Львов, Аркадий Львович

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Аркадий Львов
Имя при рождении:

Аркадий Львович Бинштейн

Дата рождения:

9 марта 1927(1927-03-09) (97 лет)

Место рождения:

Одесса

Гражданство:

СССР СССРСША США

Род деятельности:

прозаик

Арка́дий Льво́вич Львов (род. 9 марта 1927) — русский писатель.





Биография

Родился 9 марта 1927 года в Одессе. С 1943 учился на историческом факультете Одесского университета, исключён в 1946. До 1949 полуофициально продолжал заниматься в Черновицком университете, сдал госэкзамены в Одессе в 1951. Работал учителем на Западной Украине, в 1968 вернулся в Одессу. С 1965 публиковал рассказы в советских журналах, в 1966-1972 годах вышло шесть книг его прозы.

Был несправедливо обвинен КГБ в «сионистской деятельности», его публикации были прекращены. Эмигрировал в 1976, с того времени и до сих пор живёт в Нью-Йорке.

Творчество

В середине 1960-х приобрёл известность как фантаст, позже писал реалистическую прозу.

Наиболее известное произведение Львова — роман об Одессе «Двор», написанный в 1968—1972 годах, вышел в 1979 по-французски, в 1981 — в оригинале, переведён на основные европейские языки. В 2005 вышло продолжение этого романа — «Двор. Книга третья».

Львов внимательно наблюдает жизнь широких сло­ёв населения и изображает её реалистиче­ски, последовательно избегая какого бы то ни было авторского комментария (даже и с помощью прилагательных)[1].

Автор эссе о творчестве И. Бабеля, Э. Багрицкого, М. Светлова и др. (сборник эссе «Утоление печалью», 1984); книги о Мандельштаме «Чёрное и жёлтое».

Авторская программа на Радио Свобода – «Продолжение следует».

Был членом СП СССР.

Библиография

  • Крах патента. — Одесса: Маяк, 1966.
  • Бульвар Целакантус. Повести и рассказы. — М.: Молодая гвардия, 1967.
  • Большое солнце Одессы. — М.: Советский писатель, 1968.
  • Две смерти Чезаре Россолимо. Повести. — Одесса: Маяк, 1969.
  • В Одессе лето (сборник рассказов). — Одесса: Маяк, 1970.
  • Скажи себе, кто ты. — Одесса: Маяк, 1972.
  • Двор. Роман в 2-х кн. — Мюнхен: 1981-82.
  • Бизнесмен из Одессы. — Мюнхен: 1981.
  • Утоление печалью. Статьи. — Нью-Йорк: Время и мы, 1984.
  • Черное и желтое. — Нью-Йорк, Мюнхен: KHAZARIA, 1988.
  • Химеры. — Нью-Йорк, Мюнхен: KHAZARIA, 1990.
  • Двор. Книга третья. — М.: Захаров, 2005. — ISBN 5-8159-0477-5

Напишите отзыв о статье "Львов, Аркадий Львович"

Примечания

  1. Казак В. Лексикон русской литературы XX века = Lexikon der russischen Literatur ab 1917 / [пер. с нем.]. — М. : РИК «Культура», 1996. — XVIII, 491, [1] с. — 5000 экз. — ISBN 5-8334-0019-8.. — С. 243.</span>
  2. </ol>

Ссылки

  • [gallery.vavilon.ru/people/l/lvov Лица русской литературы]
  • [www.litkarta.ru/world/usa/persons/lvov-a/ Новая литературная карта России]
  • Вячеслав Огрызко. [www.hrono.ru/biograf/bio_l/lvov_al.html Еврей, обладающий литературным талантом] // Хронос

