Льюис, Клайв Стейплз

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Клайв Стейплз Льюис
Clive Staples Lewis

Клайв Стэйплз Льюис (1947 год, фото Артура Стронга)
Имя при рождении:

Clive Staples Lewis

Место рождения:

Белфаст, Северная Ирландия, Британская империя

Род деятельности:

Писатель, филолог, мыслитель, богослов, сказочник

Годы творчества:

1919 — 1963

Жанр:

фэнтези, научная фантастика, христианская апологетика

Премии:

Медаль Карнеги

[www.lib.ru/LEWISCL/ Произведения на сайте Lib.ru]

Клайв Стейплз Лью́ис (англ. Clive Staples Lewis; 29 ноября 1898, Белфаст, Северная Ирландия, Британская Империя — 22 ноября 1963, Оксфорд, Англия) — британский ирландский писатель, поэт, преподаватель, учёный и богослов. Наиболее известен своими произведениями в жанре фэнтези, среди которых «Письма Баламута», «Хроники Нарнии», «Космическая трилогия», а также книгами по христианской апологетике, такими как «Просто христианство», «Чудо», «Страдание». Льюис был близким другом другого известного писателя — Дж. Р. Р. Толкина. Они оба учились в Оксфорде на факультете английского языка и литературы и были активными членами литературной группы, известной под названием «Инклинги». Льюис был крещён при рождении в англиканской церкви в Ирландии, но в подростковом возрасте утратил интерес к религии. Благодаря своему другу Дж. Р. Р. Толкину Льюис в возрасте 32 лет возвращается в англиканскую церковь (тот, будучи католиком, надеялся, что друг примет католицизм)[1]. Вера оказала сильное влияние на его литературные произведения, а радиопередачи на христианскую тематику во время Второй мировой войны принесли Льюису всемирное признание.

В 1956 он женился на американской писательнице Джой Дэвидмен. Она умерла от рака четыре года спустя в возрасте 45 лет. Льюис умер 22 ноября 1963 года от почечной недостаточности, не дожив одну неделю до своего 65-летия. Средства массовой информации практически не упоминали о его смерти, так как он и его приятель, британский автор Олдос Хаксли, умерли в тот же день, в который был убит президент США Джон Кеннеди. В 2013 году, в дату 50-летия его смерти, в его честь был установлен мемориал в Уголке Поэтов в Вестминстерском аббатстве.

Работы Льюиса переведены более чем на 30 языков, проданы миллионы копий. Книги, составляющие цикл «Хроники Нарнии» известны более всех остальных и популяризированы средствами массовой информации, легли в основу нескольких художественных фильмов. Его работы стали всеобщим достоянием в странах, где копирайт снимается после 50-лет со смерти автора, например, Канаде.





Биография

Детство

Клайв Степлз Льюис родился 29 ноября 1898 года в Белфасте, Северная Ирландия. Его отцом был Альберт Джеймс Льюис (1863—1929), адвокат, чей отец, Ричард, приехал в Ирландию из Уэльса в середине XIX века. Его мать, Флоренция Августа Льюис (в девичестве Гамильтон) известная как Флора, была дочерью священника англиканской церкви Ирландии. Также у него был старший брат — Уоррен Гамильтон Льюис. Когда Льюису было четыре года, его собаку по кличке Джекси сбила машина, и он заявил, что теперь его зовут Джекси. Он перестал отзываться на какие-либо другие имена, хотя позже примирился с именем Джек — именно так его называли друзья и члены семьи всю оставшуюся жизнь. Когда ему было семь лет, его семья переехала в «Little Lea» — фамильный дом его детства в Стрендтауне, одном из районов Восточного Белфаста.

Будучи мальчиком, Льюис был очарован описаниями человекоподобных животных; он любил истории Беатрис Поттер и часто писал и иллюстрировал собственные истории о животных. Он со своим братом Уорни создали мир Самшит (‘Boxen’), который был населен животными. Льюис любил читать. Дом его отца был полон книг, и ему было легко найти новую книгу для чтения, словно, гуляя по полю, «найти новую травинку».[2]

Первые уроки Льюис получал от частных репетиторов. Но после того как его мать умерла от рака в 1908, его отправили в Виньярдскую школу в Уотфорде, Хартфордшир. Брат Льюиса поступил туда тремя годами ранее. Вскоре школу закрыли из-за нехватки учеников. Директор школы Роберт «Старик» Капрон попал после этого в психиатрическую больницу. Льюис начал посещать колледж Кэмпбелл на востоке Белфаста примерно в миле от его дома, но через несколько месяцев из-за проблем с дыханием перестал туда ходить. Его отправили в курортный город в Молверне, Вустершир, где он посещал подготовительную школу дома Шербургов, которую Льюис в своей автобиографии называл Шартром. Именно в это время он утратил свою детскую веру и стал атеистом, начал интересоваться мифологией и оккультизмом.[3] В сентябре 1913 Льюис поступил в колледж Молверна, где оставался до следующего июня. После ухода из Молверна, он берет частные уроки у Вильяма Т. Киркпатрика, репетитора его отца, бывшего директора Лурганского колледжа.

