Львов, Алексей Фёдорович

Алексей Фёдорович Львов
Основная информация
Дата рождения	25 мая (5 июня) 1798(1798-06-05)
Место рождения	Ревель
Дата смерти	16 декабря (28 декабря) 1870(1870-12-28) (72 года)
Место смерти	Романь, Каунасский район, Литва
Страна	Российская империя
Профессии	исполнитель, композитор, дирижёр, музыкальный писатель, общественный деятель
Инструменты	скрипка
Награды

Алексе́й Фёдорович Львов (рус. дореф. Алексѣй Ѳеодоровичъ Львовъ; 25 мая [5 июня] 1798, Ревель — 16 [28] декабря 1870, Романь) — русский скрипач-виртуоз, композитор, дирижёр, музыкальный писатель и общественный деятель. Руководитель Придворной певческой капеллы в 1837-1861 годах. Создатель музыки гимна «Боже, Царя храни!» (1833) и других сочинений.

Биография

Родился 25 мая 1798 года в Ревеле (ныне — Таллин) в семье известного русского музыкального деятеля Фёдора Петровича Львова. Двоюродный племянник архитектора Н. А. Львова. Сестра — писательница М. Ф. Ростовская. Получил в семье хорошее музыкальное воспитание. В семилетнем возрасте играл на скрипке в домашних концертах, обучался у многих педагогов, в том числе у Ф. Бёма, уроки композиции брал у И. Г. Миллера.

В 1816 году окончил Институт корпуса инженеров путей сообщения с производством в чин прапорщика и по исполнении практических занятий в институте 26 октября того же года был произведен в чин подпоручика. 9 июня 1818 года произведен в поручики и откомандирован к работам по военным поселениям. Работал в аракчеевских военных поселениях инженером-путейцем, не оставляя занятий на скрипке. Заслужив благосклонность начальства, в 1821 году был произведен в чин капитана и пожалован орденом Св. Владимира IV степени. В следующем году назначен старшим адъютантом в штаб военных поселений, во время службы в котором дважды был пожалован бриллиантовыми перстнями.

3 февраля 1826 года был уволен в отставку с производством в чин майора, но уже в ноябре того же года вернулся на службу с назначением старшим адъютантом штаба отдельного корпуса жандармов.

Во время русско-турецкой войны участвовал в сражениях под Шумлою, а также при осаде Варны и взятии её, за что награждён бантом к ордену Св. Владимира IV степени и орденом Св. Анны II степени. 23 марта 1833 года зачислен в Кавалергардский полк с переименованием в чин ротмистра и с оставлением в занимаемой им должности.

В 1833 году получил известность как автор музыки нового русского национального гимна. За создание гимна государь пожаловал автору золотую, осыпанную бриллиантами табакерку с собственным портретом, а 11 апреля 1834 года назначил своим флигель-адъютантом.

1835 — в доме Львова проходят еженедельные квартетные собрания, возглавляемый им струнный квартет получил широкую известность. Славились и симфонические концерты, устраивавшиеся Львовым, ставшие основой созданного им «Концертного общества» (1850). 1 января 1836 года произведен в чин полковника.

В 1837-1861 годах Львов был директором Придворной певческой капеллы. В этот период повысился художественный уровень исполнения хора Капеллы (в 1837-1839 годах её капельмейстером был Глинка), при ней были учреждены в 1839 году инструментальные классы, издан употребляемый православной церковью полный круг песнопений (знаменного распева) в 4-голосной гармонизации (выполненной впервые под руководством Львова); в связи с этой работой Львов написал трактат «О свободном или несимметричном ритме».

10 октября 1843 года произведен в чин генерал-майора, а в декабре 1853 года был произведен в тайные советники и назначен гофмейстером. В апреле 1855 года назначен сенатором с оставлением директором придворной капеллы и в 1859 году был награждён орденом Св. Владимира II степени. В июне 1861 года уволен от должности директора придворной капеллы, а в следующем году назначен обер-гофмейстером.

Умер А. Ф. Львов 16 декабря 1870 года в имении Романь близ Ковны. Похоронен в Пожайском православном монастыре под Каунасом.

