Львов, Андрей Лаврентьевич

Андрей Лаврентьевич Львов
Сенатор
Калужский губернатор
10.10.1802 — 22.01.1811
Предшественник:	Дмитрий Ардалионович Лопухин
Преемник:	Павел Никитович Каверин
Тамбовский губернатор
27.05.1801 — 09.10.1802
Предшественник:	Иван Петрович Бахметев
Преемник:	Александр Борисович Палицын
Нижегородский губернатор
1797 — 1798
Предшественник:	губерния преобразована из наместничества
Преемник:	Егор Фёдорович Кудрявцев
Правитель Нижегородского наместничества
1796 — 1797
Предшественник:	Иван Саввинович Белавин
Преемник:	наместничество преобразовано в губернию
Рождение:	29 ноября 1751(1751-11-29)
Смерть:	17 марта 1823(1823-03-17) (71 год) Москва
Род:	Львовы
Отец:	Лаврентий Иосифович Львов
Военная служба
Принадлежность:	Российская империя Российская империя
Род войск:	инфантерия
Звание:	генерал-майор
Сражения:	Война с Барской конфедерацией Русско-турецкая война 1768—1774 Русско-турецкая война 1787—1792 Польская кампания 1794 Отечественная война 1812 года
Награды:	Крест «За взятие Измаила» Золотое оружие «За храбрость»

Андрей Лаврентьевич Львов (1751—1823) — генерал-майор, тайный советник, сенатор, глава Нижегородской, Тамбовской и Калужской губерний.

Биография

Сын смоленского губернского прокурора Лаврентия Иосифовича Львова, из брянских Львовых. Его братья: Илья, Сергей (1740—1812, генерал от инфантерии, командир Белорусского егерского корпуса), Василий (малоярославецкий предводитель дворянства), Михаил (1757—1825, генерал-майор флота).

Образование получил в Сухопутном шляхетном кадетском корпусе, из которого выпущен 26 февраля 1770 года подпоручиком в лейб-гвардии Измайловский полк. В 1772 году в качестве волонтёра находился в дивизии А. В. Суворова и сражался в Польше с конфедератами, за отличие получил чин поручика.

В 1773 году перешёл секунд-майором в Бахмутский гусарский полк и принимал участие в делах с турками на Дунае, в 1775 году находился при занятии Крыма.

В 1784 году произведён в подполковники и переведён в Константиноградский легкоконный полк, с которым принял участие в русско-турецкой войне. 14 апреля 1789 года был награждён орденом св. Георгия 4-й степени (№ 277 по кавалерскому списку Судравского и № 593 по списку Григоровича — Степанова)

За отличную храбрость, оказанную при атаке крепости Очакова.

В 1789 году Львов находился при осаде Аккермана и Бендер и 2 декабря того же года получил чин полковника. В 1790 году при штурме крепости Измаила командовал колонной, направленной к Бросским воротам вдоль берега Дуная. Был ранен в голову и левое плечо, 3 марта 1791 года за отличие при штурме произведён в бригадиры. В кампании следующего года Львов сражался с турками под Бабадагом и Мачином и был пожалован золотой саблей с надписью «За храбрость». В 1792 году находился в отряде, сопровождавшем в Константинополь русское посольство во главе с М. И. Кутузовым, направленное в для заключения Ясского мира.

В 1794 году Львов сражался в Польше с повстанцами Костюшко, отличился в сражении при Кобылке, где был контужен ядром в правое бедро, за отличие получил орден Св. Владимира 3-й степени.

В 1797—1798 годах Нижегородский губернатор (по другим данным 6 апреля 1797 г. произведен в генерал-майоры и назначен шефом Киевского кирасирского полка). 30 сентября 1798 года Львов вышел в отставку по болезни и был принят ко Двору с чином шталмейстера, также он был награждён орденом Св. Иоанна Иерусалимского.

В 1801—1802 годах Тамбовский, в 1802—1811 годах Калужский губернатор. В 1804 году Львов перешёл на службу в Московскую комиссариатскую контору и в марте 1805 года получил чин тайного советника. В декабре 1806 года участвовал в формировании Московской земской милиции. С 1807 года был присутствовующим в Московских департаментах Сената.