Будучи подростком, Льюиса был поражен песнями и легендами, которые он называл «Северностью», древней литературой Скандинавии, сохранившейся в сагах Исландии. Эти легенды пробуждали в нём нечто, что он позже называл «радостью». Он также любил природу. То, что он пишет в подростковом возрасте, постепенно начинает выходить за пределы Самшита, он начинает пробовать себя в различных жанрах, включая эпическую поэзию и оперу, чтобы попытаться воплотить интересующую его северную мифологию и мир природы. Уроки, которые преподавал ему Киркпатрик, привили ему любовь к греческой литературе и мифологии, отточили навыки риторики и мышления. В 1916 Льюиса наградили стипендией в Оксфордском колледже.[4] Через несколько месяцев обучения в Оксфорде его призывают в британскую армию младшим офицером. Он отправляется во Францию, чтобы участвовать в Первой Мировой войне.[5] Пережитые ужасы войны утвердили его в атеизме.

«Моя ирландская жизнь»

«Моя ирландская жизнь»

Льюис испытал культурный шок, впервые прибыв в Великобританию: «Мое первое впечатление от Англии будет, конечно, непонятно англичанину.», писал Льюис в «Настигнутом радостью». «Странное английское произношение превращало голоса людей в вопли бесов, но страшнее всего был пейзаж между Флитвудом и Юстопом… Позднее я примирился со всем этим, но понадобилось немало лет, чтобы избавиться от вспыхнувшей в тот миг ненависти к Англии».[6]

В подростковом возрасте Льюис увлекся скандинавской и греческой мифологией, немного позже — ирландской мифологией и литературой. У него также был выраженный интерес к ирландскому языку,[7] хотя есть много свидетельств, которые говорят о трудностях, которые он испытывал в его изучении. У него появилось особое пристрастие к У. Б. Йейтсу, отчасти потому, что Йейтс использовал в поэзии фольклор Ирландии. В письмах к одному своему другу Льюис писал:
Здесь я открыл автора, настолько близкого моему сердцу. Я уверен, что он принесет и тебе наслаждение. Это У. Б. Йейтс. Он пишет пьесы и поэмы о нашей старой ирландской мифологии и делает это в духе древней красоты.[8]
В 1921 Льюис дважды встречается с Йейтсом, когда тот приезжает в Оксфорд.[9] Он был поражен равнодушием своих сверстников к Йейтсу и движению Кельтского возрождения. Льюис писал: «Я постоянно удивляюсь тому, как настойчиво игнорируют Йейтса люди, которых я встречаю: возможно, его призывы слишком ирландские — если дело в этом, хвала богам, что я ирландец».[10] После обращения в христианство, он начал интересоваться христианской теологией и отошел от языческого мистицизма кельтов.[11]

Льюис время от времени испытывал некоторый насмешливый шовинизм по отношению к Англии. Описывая встречу с одним приятелем из Ирландии, он писал: «Как и все ирландцы, которых можно встретить в Англии, мы сошлись на том, что англо-саксонская раса невозможно легкомысленна и тупа. Кроме этого, нет сомнений, ami, что хотя ирландцы это только люди, со всеми их ошибками, я бы не был доволен жизнью или смертью среди другого народа».[12] На протяжении всей его жизни он искал компании других ирландцев, живущих в Англии[13] и регулярно посещал Северную Ирландию. Он даже провел там свой медовый месяц в 1958 в Крофордсберне.[14] Он называл это «моя ирландская жизнь».[15]

Первая Мировая война и Оксфордский университет

Вскоре после поступления в Оксфорд, летом 1917, он присоединился к Учебному Корпусу Офицеров при университете.[5] Оттуда его призвали в Батальон Курсантов для учений.[5][16] После этого он, как второй лейтенант, отправился в третий батальон легкой пехоты британской армии. В день своего 19-тилетия он прибывает на линию фронта в долину реки Сомма во Франции, где начинает заниматься испытанием окопов.[5][16][17] 15 апреля 1918 он был ранен, два его товарища были убиты.

Во время лечения он страдал от депрессии и тоски. После выздоровления его назначают на службу в Андовер, в Англии. В декабре 1918 его демобилизируют и вскоре он возобновляет учёбу.

В 1919 году под псевдонимом Клайв Гамильтон (англ. Clive Hamilton) выпускает сборник стихов «Угнетённый дух» (англ. Spirits in Bondage).

