Львов, Михаил Лаврентьевич

Михаил Лаврентьевич Львов
Дата рождения	1757(1757)
Дата смерти	27 июня 1825(1825-06-27)
Место смерти	Москва
Принадлежность	Россия Россия
Род войск	флот, пехота
Звание	генерал-майор
Командовал	фрегаты «Святой Марк» и «Святой Николай» корабль «Три иерарха» 3-й сводный пеший полк ополчения Калужской губернии
Сражения/войны	Русско-шведская война 1788—1790 Русско-турецкая война 1787—1792 Отечественная война 1812 года
Награды и премии	Орден Святого Владимира 4-й ст. (1789), Орден Святого Георгия 4-й ст. (1790), Золотое оружие «За храбрость» (1792), Орден Святого Владимира 3-й ст. (1812), Орден Святой Анны 2-й ст.

Михаил Лаврентьевич Львов (1757 — 27 июня 1825, Москва) — капитан 1-го ранга, затем генерал-майор флота, участник Отечественной войны 1812 года.

Семья

Представитель брянского рода Львовых. Сын смоленского губернского прокурора Лаврентия Иосифовича. Его братья: Илья, Сергей (1740—1812, генерал от инфантерии, командир Белорусского егерского корпуса), Василий (1741—?, премьер-майор, малоярославецкий уездный предводитель дворянства), Андрей (1751—1823, генерал-лейтенант, тайный советник).

Состоял в браке с Анной Егоровной Замятиной (1765—1826). Из сыновей Андрей был генерал-майором, а Дмитрий — камергером.

Карьера

В 1770 году поступил в Морской кадетский корпус и 2 мая 1775 года произведён в гардемарины. Выпущен из корпуса 21 апреля 1777 года мичманом в Балтийский флот.

В 1778 году командирован в Англию «для усовершенствования в морской практике». По возвращении в Кронштадт весной 1780 года был 21 апреля произведён в лейтенанты. 1 мая 1788 года получил чин капитан-лейтенанта и назначен командиром фрегата «Святой Марк», на котором участвовал в войне со шведами. Отличился в сражении у Гогланда, после чего был переведён в Черноморский флот и определён генеральс-адъютантом к князю Г. А. Потемкину-Таврическому.

7 апреля 1789 года назначен командиром новопостроенного фрегата «Святой Николай», с которым находился при бомбардировке турецкой крепости Гаджибей и при высадке десанта у Аккермана в Днестровском лимане; за отличие в этой кампании награждён орденом св. Владимира 4-й степени с бантом. В 1790 году, состоя в эскадре контр-адмирала Ф. Ф. Ушакова, Львов участвовал в сражениях с турецким флотом в Керченском проливе и у острова Тендра. 15 сентября того же года был награждён орденом св. Георгия 4-й степени (№ 403 по кавалерскому списку Судравского и № 756 по списку Григоровича — Степанова)

За отличную храбрость, оказанную в сражении 28 и 29 августа 790 года, когда Черноморский флот одержал знаменитую победу

В 1791 году Львов находился в сражении у мыса Калиакрия, где был ранен обломками корабельной реи в шею и левое плечо, за это сражение он 1 декабря 1792 года был удостоен золотой шпаги с надписью «За храбрость».

16 декабря 1793 года произведён в капитаны 2-го ранга, 1 января 1796 года получил чин капитана 1-го ранга и переведён в Балтийский флот, где назначен командиром корабля «Три иерарха». 5 апреля 1797 года произведён в капитан-командоры.

19 февраля 1798 года Львов за болезнью от старых ран был уволен в отставку, мундиром и полным пенсионом. В отставке он находился до 19 февраля 1803 года, когда был принят советником в Московскую контрольную экспедицию, 9 декабря 1803 года произведён в генерал-майоры флота. В 1806 году вновь вышел в отставку и проживал в своём имении в Калужской губернии.

В феврале 1807 года назначен тысячным начальником земского войска Калужской губернии. По опубликовании в 1812 году Манифеста о созыве внутреннего ополчения Львов был избран предводителем ополчения Медынского уезда назначен командовать 3-м сводным пешим полком из ополченцев Калужской губернии.

На Львова было возложено несение сторожевой службы на северных границах Калужской губернии и осенью 1812 года он отразил нападения французских фуражиров на деревни Гнездилово, Дулево и на село Пятницкое и истребил несколько мародерских шаек, вторгшихся за линию кордонов в Медынском уезде. Затем он занимался очищением от отставших и бродячих групп неприятеля южных уездов Смоленской губернии, был ранен при занятии Могилёва и за отличие награждён орденом св. Владимира 3-й степени.