По опубликовании в 1812 году Манифеста о созыве внутреннего ополчения Львов 21 июля был избран предводителем ополчения Калужской губернии. Сражался с французами в Боровском и Малоярославецском уездах, был в сражении под Вязьмой и среди первых вошёл в очищенные от сильного неприятельского гарнизона Ельню, Монастырщину и Мстиславль. При освобождении Могилёва был тяжело ранен в правый бок пулей навылет и отправлен на лечение в Рославльский госпиталь, награждён орденом Св. Владимира 2-й степени. После излечения в мае 1813 года вышел в отставку и вернулся в Москву, где продолжил исполнять свои обязанности по службе в Сенате.

Скончался 17 марта 1823 года в Москве, похоронен на территории Новодевичьего монастыря.

Награды

• Орден Святого Георгия 4-й ст. (1789)
• Крест «За взятие Измаила» (1790)
• Золотое оружие «За храбрость» (1791)
• Орден Святого Владимира 3-й ст. (1794)
• Орден Святого Иоанна Иерусалимского (1797)
• Орден Святой Анны 1-й ст. с алмазами
• Орден Святого Владимира 2-й ст. (1812)

Источники

• Волков С. В. Генералитет Российской империи. Энциклопедический словарь генералов и адмиралов от Петра I до Николая II. Том II. Л—Я. М., 2009
• [www.museum.ru/museum/1812/Persons/slovar/sl_l30.html Словарь русских генералов, участников боевых действий против армии Наполеона Бонапарта в 1812—1815 гг.] // Российский архив : Сб. — М., студия «ТРИТЭ» Н. Михалкова, 1996. — Т. VII. — С. 459—460.
• Степанов В. С., Григорович П. И. В память столетнего юбилея императорского Военного ордена Святого великомученика и Победоносца Георгия. (1769—1869). СПб., 1869

Отрывок, характеризующий Львов, Андрей Лаврентьевич

Мушкатерский полк, вышедший из Тарутина в числе трех тысяч, теперь, в числе девятисот человек, пришел одним из первых на назначенное место ночлега, в деревне на большой дороге. Квартиргеры, встретившие полк, объявили, что все избы заняты больными и мертвыми французами, кавалеристами и штабами. Была только одна изба для полкового командира.
Полковой командир подъехал к своей избе. Полк прошел деревню и у крайних изб на дороге поставил ружья в козлы.
Как огромное, многочленное животное, полк принялся за работу устройства своего логовища и пищи. Одна часть солдат разбрелась, по колено в снегу, в березовый лес, бывший вправо от деревни, и тотчас же послышались в лесу стук топоров, тесаков, треск ломающихся сучьев и веселые голоса; другая часть возилась около центра полковых повозок и лошадей, поставленных в кучку, доставая котлы, сухари и задавая корм лошадям; третья часть рассыпалась в деревне, устраивая помещения штабным, выбирая мертвые тела французов, лежавшие по избам, и растаскивая доски, сухие дрова и солому с крыш для костров и плетни для защиты.
Человек пятнадцать солдат за избами, с края деревни, с веселым криком раскачивали высокий плетень сарая, с которого снята уже была крыша.
– Ну, ну, разом, налегни! – кричали голоса, и в темноте ночи раскачивалось с морозным треском огромное, запорошенное снегом полотно плетня. Чаще и чаще трещали нижние колья, и, наконец, плетень завалился вместе с солдатами, напиравшими на него. Послышался громкий грубо радостный крик и хохот.
– Берись по двое! рочаг подавай сюда! вот так то. Куда лезешь то?
– Ну, разом… Да стой, ребята!.. С накрика!
Все замолкли, и негромкий, бархатно приятный голос запел песню. В конце третьей строфы, враз с окончанием последнего звука, двадцать голосов дружно вскрикнули: «Уууу! Идет! Разом! Навались, детки!..» Но, несмотря на дружные усилия, плетень мало тронулся, и в установившемся молчании слышалось тяжелое пыхтенье.
– Эй вы, шестой роты! Черти, дьяволы! Подсоби… тоже мы пригодимся.
Шестой роты человек двадцать, шедшие в деревню, присоединились к тащившим; и плетень, саженей в пять длины и в сажень ширины, изогнувшись, надавя и режа плечи пыхтевших солдат, двинулся вперед по улице деревни.
– Иди, что ли… Падай, эка… Чего стал? То то… Веселые, безобразные ругательства не замолкали.
– Вы чего? – вдруг послышался начальственный голос солдата, набежавшего на несущих.
– Господа тут; в избе сам анарал, а вы, черти, дьяволы, матершинники. Я вас! – крикнул фельдфебель и с размаху ударил в спину первого подвернувшегося солдата. – Разве тихо нельзя?
Солдаты замолкли. Солдат, которого ударил фельдфебель, стал, покряхтывая, обтирать лицо, которое он в кровь разодрал, наткнувшись на плетень.
– Вишь, черт, дерется как! Аж всю морду раскровянил, – сказал он робким шепотом, когда отошел фельдфебель.
– Али не любишь? – сказал смеющийся голос; и, умеряя звуки голосов, солдаты пошли дальше. Выбравшись за деревню, они опять заговорили так же громко, пересыпая разговор теми же бесцельными ругательствами.
В избе, мимо которой проходили солдаты, собралось высшее начальство, и за чаем шел оживленный разговор о прошедшем дне и предполагаемых маневрах будущего. Предполагалось сделать фланговый марш влево, отрезать вице короля и захватить его.
Когда солдаты притащили плетень, уже с разных сторон разгорались костры кухонь. Трещали дрова, таял снег, и черные тени солдат туда и сюда сновали по всему занятому, притоптанному в снегу, пространству.
Топоры, тесаки работали со всех сторон. Все делалось без всякого приказания. Тащились дрова про запас ночи, пригораживались шалашики начальству, варились котелки, справлялись ружья и амуниция.
Притащенный плетень осьмою ротой поставлен полукругом со стороны севера, подперт сошками, и перед ним разложен костер. Пробили зарю, сделали расчет, поужинали и разместились на ночь у костров – кто чиня обувь, кто куря трубку, кто, донага раздетый, выпаривая вшей.