В 1923 году получает степень бакалавра, позже — степень магистра

В 1924 он начал преподавать философию в колледже университета. В 1925 был избран членом научного сообщества и начал преподавать английскую литературу в колледже Магдалины, где оставался на протяжении 29 лет, вплоть до 1954 года.

В 1926 году под тем же псевдонимом Клайв Гамильтон выпускает сборник стихов «Даймер» (англ. Dymer).

Джейн Мур

Когда Льюис служил в армии, он жил в одной комнате с другим кадетом — Эдвардом Кортни Фрэнсисом «Пэдди» Мур (1898—1918). Морин Мур, сестра Пэдди, говорила, что эти двое составили взаимный договор[18] о том, что если один из них умрет на войне, выживший позаботится о семьях обоих. Пэдди был убит в 1918 и Льюис сдержал обещание. Ранее Пэдди познакомил Льюиса со своей матерью, Джейн Кинг Мур, и между ними сразу возникли дружеские отношения. Льюису на то время было восемнадцать лет, а Джейн — сорок пять. Дружба с Мур была особенно важна для Льюиса, пока он оправлялся после ранения в госпитале, так как его отец его не навещал.

Льюис жил и заботился о Мур до тех пор, пока она не была госпитализирована в конце 1940-х годов. Он постоянно представлял её всем как свою мать и называл её так в письмах. Родная мать Льюиса умерла, когда он был ещё ребёнком, а его отец был груб и эксцентричен, так что у него появилась глубокая привязанность к Мур.

Слухи насчет их отношений всплыли в 1990-х годах в публикациях Э. Н. Уильсона о биографии Льюиса. Уильсон (который никогда не встречался с Льюисом) попытался представить дело так, будто они с Мур состояли в любовных отношениях. Книга Вильсона была не первой попыткой разобраться в отношениях Льюиса и Джейн. Джордж Сойер знал Льюиса 29 лет и также пытался пролить свет на его отношения периода длиной в четырнадцать лет, предшествующего обращению в христианство. В его биографии «Жизнь К. С. Льюиса» он пишет:
Были ли они любовниками? Оуэн Барфилд, который хорошо знал Льюиса в 1920-х, однажды сказал, что вероятность этого была «пятьдесят-на-пятьдесят». Хоть она и была на 26 лет старше Джека, она была привлекательной женщиной и он был определенно увлечен ею. Но было бы странным, если бы они оказались любовниками, ведь он называл её матерью. Известно, также, что они не жили в одной комнате. Более правдоподобным кажется то, что он был привязан к ней из-за обещания, данного Пэдди, и это обещание зажгло к ней любовь, как ко второй матери.[19]
Позже Сойер изменил своё мнение. Во вступлении к изданию 1997 года биографии Льюиса он пишет:
Я изменил своё мнение насчет отношений Льюиса и миссис Мур. В восьмой главе этой книги я писал, что не уверен в том, что они были любовниками. Сейчас, после беседы с Морин, дочерью миссис Мур, и ознакомления с расположением их спален в Килнсе, я уверен, что они ими все же были.[20]

Льюис хорошо отзывался о миссис Мур на протяжении его жизни. Как-то он сказал своему приятелю Джорджу Сойеру: «Она была щедра и научила меня такой же щедрости». В декабре 1917 Льюис пишет письмо своему другу детства, Артуру Гривзу, о том, что Джейн и Гривз были «двумя людьми, наиболее важными для меня в мире».

В 1930 Льюис едет в Килнс (дом в районе Хедингтона, на окраине Оксфорда. В наше время часть Ризингхерста) со своим братом Уорни, мисси Мур и её дочерью Морин. Все они вложились в покупку дома, который впоследствии отошел Морин, которая после смерти матери в 1973 была известна как Дэйм Морин Данбер.

В последние годы своей жизни Джейн Мур страдала слабоумием и, в итоге, была помещена в лечебницу, где и умерла в 1951. Льюис навещал её каждый день до самой её смерти.