Творчество

Львов — крупный представитель русского скрипичного искусства 1-й половины XIX века. Не имея возможности (из-за своего служебного положения) выступать в публичных концертах, он, музицируя в кружках, салонах, на благотворительных вечерах, прославился как замечательный виртуоз. Лишь во время путешествий за границей Львов выступал перед широкой аудиторией. Здесь у него завязались дружеские отношения с Ф. Мендельсоном, Дж. Мейербером, Г. Спонтини, Р. Шуманом, высоко ценившим исполнительское мастерство Львова — солиста и ансамблиста. Последователь классической школы, Львов изложил основные начала скрипичной игры в брошюре, к которым приложил собственные «24 каприса», не утерявших до сих пор художественно-педагогического значения.

Композиторское творчество Львова эклектично. Традиции русской музыкальной культуры сочетаются с сильным итальянским и, особенно, с немецким влияниями.

Духовные композиции Львова в стиле партесного пения имеют немецкий оттенок, что вызвало у многих композиторов в то время недоумениe. М. И. Глинка и князь В. Ф. Одоевский на основе своих исследований показали, что используемые Львовым приёмы гармонизации противоречат древней русской традиции церковного пения.

Основные музыкальные произведения

• музыка государственного гимна Российской империи «Боже, Царя храни!»;
• сочинения для церкви «Иже херувимы», «Вечери Твоея тайныя», и пр.;
• опера «Бианка и Гвальтьеро», 1844;
• опера «Ундина» (1847);
• небольшие оперы «Русский мужичок» и «Варвара»;
• концерт для скрипки с оркестром;
• 24 каприса для скрипки соло;
• обработка оратории Stabat mater Перголези для солистов, хора и оркестра (в оригинале без хора).

Статьи

• «О свободном и несимметричном ритме», 1858;
• «Советы начинающему играть на скрипке с 24 музыкальными примерами» (совместно с В. Ф. Одоевским), 1859.

Литература

• [vivaldi.nlr.ru/bx000010276/view#page=322 Львов 2. Алексей Федорович] // Список генералам по старшинству. Исправлено по 21 декабря. — СПб.: Военная типография, 1852. — С. 297.
• Столыпин Д. [vivaldi.nlr.ru/pm000020455/view#page=50 Алексей Федорович Львов, † 16 декабря. (Биографический очерк)] // Всемирная иллюстрация : журнал. — 1871. — Т. 5, № 107. — С. 47—48.
• Столыпин Д. [vivaldi.nlr.ru/pm000020455/view#page=61 Алексей Федорович Львов, † 16 декабря. (Окончание)] // Всемирная иллюстрация : журнал. — 1871. — Т. 5, № 108. — С. 58—59.

Ссылки

• На Викискладе есть медиафайлы по теме Львов, Алексей Фёдорович
• [www.rusflag.ru/anth/dr1833.htm Гимн Российской империи («Боже, Царя храни!»)]
• [rusk.ru/newsdata.php?idar=726994 В Таллине состоялся концерт в память автора гимна «Боже, Царя храни!» А. Ф. Львова]

