Львов, Дмитрий Михайлович

Дмитрий Михайлович Львов
Дата рождения	1793(1793)
Место рождения	Калужская губерния
Дата смерти	17 марта 1842(1842-03-17)
Принадлежность	Российская империя Российская империя
Награды и премии	2 ст. 4 ст. с бантом 1 ст. с короной 1 ст. 2 ст. с короной 2 ст. 4 ст. 1 ст.

Дмитрий Михайлович Львов (1793—1842) — русский военный и государственный деятель. Имел чин действительного статского советника и камергера, а также военный чин полковника. Участник Отечественной войны 1812 года и заграничного похода русской армии. Директор Дворцового архитектурного училища. Сын М. Л. Львова

Биография

Родился в 1793 году в дворянской семье Калужской губернии. Отец — генерал-майор Михаил Лаврентьевич Львов, мать — Анна Егоровна, урождённая Замятина.

В 1807 году поступил на службу в Калужское ополчение. В следующем году получил свой первый гражданский чин коллежского регистратора. В 1810 году определён юнкером в Кавалергардский полк, в следующем году произведён в эстандарт-юнкеры. В 1812 году получил чин корнета и принял участие в Отечественной войне. Участвовал в Бородинском сражении, сражении под Кульмом и при Фер-Шампенуазе. После Бородинского сражения был приставлен адъютантом к Н. И. Депрерадовичу. В 1817 году он был произведён в штабс-ротмистры и в том же году назначен дивизионным адъютантом 1-й кирасирской дивизии. В 1818 году получил чин ротмистра, а в 1823 году — полковника. В 1824 году назначен присутствующим в Экспедицию кремлёвского строения, пожалован придворным званием камергера. В 1828 году произведён в статские советники. В это время он заведовал кремлёвским архитектурным училищем. 7 ноября 1831 года он был произведен в действительные статские советники, в 1833 году назначен присутствующим в строительном комитете при Московском университете, участвовал в работе комитета до 1838 года. К 1835 году стал попечителем Московского дворцового архитектурного училища и в том же году был членом выставочного комитета московской выставки русских мануфактурных изделий. В 1837 году Львов был назначен в комиссию «по искусственной части» для постройки храма Христа Спасителя.

Не был женат. Владел крестьянами в Калужской и Орловской губернии. Совместно с сестрой имел каменный дом в Москве. Умер 17 марта 1842 года, похоронен на кладбище московского Донского монастыря.

Награды

• За Бородинское сражение награждён Орденом Святой Анны 4-й степени.
• За сражение под Кульмом — орденом Святого Владимира 4-й степени с бантом.
• За сражение при Фер-Шампенуазе — орден Святой Анны 2-й степени, прусский орден «Pour le Mérite» и баварский орден Максимилиана.
• Орден Святой Анны 2 степени с императорской короной (1830 год).
• Орден Святого Станислава 1 степени (1834 год).
• Орден Святой Анны 1 степени (1836 год).
• Орден Святой Анны 1 степени с императорской короной (1837 год).
• Орден Святого Владимира 2-й степени (1839 год).

Литература

• [dlib.rsl.ru/viewer/01002921626#?page=775 Русский биографический словарь]. — 1914. — Т. 10. — С. 773.
• Панчулидзев, Сергей Алексеевич. [dlib.rsl.ru/viewer/01003966999#?page=249 Сборник биографий кавалергардов]. — 1906. — Т. 3. — С. 238.

При написании этой статьи использовался материал из Русского биографического словаря А. А. Половцова (1896—1918).

Отрывок, характеризующий Львов, Дмитрий Михайлович

В движении русской армии от Тарутина до Красного выбыло пятьдесят тысяч больными и отсталыми, то есть число, равное населению большого губернского города. Половина людей выбыла из армии без сражений.
И об этом то периоде кампании, когда войска без сапог и шуб, с неполным провиантом, без водки, по месяцам ночуют в снегу и при пятнадцати градусах мороза; когда дня только семь и восемь часов, а остальное ночь, во время которой не может быть влияния дисциплины; когда, не так как в сраженье, на несколько часов только люди вводятся в область смерти, где уже нет дисциплины, а когда люди по месяцам живут, всякую минуту борясь с смертью от голода и холода; когда в месяц погибает половина армии, – об этом то периоде кампании нам рассказывают историки, как Милорадович должен был сделать фланговый марш туда то, а Тормасов туда то и как Чичагов должен был передвинуться туда то (передвинуться выше колена в снегу), и как тот опрокинул и отрезал, и т. д., и т. д.
Русские, умиравшие наполовину, сделали все, что можно сделать и должно было сделать для достижения достойной народа цели, и не виноваты в том, что другие русские люди, сидевшие в теплых комнатах, предполагали сделать то, что было невозможно.
Все это странное, непонятное теперь противоречие факта с описанием истории происходит только оттого, что историки, писавшие об этом событии, писали историю прекрасных чувств и слов разных генералов, а не историю событий.
Для них кажутся очень занимательны слова Милорадовича, награды, которые получил тот и этот генерал, и их предположения; а вопрос о тех пятидесяти тысячах, которые остались по госпиталям и могилам, даже не интересует их, потому что не подлежит их изучению.
А между тем стоит только отвернуться от изучения рапортов и генеральных планов, а вникнуть в движение тех сотен тысяч людей, принимавших прямое, непосредственное участие в событии, и все, казавшиеся прежде неразрешимыми, вопросы вдруг с необыкновенной легкостью и простотой получают несомненное разрешение.
Цель отрезывания Наполеона с армией никогда не существовала, кроме как в воображении десятка людей. Она не могла существовать, потому что она была бессмысленна, и достижение ее было невозможно.
Цель народа была одна: очистить свою землю от нашествия. Цель эта достигалась, во первых, сама собою, так как французы бежали, и потому следовало только не останавливать это движение. Во вторых, цель эта достигалась действиями народной войны, уничтожавшей французов, и, в третьих, тем, что большая русская армия шла следом за французами, готовая употребить силу в случае остановки движения французов.
Русская армия должна была действовать, как кнут на бегущее животное. И опытный погонщик знал, что самое выгодное держать кнут поднятым, угрожая им, а не по голове стегать бегущее животное.



Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, – сущность его, в его глазах очевидно уничтожается – перестает быть. Но когда умирающее есть человек, и человек любимый – ощущаемый, тогда, кроме ужаса перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая, так же как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.
После смерти князя Андрея Наташа и княжна Марья одинаково чувствовали это. Они, нравственно согнувшись и зажмурившись от грозного, нависшего над ними облака смерти, не смели взглянуть в лицо жизни. Они осторожно берегли свои открытые раны от оскорбительных, болезненных прикосновений. Все: быстро проехавший экипаж по улице, напоминание об обеде, вопрос девушки о платье, которое надо приготовить; еще хуже, слово неискреннего, слабого участия болезненно раздражало рану, казалось оскорблением и нарушало ту необходимую тишину, в которой они обе старались прислушиваться к незамолкшему еще в их воображении страшному, строгому хору, и мешало вглядываться в те таинственные бесконечные дали, которые на мгновение открылись перед ними.
Только вдвоем им было не оскорбительно и не больно. Они мало говорили между собой. Ежели они говорили, то о самых незначительных предметах. И та и другая одинаково избегали упоминания о чем нибудь, имеющем отношение к будущему.
Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.