Обращение в христианство

Льюис рос в религиозной семье, которая посещала Ирландскую Церковь. В 15 лет он стал атеистом, хотя позже описывал свою юность как состояние парадоксальной «злости на Бога за не существование».[21] Его отход от христианства начался, когда он стал рассматривать религию как рутинную работу и обязанность. В то же время он начал проявлять интерес к оккультизму. Льюис цитировал Лукреция (De rerum natura, 5. 198-9) как один из сильнейших аргументов в пользу атеизма:[22]
Nequaquam nobis divinitus esse paratam, naturam rerum; tanta stat praedita culpa
Что не для нас и отнюдь не божественной создана волей, эта природа вещей: столь много в ней всяких пороков
Интерес Льюиса к работам Джорджа Макдональда был одной из причин его ухода от атеизма. Это можно увидеть в девятой главе его книги «Расторжение брака», в которой главный персонаж, которого можно назвать полуавтобиографическим, встречает Макдональда на небесах:
Сильно дрожа, я стал объяснять ему, что значит он для меня. Я пытался рассказать, как однажды зимним вечером я купил на вокзале его книгу (было мне тогда шестнадцать лет), и она сотворила со мной то, что Беатриче сотворила с мальчиком Данте — для меня началась новая жизнь. Я сбивчиво объяснял, как долго эта жизнь была только умственной, не трогала сердца, пока я не понял, наконец, что его христианство — неслучайно. Я заговорил о том, как упорно отказывался видеть, что имя его очарованию — святость.[23]
В конце концов, он возвращается в христианство, будучи под влиянием аргументов его коллеги и друга Толкина, с которым он первый раз встретился 11 мая 1926, а также из-за книги Честертона «Вечный человек». Льюис решительно сопротивлялся обращению в веру, отмечая, что он вернулся в христианство как блудный сын «с боем, упираясь изо всех сил, оглядываясь по сторонам в поисках пути для побега».[24] Он описывал свою последнюю борьбу в «Настигнутом радостью»:
И вот ночь за ночью я сижу у себя, в колледже Магдалины. Стоит мне хоть на миг отвлечься от работы, как я чувствую, что постепенно, неотвратимо приближается Тот, встречи с Кем я так хотел избежать. И все же то, чего я так страшился, наконец, свершилось. В Троицын семестр 1929 года я сдался и признал, что Господь есть Бог, опустился на колени и произнес молитву. В ту ночь, верно, я был самым мрачным и угрюмым из всех неофитов Англии.[25]
В 1931 году Льюис, по собственному признанию, становится христианином. Однажды сентябрьским вечером Льюис долго беседует о христианстве с Дж. Р. Р. Толкином (ревностным католиком) и Хьюго Дайсоном (беседа изложена Артуром Гривсом под названием «Они встали вместе»). Эта вечерняя дискуссия была важна для события следующего дня, которое Льюис описывает в «Настигнутом радостью»:
Когда мы (Уорни и Джек) отправлялись (на мотоцикле в зоопарк Уипснейд), я не верил, что Иисус Христос есть Сын Божий, но когда мы пришли в зоопарк, я верил.
Льюис стал членом англиканской церкви, чем слегка разочаровал Толкина, который надеялся, что он станет католиком.[26]

Льюис был приверженцем англиканцев, которые во многом поддерживали традиционную англиканскую теологию, хотя в своих работах по апологетике он старается избегать поддержки какой-либо конкретной деноминации. По мнению некоторых, в его поздних работах он придерживается идеи очищения грехов после смерти в чистилище («Расторжение брака» и «Письма к Малькольму»), которая относится к учению Римской Католической Церкви, хотя также широко распространена и в англиканстве (в основном, в кругах Англо-Католической Церкви). Несмотря на это, Льюис считал себя абсолютно традиционным англиканцем до конца своей жизни. Он отмечал, что изначально посещал церковь только ради причастия и не воспринимал гимны и проповеди, которые были не слишком хороши. Позже он считал честью для себя поклонение с верующими, которые приходили в потертой одежде и рабочих ботинках и которые пели все стихи и гимны.[27]

Различные критики предполагают, что тем, что в конечном счете заставило принять его христианство, был страх перед религиозным конфликтом в родном Белфасте. Как говорил один критик, Льюис «неоднократно превозносил достоинства всех ветвей христианской веры, подчеркивая необходимость единства христиан вокруг того, что католический писатель Г. К. Честертон называл „просто христианство“, сути догматов и убеждений, которые разделяют все деноминации». С другой стороны, Пол Стивенс из университета Торонто писал, что «просто христианство Льюиса скрывало под собой много политических предрассудков старомодных протестантов, свойственных среднему классу Белфаста»

Вторая Мировая война

После того как в 1939 году вспыхнула война, Льюисы принимали в Килнсе детей, эвакуированных из Лондона и других городов.[28]

Льюису было 40 лет когда началась Вторая Мировая война. Он пытался вернуться в военные ряды, предлагая себя на роль инструктора новобранцев, но его предложение не было принято. Также он отклонил предложение рекрутинговой компании по написанию колонки в прессе для министерства информации. Позднее Льюис служил в местном ополчении в Оксфорде.[29]

С 1941 по 1943 год Льюис вещал на трансляциях религиозных радиопередач от BBC из Лондона, в то время, пока на город совершались регулярные воздушные налеты.[30] На том этапе эти передачи были высоко оценены гражданским населением и военными. Например, главный маршал авиации сэр Дональд Хардман писал:
Война, жизнь, все, что угодно, кажется бессмысленным. Многие из нас нуждались в обретении смысла жизни. Льюис дал нам его.[31]
С 1941 года в свободное время он занимался посещением пунктов ВВС Великобритании по приглашению главного капеллана Мориса Эдвардса,[32] и рассказывал там о своей вере.