Отрывок, характеризующий Львов, Алексей Фёдорович

Когда посланный вперед гайдук, чтобы узнать в Ярославле, где стоят Ростовы и в каком положении находится князь Андрей, встретил у заставы большую въезжавшую карету, он ужаснулся, увидав страшно бледное лицо княжны, которое высунулось ему из окна.
– Все узнал, ваше сиятельство: ростовские стоят на площади, в доме купца Бронникова. Недалече, над самой над Волгой, – сказал гайдук.
Княжна Марья испуганно вопросительно смотрела на его лицо, не понимая того, что он говорил ей, не понимая, почему он не отвечал на главный вопрос: что брат? M lle Bourienne сделала этот вопрос за княжну Марью.
– Что князь? – спросила она.
– Их сиятельство с ними в том же доме стоят.
«Стало быть, он жив», – подумала княжна и тихо спросила: что он?
– Люди сказывали, все в том же положении.
Что значило «все в том же положении», княжна не стала спрашивать и мельком только, незаметно взглянув на семилетнего Николушку, сидевшего перед нею и радовавшегося на город, опустила голову и не поднимала ее до тех пор, пока тяжелая карета, гремя, трясясь и колыхаясь, не остановилась где то. Загремели откидываемые подножки.
Отворились дверцы. Слева была вода – река большая, справа было крыльцо; на крыльце были люди, прислуга и какая то румяная, с большой черной косой, девушка, которая неприятно притворно улыбалась, как показалось княжне Марье (это была Соня). Княжна взбежала по лестнице, притворно улыбавшаяся девушка сказала: – Сюда, сюда! – и княжна очутилась в передней перед старой женщиной с восточным типом лица, которая с растроганным выражением быстро шла ей навстречу. Это была графиня. Она обняла княжну Марью и стала целовать ее.
– Mon enfant! – проговорила она, – je vous aime et vous connais depuis longtemps. [Дитя мое! я вас люблю и знаю давно.]
Несмотря на все свое волнение, княжна Марья поняла, что это была графиня и что надо было ей сказать что нибудь. Она, сама не зная как, проговорила какие то учтивые французские слова, в том же тоне, в котором были те, которые ей говорили, и спросила: что он?
– Доктор говорит, что нет опасности, – сказала графиня, но в то время, как она говорила это, она со вздохом подняла глаза кверху, и в этом жесте было выражение, противоречащее ее словам.
– Где он? Можно его видеть, можно? – спросила княжна.
– Сейчас, княжна, сейчас, мой дружок. Это его сын? – сказала она, обращаясь к Николушке, который входил с Десалем. – Мы все поместимся, дом большой. О, какой прелестный мальчик!
Графиня ввела княжну в гостиную. Соня разговаривала с m lle Bourienne. Графиня ласкала мальчика. Старый граф вошел в комнату, приветствуя княжну. Старый граф чрезвычайно переменился с тех пор, как его последний раз видела княжна. Тогда он был бойкий, веселый, самоуверенный старичок, теперь он казался жалким, затерянным человеком. Он, говоря с княжной, беспрестанно оглядывался, как бы спрашивая у всех, то ли он делает, что надобно. После разорения Москвы и его имения, выбитый из привычной колеи, он, видимо, потерял сознание своего значения и чувствовал, что ему уже нет места в жизни.
Несмотря на то волнение, в котором она находилась, несмотря на одно желание поскорее увидать брата и на досаду за то, что в эту минуту, когда ей одного хочется – увидать его, – ее занимают и притворно хвалят ее племянника, княжна замечала все, что делалось вокруг нее, и чувствовала необходимость на время подчиниться этому новому порядку, в который она вступала. Она знала, что все это необходимо, и ей было это трудно, но она не досадовала на них.
– Это моя племянница, – сказал граф, представляя Соню, – вы не знаете ее, княжна?
Княжна повернулась к ней и, стараясь затушить поднявшееся в ее душе враждебное чувство к этой девушке, поцеловала ее. Но ей становилось тяжело оттого, что настроение всех окружающих было так далеко от того, что было в ее душе.
– Где он? – спросила она еще раз, обращаясь ко всем.
– Он внизу, Наташа с ним, – отвечала Соня, краснея. – Пошли узнать. Вы, я думаю, устали, княжна?
У княжны выступили на глаза слезы досады. Она отвернулась и хотела опять спросить у графини, где пройти к нему, как в дверях послышались легкие, стремительные, как будто веселые шаги. Княжна оглянулась и увидела почти вбегающую Наташу, ту Наташу, которая в то давнишнее свидание в Москве так не понравилась ей.
Но не успела княжна взглянуть на лицо этой Наташи, как она поняла, что это был ее искренний товарищ по горю, и потому ее друг. Она бросилась ей навстречу и, обняв ее, заплакала на ее плече.
Как только Наташа, сидевшая у изголовья князя Андрея, узнала о приезде княжны Марьи, она тихо вышла из его комнаты теми быстрыми, как показалось княжне Марье, как будто веселыми шагами и побежала к ней.
На взволнованном лице ее, когда она вбежала в комнату, было только одно выражение – выражение любви, беспредельной любви к нему, к ней, ко всему тому, что было близко любимому человеку, выраженье жалости, страданья за других и страстного желанья отдать себя всю для того, чтобы помочь им. Видно было, что в эту минуту ни одной мысли о себе, о своих отношениях к нему не было в душе Наташи.
Чуткая княжна Марья с первого взгляда на лицо Наташи поняла все это и с горестным наслаждением плакала на ее плече.
– Пойдемте, пойдемте к нему, Мари, – проговорила Наташа, отводя ее в другую комнату.
Княжна Марья подняла лицо, отерла глаза и обратилась к Наташе. Она чувствовала, что от нее она все поймет и узнает.
– Что… – начала она вопрос, но вдруг остановилась. Она почувствовала, что словами нельзя ни спросить, ни ответить. Лицо и глаза Наташи должны были сказать все яснее и глубже.
Наташа смотрела на нее, но, казалось, была в страхе и сомнении – сказать или не сказать все то, что она знала; она как будто почувствовала, что перед этими лучистыми глазами, проникавшими в самую глубь ее сердца, нельзя не сказать всю, всю истину, какою она ее видела. Губа Наташи вдруг дрогнула, уродливые морщины образовались вокруг ее рта, и она, зарыдав, закрыла лицо руками.
Княжна Марья поняла все.
Но она все таки надеялась и спросила словами, в которые она не верила:
– Но как его рана? Вообще в каком он положении?
– Вы, вы… увидите, – только могла сказать Наташа.
Они посидели несколько времени внизу подле его комнаты, с тем чтобы перестать плакать и войти к нему с спокойными лицами.
– Как шла вся болезнь? Давно ли ему стало хуже? Когда это случилось? – спрашивала княжна Марья.
Наташа рассказывала, что первое время была опасность от горячечного состояния и от страданий, но в Троице это прошло, и доктор боялся одного – антонова огня. Но и эта опасность миновалась. Когда приехали в Ярославль, рана стала гноиться (Наташа знала все, что касалось нагноения и т. п.), и доктор говорил, что нагноение может пойти правильно. Сделалась лихорадка. Доктор говорил, что лихорадка эта не так опасна.
– Но два дня тому назад, – начала Наташа, – вдруг это сделалось… – Она удержала рыданья. – Я не знаю отчего, но вы увидите, какой он стал.
– Ослабел? похудел?.. – спрашивала княжна.
– Нет, не то, но хуже. Вы увидите. Ах, Мари, Мари, он слишком хорош, он не может, не может жить… потому что…