Казалось бы, что в тех, почти невообразимо тяжелых условиях существования, в которых находились в то время русские солдаты, – без теплых сапог, без полушубков, без крыши над головой, в снегу при 18° мороза, без полного даже количества провианта, не всегда поспевавшего за армией, – казалось, солдаты должны бы были представлять самое печальное и унылое зрелище.
Напротив, никогда, в самых лучших материальных условиях, войско не представляло более веселого, оживленного зрелища. Это происходило оттого, что каждый день выбрасывалось из войска все то, что начинало унывать или слабеть. Все, что было физически и нравственно слабого, давно уже осталось назади: оставался один цвет войска – по силе духа и тела.
К осьмой роте, пригородившей плетень, собралось больше всего народа. Два фельдфебеля присели к ним, и костер их пылал ярче других. Они требовали за право сиденья под плетнем приношения дров.
– Эй, Макеев, что ж ты …. запропал или тебя волки съели? Неси дров то, – кричал один краснорожий рыжий солдат, щурившийся и мигавший от дыма, но не отодвигавшийся от огня. – Поди хоть ты, ворона, неси дров, – обратился этот солдат к другому. Рыжий был не унтер офицер и не ефрейтор, но был здоровый солдат, и потому повелевал теми, которые были слабее его. Худенький, маленький, с вострым носиком солдат, которого назвали вороной, покорно встал и пошел было исполнять приказание, но в это время в свет костра вступила уже тонкая красивая фигура молодого солдата, несшего беремя дров.
– Давай сюда. Во важно то!
Дрова наломали, надавили, поддули ртами и полами шинелей, и пламя зашипело и затрещало. Солдаты, придвинувшись, закурили трубки. Молодой, красивый солдат, который притащил дрова, подперся руками в бока и стал быстро и ловко топотать озябшими ногами на месте.
– Ах, маменька, холодная роса, да хороша, да в мушкатера… – припевал он, как будто икая на каждом слоге песни.
– Эй, подметки отлетят! – крикнул рыжий, заметив, что у плясуна болталась подметка. – Экой яд плясать!
Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…