В декабре 1952 года Льюис был внесен Георгом VI в списки награждаемых Орденом Британской Империи, но отказался от него, чтобы избежать ассоциации с каким-либо политическими вопросами.[33][34]

Также в этот военный период ему было предложено стать первым главой Клуба Сократа в Оксфорде (январь 1942).[35] На этой должности оставался до тех пор, пока в 1954 году не перешел в Кембриджский университет.

«Инклинги». Кембриджский университет.

С 1933 по 1949 год вокруг Льюиса собирается кружок друзей, ставший основой литературно-дискуссионной группы «Инклинги», участниками которой стали Джон Рональд Руэл Толкин, Уоррен Льюис, Хьюго Дайсон, Чарльз Уильямс, доктор Роберт Хавард, Оуэн Барфилд, Уэвилл Когхилл и др.

В 1950—1956 публикуется цикл «Хроники Нарнии», принесший Льюису мировую славу. За книгу «Последняя битва» из этой серии Льюис получил премию Карнеги.

В 1954 году Льюис стал председателем новосозданной кафедры «Литературы Средневековья и Возрождения» в колледже Магдалены в Кембридже. У него сохранилась сильная привязанность к Оксфорду, где у него находился дом, который он посещал по выходным до самой своей смерти в 1963.

В 1955 году становится членом Британской академии.

Джой Дэвидмен

В более позднем возрасте Льюис переписывался с Джой Дэвидмен Грэхем, американской писательницей еврейского происхождения, бывшей коммунисткой, которая обратилась из атеизма в христианство.[36] Она рассталась с пьющим, оскорблявшим её мужем, писателем Вильямом Грэхемом и приехала в Англию с двумя сыновьями — Дэвидом и Дугласом.[37] Льюис ценил её как талантливого и умного компаньона и личного друга. То, что Льюис согласился жить с ней в гражданском браке, стало тем, что дало ей возможность оставаться в Великобритании.[38] Гражданский брак был заключен в регистрационном центре по адресу: г. Оксфорд, бульвар Сент-Джайлс, 24, 23 апреля 1956 г.[39][40] Брат Льюиса Уоррен писал: «Для Джека в первую очередь был привлекателен интеллект. Из всех женщин только Джой имела ум, не уступающий ему в гибкости, широте взглядов, цепкости и, прежде всего, чувстве юмора».[37] После жалоб на боли в бедре, у неё диагностировали последнюю стадию рака кости. Их отношения с Льюисом развились настолько, что привели к христианскому браку. Это вызывало некоторые трудности в плане церкви, так как Джой была разведена, но их друг преп. Питер Байд, 25 марта 1957 года провел церемонию прямо у её постели в госпитале Черчхилл.[41]

Немного позднее у Грэхем наступила ремиссия, они жили вместе как семья с Уорреном Льюисом до 1960 года, в котором рецидив рака привел к смерти Джой 13 июля. Ранее в том году они провели короткие выходные в Греции у Эгейского моря, во время которых они посещали Афины, Микены, Родос, Гераклеон и Кносс. Льюис любил прогулки, но не путешествия. Это было видно по тому, что после 1918 года его поездки ограничивались пересечением Ла-Манша. Книга Льюиса «Исследуя скорбь» описывала опыт его тяжелой утраты в такой специфической манере, что сначала он выпустил её под псевдонимом Н. В. Клерк, чтобы читатели не начали ассоциировать книгу с ним.

После смерти Грэхем Льюис продолжал растить ее двух сыновей. Дуглас Грэхем был христианином как и Льюис с матерью,[42] в то время как Дэвид Грэхем вернулся в веру, в которой родилась его мать, и стал ортодоксальным евреем по своим убеждениям. В интервью 2005 года Дуглас Грэхем подтвердил, что он и его брат не были близки, но сказал, что они общались по электронной почте.[43] Дуглас по-прежнему участвовал в управлении имуществом Льюиса.