Когда Наташа привычным движением отворила его дверь, пропуская вперед себя княжну, княжна Марья чувствовала уже в горле своем готовые рыданья. Сколько она ни готовилась, ни старалась успокоиться, она знала, что не в силах будет без слез увидать его.
Княжна Марья понимала то, что разумела Наташа словами: сним случилось это два дня тому назад. Она понимала, что это означало то, что он вдруг смягчился, и что смягчение, умиление эти были признаками смерти. Она, подходя к двери, уже видела в воображении своем то лицо Андрюши, которое она знала с детства, нежное, кроткое, умиленное, которое так редко бывало у него и потому так сильно всегда на нее действовало. Она знала, что он скажет ей тихие, нежные слова, как те, которые сказал ей отец перед смертью, и что она не вынесет этого и разрыдается над ним. Но, рано ли, поздно ли, это должно было быть, и она вошла в комнату. Рыдания все ближе и ближе подступали ей к горлу, в то время как она своими близорукими глазами яснее и яснее различала его форму и отыскивала его черты, и вот она увидала его лицо и встретилась с ним взглядом.
Он лежал на диване, обложенный подушками, в меховом беличьем халате. Он был худ и бледен. Одна худая, прозрачно белая рука его держала платок, другою он, тихими движениями пальцев, трогал тонкие отросшие усы. Глаза его смотрели на входивших.