По выходе русской армии на границу империи и окончательном изгнании французов Львов оставил войска и уехал в Москву, в июне 1813 года окончательно вышел в отставку. Среди прочих наград Львов имел орден св. Анны 2-й степени с алмазными знаками.

Скончался 27 июня 1825 года в Москве, похоронен на кладбище Донского монастыря.

Источники

• Волков С. В. Генералитет Российской империи. Энциклопедический словарь генералов и адмиралов от Петра I до Николая II. — Т. II. Л—Я. — М., 2009.
• Исмаилов Э. Э. Золотое оружие с надписью «За храбрость». Списки кавалеров 1788—1913. — М., 2007.
• [www.museum.ru/museum/1812/Persons/slovar/sl_l31.html Словарь русских генералов, участников боевых действий против армии Наполеона Бонапарта в 1812—1815 гг.] // Российский архив : Сб. — М., студия «ТРИТЭ» Н. Михалкова, 1996. — Т. VII. — С. 461.
• Степанов В. С., Григорович П. И. В память столетнего юбилея императорского Военного ордена Святого великомученика и Победоносца Георгия. (1769—1869). — СПб., 1869.

Отрывок, характеризующий Львов, Михаил Лаврентьевич

Не успел князь Андрей проводить глазами Пфуля, как в комнату поспешно вошел граф Бенигсен и, кивнув головой Болконскому, не останавливаясь, прошел в кабинет, отдавая какие то приказания своему адъютанту. Государь ехал за ним, и Бенигсен поспешил вперед, чтобы приготовить кое что и успеть встретить государя. Чернышев и князь Андрей вышли на крыльцо. Государь с усталым видом слезал с лошади. Маркиз Паулучи что то говорил государю. Государь, склонив голову налево, с недовольным видом слушал Паулучи, говорившего с особенным жаром. Государь тронулся вперед, видимо, желая окончить разговор, но раскрасневшийся, взволнованный итальянец, забывая приличия, шел за ним, продолжая говорить:
– Quant a celui qui a conseille ce camp, le camp de Drissa, [Что же касается того, кто присоветовал Дрисский лагерь,] – говорил Паулучи, в то время как государь, входя на ступеньки и заметив князя Андрея, вглядывался в незнакомое ему лицо.
– Quant a celui. Sire, – продолжал Паулучи с отчаянностью, как будто не в силах удержаться, – qui a conseille le camp de Drissa, je ne vois pas d'autre alternative que la maison jaune ou le gibet. [Что же касается, государь, до того человека, который присоветовал лагерь при Дрисее, то для него, по моему мнению, есть только два места: желтый дом или виселица.] – Не дослушав и как будто не слыхав слов итальянца, государь, узнав Болконского, милостиво обратился к нему:
– Очень рад тебя видеть, пройди туда, где они собрались, и подожди меня. – Государь прошел в кабинет. За ним прошел князь Петр Михайлович Волконский, барон Штейн, и за ними затворились двери. Князь Андрей, пользуясь разрешением государя, прошел с Паулучи, которого он знал еще в Турции, в гостиную, где собрался совет.
Князь Петр Михайлович Волконский занимал должность как бы начальника штаба государя. Волконский вышел из кабинета и, принеся в гостиную карты и разложив их на столе, передал вопросы, на которые он желал слышать мнение собранных господ. Дело было в том, что в ночь было получено известие (впоследствии оказавшееся ложным) о движении французов в обход Дрисского лагеря.
Первый начал говорить генерал Армфельд, неожиданно, во избежание представившегося затруднения, предложив совершенно новую, ничем (кроме как желанием показать, что он тоже может иметь мнение) не объяснимую позицию в стороне от Петербургской и Московской дорог, на которой, по его мнению, армия должна была, соединившись, ожидать неприятеля. Видно было, что этот план давно был составлен Армфельдом и что он теперь изложил его не столько с целью отвечать на предлагаемые вопросы, на которые план этот не отвечал, сколько с целью воспользоваться случаем высказать его. Это было одно из миллионов предположений, которые так же основательно, как и другие, можно было делать, не имея понятия о том, какой характер примет война. Некоторые оспаривали его мнение, некоторые защищали его. Молодой полковник Толь горячее других оспаривал мнение шведского генерала и во время спора достал из бокового кармана исписанную тетрадь, которую он попросил позволения прочесть. В пространно составленной записке Толь предлагал другой – совершенно противный и плану Армфельда и плану Пфуля – план кампании. Паулучи, возражая Толю, предложил план движения вперед и атаки, которая одна, по его словам, могла вывести нас из неизвестности и западни, как он называл Дрисский лагерь, в которой мы находились. Пфуль во время этих споров и его переводчик Вольцоген (его мост в придворном отношении) молчали. Пфуль только презрительно фыркал и отворачивался, показывая, что он никогда не унизится до возражения против того вздора, который он теперь слышит. Но когда князь Волконский, руководивший прениями, вызвал его на изложение своего мнения, он только сказал:
– Что же меня спрашивать? Генерал Армфельд предложил прекрасную позицию с открытым тылом. Или атаку von diesem italienischen Herrn, sehr schon! [этого итальянского господина, очень хорошо! (нем.) ] Или отступление. Auch gut. [Тоже хорошо (нем.) ] Что ж меня спрашивать? – сказал он. – Ведь вы сами знаете все лучше меня. – Но когда Волконский, нахмурившись, сказал, что он спрашивает его мнение от имени государя, то Пфуль встал и, вдруг одушевившись, начал говорить:
– Все испортили, все спутали, все хотели знать лучше меня, а теперь пришли ко мне: как поправить? Нечего поправлять. Надо исполнять все в точности по основаниям, изложенным мною, – говорил он, стуча костлявыми пальцами по столу. – В чем затруднение? Вздор, Kinder spiel. [детские игрушки (нем.) ] – Он подошел к карте и стал быстро говорить, тыкая сухим пальцем по карте и доказывая, что никакая случайность не может изменить целесообразности Дрисского лагеря, что все предвидено и что ежели неприятель действительно пойдет в обход, то неприятель должен быть неминуемо уничтожен.
Паулучи, не знавший по немецки, стал спрашивать его по французски. Вольцоген подошел на помощь своему принципалу, плохо говорившему по французски, и стал переводить его слова, едва поспевая за Пфулем, который быстро доказывал, что все, все, не только то, что случилось, но все, что только могло случиться, все было предвидено в его плане, и что ежели теперь были затруднения, то вся вина была только в том, что не в точности все исполнено. Он беспрестанно иронически смеялся, доказывал и, наконец, презрительно бросил доказывать, как бросает математик поверять различными способами раз доказанную верность задачи. Вольцоген заменил его, продолжая излагать по французски его мысли и изредка говоря Пфулю: «Nicht wahr, Exellenz?» [Не правда ли, ваше превосходительство? (нем.) ] Пфуль, как в бою разгоряченный человек бьет по своим, сердито кричал на Вольцогена:
– Nun ja, was soll denn da noch expliziert werden? [Ну да, что еще тут толковать? (нем.) ] – Паулучи и Мишо в два голоса нападали на Вольцогена по французски. Армфельд по немецки обращался к Пфулю. Толь по русски объяснял князю Волконскому. Князь Андрей молча слушал и наблюдал.
Из всех этих лиц более всех возбуждал участие в князе Андрее озлобленный, решительный и бестолково самоуверенный Пфуль. Он один из всех здесь присутствовавших лиц, очевидно, ничего не желал для себя, ни к кому не питал вражды, а желал только одного – приведения в действие плана, составленного по теории, выведенной им годами трудов. Он был смешон, был неприятен своей ироничностью, но вместе с тем он внушал невольное уважение своей беспредельной преданностью идее. Кроме того, во всех речах всех говоривших была, за исключением Пфуля, одна общая черта, которой не было на военном совете в 1805 м году, – это был теперь хотя и скрываемый, но панический страх перед гением Наполеона, страх, который высказывался в каждом возражении. Предполагали для Наполеона всё возможным, ждали его со всех сторон и его страшным именем разрушали предположения один другого. Один Пфуль, казалось, и его, Наполеона, считал таким же варваром, как и всех оппонентов своей теории. Но, кроме чувства уважения, Пфуль внушал князю Андрею и чувство жалости. По тому тону, с которым с ним обращались придворные, по тому, что позволил себе сказать Паулучи императору, но главное по некоторой отчаянности выражении самого Пфуля, видно было, что другие знали и он сам чувствовал, что падение его близко. И, несмотря на свою самоуверенность и немецкую ворчливую ироничность, он был жалок с своими приглаженными волосами на височках и торчавшими на затылке кисточками. Он, видимо, хотя и скрывал это под видом раздражения и презрения, он был в отчаянии оттого, что единственный теперь случай проверить на огромном опыте и доказать всему миру верность своей теории ускользал от него.