Болезнь и смерть

В начале июня 1961 у Льюиса началось воспаление почек, которое привело к заражению крови. Болезнь заставила его на время оставить преподавание в Кембридже. К 1962 году его здоровье постепенно улучшилось, и в апреле он вернулся на работу. Здоровье Льюиса продолжало улучшаться и он, по словам его друга Джорджа Сойера, полностью восстановился к началу 1963. 15 июля того же года он почувствовал недомогание и был госпитализирован. На следующий день в пять часов пополудни у него случился сердечный приступ. Он впал в кому, внезапно очнувшись на следующий день в два часа. После того, как его выписали из госпиталя, Льюис возвращается в Килнс, хоть он и был слишком болен, чтобы работать. В результате болезни в августе он окончательно оставил свою должность в Кембридже. Состояние его здоровья продолжало ухудшаться и в середине ноября, ровно за одну неделю до своего 65-летия он падает в своей спальне в 17:30 и через несколько минут умирает.[44] Льюис был похоронен в церковном дворе церкви Святой Троицы в Хедингтоне Куэрри, Оксфорд.[45] Его брат Уоррен Гамильтон «Уорни» Льюис, который умер 9 апреля 1973, был позднее похоронен в соседней могиле.[46] Освещение смерти Льюиса СМИ было практически незаметно на фоне сообщений об убийстве Джона Кеннеди, который был убит в тот же день (примерно через 55 минут после смерти Льюиса), как и вести о смерти английского писателя Олдоса Хаксли, автора книги «О дивный новый мир». Это совпадение вдохновило Питера Крайфта на написание книги «Между раем и адом: Диалог где-то за пределами смерти между Дж. Ф.Кеннеди, К. С. Льюисом и О.Хаксли».[47] Льюис поминается 22 ноября в церковном календаре епископальной церкви.[48]

Интересные факты

  • Предками Льюиса со стороны матери был знатный шотландский род Гамильтонов: прадед — епископ, дед — священник, к тому же лютый враг католиков, служил капелланом в Крымской войне.
  • Со стороны отца род шел от уэльских фермеров, последним из которых был прадед (прадед — методистский пастор, хороший проповедник; дед — инженер-кораблестроитель, совладелец компании; отец — известный юрист).
  • Во Льюисе при этом не было ни капли английской и, хотя он родился в Ирландии, ирландской крови. Гамильтоны — шотландский род, Льюисы — из Уэльса.
  • Мать Льюиса, Флора Гамильтон, была талантливым математиком. Она отвергала Альберта Льюиса на протяжении семи лет, считая, что не достаточно его любит. Кроме того, она боялась, что не сможет вести домашнее хозяйство. 29 августа 1894 года их обвенчал отец невесты. Брак оказался счастливым.
  • Каждый день после обеда Флора и Альберт читали, сидя рядом в глубоких креслах. Хотя, как ни странно, сыновьям Уоррену и Клайву читали не они, а няня Лизи.
  • Маленький Льюис видел верх совершенства в книге Беатрис Поттер «Белчонок Наткин» (англ. ‘The Tale of Squirrel Nutkin’).
  • В детстве у Льюиса и его брата были: терьер Тим, пятнистая (белая с черным) кошка, имя которой не сохранилось в истории, мышка Томми и канарейка Питер.
  • В честь писателя назван астероид 7644 Кслюьис.

Библиография

Фэнтези

  1. «Пока мы лиц не обрели» (Till We Have Faces, 1956)

Цикл «Хроники Нарнии»:

  1. Племянник чародея (англ. The Magician’s Nephew, 1955)
  2. Лев, Колдунья и платяной шкаф (англ. The Lion, the Witch and the Wardrobe, 1950)
  3. Конь и его мальчик (англ. The Horse and His Boy, 1954)
  4. Принц Каспиан (англ. Prince Caspian: The return to Narnia, 1951)
  5. Покоритель зари, или Плавание на край света (англ. The Voyage of the Dawn Treader, 1952)
  6. Серебряное кресло (англ. The Silver Chair, 1953)
  7. Последняя битва (англ. The Last Battle, 1956)

Научная фантастика

Цикл «Космическая трилогия»:

  1. За пределы безмолвной планеты (англ. Out of the Silent Planet, 1938)
  2. Переландра (англ. Perelandra, 1943)
  3. Мерзейшая мощь (англ. That Hideous Strength, 1946)

Религиозные произведения

  1. Кружной путь, или Блуждания паломникаангл.(англ. The Pilgrim's Regress, 1933)
  2. «Страдание» (The Problem of Pain, 1940)
  3. «Письма Баламута» (The Screwtape Letters, 1942)
  4. «Расторжение брака» (Great Divorce, 1945)
  5. «Чудо» (Miracles: A Preliminary Study, 1947)
  6. «Баламут предлагает тост» (Screwtape Proposes a Toast, 1961)
  7. «Просто христианство» (Mere Christianity, 1952, на базе радиопередач 19411944 годов)
  8. «Размышления о псалмах» (Reflections on the Psalms, 1958)
  9. «Четыре любви» (The Four Loves, 1960, о видах любви и христианском её понимании)
  10. «Исследуя скорбь» (A Grief Observed, 1961)

Работы в области истории литературы

  1. «Предисловие к «Потерянному раю»» (A Preface to Paradise Lost, 1942)
  2. «Английская литература шестнадцатого века» (English Literature in the Sixteenth Century, 1955)

