь будет, когда он впереди? Мы все умрем, с наслаждением умрем за него. Так, господа? Может быть, я не так говорю, я много выпил; да я так чувствую, и вы тоже. За здоровье Александра первого! Урра!
– Урра! – зазвучали воодушевленные голоса офицеров.
И старый ротмистр Кирстен кричал воодушевленно и не менее искренно, чем двадцатилетний Ростов.
Когда офицеры выпили и разбили свои стаканы, Кирстен налил другие и, в одной рубашке и рейтузах, с стаканом в руке подошел к солдатским кострам и в величественной позе взмахнув кверху рукой, с своими длинными седыми усами и белой грудью, видневшейся из за распахнувшейся рубашки, остановился в свете костра.
– Ребята, за здоровье государя императора, за победу над врагами, урра! – крикнул он своим молодецким, старческим, гусарским баритоном.
Гусары столпились и дружно отвечали громким криком.
Поздно ночью, когда все разошлись, Денисов потрепал своей коротенькой рукой по плечу своего любимца Ростова.
– Вот на походе не в кого влюбиться, так он в ца'я влюбился, – сказал он.
– Денисов, ты этим не шути, – крикнул Ростов, – это такое высокое, такое прекрасное чувство, такое…
– Ве'ю, ве'ю, д'ужок, и 'азделяю и одоб'яю…
– Нет, не понимаешь!
И Ростов встал и пошел бродить между костров, мечтая о том, какое было бы счастие умереть, не спасая жизнь (об этом он и не смел мечтать), а просто умереть в глазах государя. Он действительно был влюблен и в царя, и в славу русского оружия, и в надежду будущего торжества. И не он один испытывал это чувство в те памятные дни, предшествующие Аустерлицкому сражению: девять десятых людей русской армии в то время были влюблены, хотя и менее восторженно, в своего царя и в славу русского оружия.