Отрывок, характеризующий Львов, Аркадий Львович

– Готово, барышня, – говорила горничная, двумя пальцами поднимая подшитое дымковое платье и что то обдувая и потряхивая, высказывая этим жестом сознание воздушности и чистоты того, что она держала.
Наташа стала надевать платье.
– Сейчас, сейчас, не ходи, папа, – крикнула она отцу, отворившему дверь, еще из под дымки юбки, закрывавшей всё ее лицо. Соня захлопнула дверь. Через минуту графа впустили. Он был в синем фраке, чулках и башмаках, надушенный и припомаженный.
– Ах, папа, ты как хорош, прелесть! – сказала Наташа, стоя посреди комнаты и расправляя складки дымки.
– Позвольте, барышня, позвольте, – говорила девушка, стоя на коленях, обдергивая платье и с одной стороны рта на другую переворачивая языком булавки.
– Воля твоя! – с отчаянием в голосе вскрикнула Соня, оглядев платье Наташи, – воля твоя, опять длинно!
Наташа отошла подальше, чтоб осмотреться в трюмо. Платье было длинно.
– Ей Богу, сударыня, ничего не длинно, – сказала Мавруша, ползавшая по полу за барышней.
– Ну длинно, так заметаем, в одну минутую заметаем, – сказала решительная Дуняша, из платочка на груди вынимая иголку и опять на полу принимаясь за работу.
В это время застенчиво, тихими шагами, вошла графиня в своей токе и бархатном платье.
– Уу! моя красавица! – закричал граф, – лучше вас всех!… – Он хотел обнять ее, но она краснея отстранилась, чтоб не измяться.
– Мама, больше на бок току, – проговорила Наташа. – Я переколю, и бросилась вперед, а девушки, подшивавшие, не успевшие за ней броситься, оторвали кусочек дымки.
– Боже мой! Что ж это такое? Я ей Богу не виновата…
– Ничего, заметаю, не видно будет, – говорила Дуняша.
– Красавица, краля то моя! – сказала из за двери вошедшая няня. – А Сонюшка то, ну красавицы!…
В четверть одиннадцатого наконец сели в кареты и поехали. Но еще нужно было заехать к Таврическому саду.
Перонская была уже готова. Несмотря на ее старость и некрасивость, у нее происходило точно то же, что у Ростовых, хотя не с такой торопливостью (для нее это было дело привычное), но также было надушено, вымыто, напудрено старое, некрасивое тело, также старательно промыто за ушами, и даже, и так же, как у Ростовых, старая горничная восторженно любовалась нарядом своей госпожи, когда она в желтом платье с шифром вышла в гостиную. Перонская похвалила туалеты Ростовых.
Ростовы похвалили ее вкус и туалет, и, бережа прически и платья, в одиннадцать часов разместились по каретам и поехали.


Наташа с утра этого дня не имела ни минуты свободы, и ни разу не успела подумать о том, что предстоит ей.
В сыром, холодном воздухе, в тесноте и неполной темноте колыхающейся кареты, она в первый раз живо представила себе то, что ожидает ее там, на бале, в освещенных залах – музыка, цветы, танцы, государь, вся блестящая молодежь Петербурга. То, что ее ожидало, было так прекрасно, что она не верила даже тому, что это будет: так это было несообразно с впечатлением холода, тесноты и темноты кареты. Она поняла всё то, что ее ожидает, только тогда, когда, пройдя по красному сукну подъезда, она вошла в сени, сняла шубу и пошла рядом с Соней впереди матери между цветами по освещенной лестнице. Только тогда она вспомнила, как ей надо было себя держать на бале и постаралась принять ту величественную манеру, которую она считала необходимой для девушки на бале. Но к счастью ее она почувствовала, что глаза ее разбегались: она ничего не видела ясно, пульс ее забил сто раз в минуту, и кровь стала стучать у ее сердца. Она не могла принять той манеры, которая бы сделала ее смешною, и шла, замирая от волнения и стараясь всеми силами только скрыть его. И эта то была та самая манера, которая более всего шла к ней. Впереди и сзади их, так же тихо переговариваясь и так же в бальных платьях, входили гости. Зеркала по лестнице отражали дам в белых, голубых, розовых платьях, с бриллиантами и жемчугами на открытых руках и шеях.