Работы в области филологии

  1. «Аллегория любви: исследование средневековой традиции» (The Allegory of Love: A Study in Medieval Tradition, 1936)

Сборники стихов, изданные под псевдонимом Клайв Гамильтон

  1. «Угнетённый дух» (Spirits in Bondage, 1919)
  2. «Даймер» (Dymer, 1926)

Напишите отзыв о статье "Льюис, Клайв Стейплз"

Примечания

  1. Lewis 1997, p. 6.
  2. Lewis 1966b, p. 10.
  3. Lewis 1966b, p. 56.
  4. World Archipelago. [www.cslewis.com/us/about-cs-lewis C.S.Lewis :: About C.S Lewis]. www.cslewis.com. Проверено 19 февраля 2016.
  5. 1 2 3 4 Lewis, C.S. (1955). Surprised by Joy: The Shape of My Early Life. Orlando, FL: Harvest Books. pp. 186-8. ISBN 0-15-687011-8.
  6. Lewis 1966b, p. 24.
  7. Wayne Martindale, Beyond the Shadowlands: C. S. Lewis on Heaven and Hell, Crossway, 2005. p 52.
  8. Lewis 2000, p. 59.
  9. Lewis 2004, pp. 564-65.
  10. King, Francis (1978). The Magical World of Aleister Crowley. New York: Coward, McCann & Geoghegan, ISBN 0-698-10884-1.
  11. Thomas C. Peters, Simply C. S. Lewis: A Beginner’s Guide to the Life and Works of C. S. Lewis, Crossway, 1997. p 70.
  12. Lewis 2004, p. 310.
  13. Clare 2010, pp. 21-22.
  14. The Old Inn 2007.
  15. Lewis 1993, p. 93.
  16. 1 2 Sayer, George (1994). Jack: A Life of C.S. Lewis (2nd ed.). Wheaton, IL: Crossway Books. pp. 122—130. ISBN 0-89107-761-8.
  17. Arnott, Anne. «The Secret Country of CS Lewis», 1974.
  18. Edwards 2007, p. 133.
  19. Sayer, George (1997). Jack: A Life of C. S. Lewis. London: Hodder & Stoughton, p. 154.
  20. [www.impalapublications.com/blog/index.php?/archives/5185-C.S.-Lewis-and-Mrs-Janie-Moore,-by-James-OFee.html C.S. Lewis and Mrs Janie Moore, by James O'Fee - Impala Publishers Blog Page]. www.impalapublications.com. Проверено 19 февраля 2016.
  21. Lewis 1966b, p. 115.
  22. Lewis 1966b, p. 65.
  23. Lewis 2002b, pp. 66-67.
  24. Lewis 1966b, pp. 229.
  25. Lewis 1966b, pp. 228, 229.
  26. Carpenter 2006.
  27. Wilson 2002, p. 147.
  28. Bingham, Derick (1999). The Story Teller. C.S. Lewis (Trail Blazers series).Christian Focus Publications. pp. 85-87. ISBN 978-1-85792-487-9.
  29. The Story Teller. C.S. Lewis. p. 88.
  30. The Story Teller. C.S. Lewis. pp. 91-93.
  31. The Story Teller. C.S. Lewis. p. 93.
  32. The Story Teller. C.S. Lewis. p. 94.
  33. [www.cslewis.org/resource/chronocsl/ The Life of C.S. Lewis Timeline - C.S. Lewis Foundation] (en-US). C.S. Lewis Foundation. Проверено 19 февраля 2016.
  34. C.S., Lewis (1994). W. H. Lewis, Walter Hooper, ed. [www.amazon.com/exec/obidos/ASIN/0156508710/heroesofhistory Letters of C.S. Lewis]. New York: Mariner Books. p. 528. ISBN 0-15-650871-0.
  35. The Story Teller. C.S. Lewis. p. 96.
  36. CS Lewis — His Conversion, Lamblion.
  37. 1 2 Haven 2006.
  38. Hooper & Green 2002, p. 268.
  39. Walter Hooper. [books.google.com/books?id=LWK59Z68ZGoC C. S. Lewis: A Complete Guide to His Life & Works]. — HarperCollins, 1998-06-23. — 391 с. — ISBN 9780060638801.
  40. [www.oxfordhistory.org.uk/stgiles/tour/west/42.html 42 St Giles, Oxford]. www.oxfordhistory.org.uk. Проверено 19 февраля 2016.
  41. Schultz and West (eds), The C.S. Lewis Reader’s Encyclopedia (Zondervan, Grand Rapids, Michigan, 1988), 249.
  42. [www.theage.com.au/news/books/at-home-in-narnia/2005/12/03/1133422143366.html?page=fullpage#contentSwap2 At home in Narnia - Books - Entertainment - theage.com.au]. www.theage.com.au. Проверено 19 февраля 2016.
  43. [www.theage.com.au/news/books/at-home-in-narnia/2005/12/03/1133422143366.html?page=4 At home in Narnia - Books - Entertainment - theage.com.au]. www.theage.com.au. Проверено 19 февраля 2016.
  44. McGrath, Alister (2013). «C. S. Lewis — A Life: Eccentric Genius, Reluctant Prophet». Tyndale House Publishers, Inc. p. 358.
  45. FoHTC.
  46. John Visser. [cslewis.drzeus.net/multimedia/photos/ Into the Wardrobe] (en-US). cslewis.drzeus.net. Проверено 19 февраля 2016.
  47. Kreeft 1982.
  48. [usatoday30.usatoday.com/news/religion/2006-01-26-marshall-sainthood_x.htm USATODAY.com - Parish to push sainthood for Thurgood Marshall]. usatoday30.usatoday.com. Проверено 19 февраля 2016.

Литература

  • Эппле Н. Танцующий динозавр // Вопросы литературы. — 2012. — № 3. — С. 192—256.
  • Lewis, Clive Staples (CS) 'Jack' (1945) [1943], «Preface», That Hideous Strength.

Ссылки

  • [www.gumer.info/authors.php?name=%CB%FC%FE%E8%F1+%CA. Книги Клайва Льюиса в библиотеке Гумер]
  • [eldb.net/name/nm000545/ Клайв Стейплз Льюис на сайте The Electronic Literary Database (ELDb)]
  • [cslewis.drzeus.net/ Сайт о Клайве Льюисе]
  • [www.lib.ru/LEWISCL/ Клайв Стейплз Льюис] в библиотеке Максима Мошкова
  • [www.narniachronics.ru/hn-autor-biography.php Биография]
«Хроники Нарнии» — серия романов Клайва Стейплза Льюиса
Племянник чародея
(1955)
Лев, колдунья и платяной шкаф
(1950)
Конь и его мальчик
(1954)
Принц Каспиан
(1951)
«Покоритель зари», или Плавание на край света
(1952)
Серебряное кресло
(1953)
Последняя битва
(1956)
Персонажи Аслан · Питер · Сьюзен · Эдмунд · Люси · Юстэс · Джил · Дигори · Полли · Каспиан · Рилиан · Шаста · Белая Колдунья · Мираз · Хмур · Мистер Тумнус · Рипичип
Мир Нарния · Обитатели Нарнии · Государство Нарния · Орландия · Тархистан · Одинокие Острова · Тельмар · Кэр-Паравель · Беруна · Анвард · Чарн · Лес-между-мирами · Паграхан · Равнина Фонарного столба
Предметы Платяной шкаф · Фонарный столб · Рог Сьюзен · Корабль «Покоритель зари»
Фильмы Walden Media Лев, колдунья и волшебный шкаф (2005) · Принц Каспиан (2008) · Покоритель зари (2010)
Фильм 20th Century Fox Серебряный трон (2015)
Сериал «Би-би-си»[en] Лев, колдунья и платяной шкаф (1988) · Принц Каспиан и плавание на «Покорителе зари» (1989) · «Серебряное кресло»[en] (1990)
Другие экранизации Лев, колдунья и платяной шкаф (1967) · м/ф «Лев, колдунья и платяной шкаф»
Компьютерные игры The Chronicles of Narnia: The Lion, the Witch and the Wardrobe · The Chronicles of Narnia: Prince Caspian · The Chronicles of Narnia: The Voyage of the Dawn Treader

Отрывок, характеризующий Льюис, Клайв Стейплз

– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.
В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Витгенштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и, вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и написал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо:
«По причине болезненных ваших припадков, извольте, ваше высокопревосходительство, с получения сего, отправиться в Калугу, где и ожидайте дальнейшего повеления и назначения от его императорского величества».
Но вслед за отсылкой Бенигсена к армии приехал великий князь Константин Павлович, делавший начало кампании и удаленный из армии Кутузовым. Теперь великий князь, приехав к армии, сообщил Кутузову о неудовольствии государя императора за слабые успехи наших войск и за медленность движения. Государь император сам на днях намеревался прибыть к армии.
Старый человек, столь же опытный в придворном деле, как и в военном, тот Кутузов, который в августе того же года был выбран главнокомандующим против воли государя, тот, который удалил наследника и великого князя из армии, тот, который своей властью, в противность воле государя, предписал оставление Москвы, этот Кутузов теперь тотчас же понял, что время его кончено, что роль его сыграна и что этой мнимой власти у него уже нет больше. И не по одним придворным отношениям он понял это. С одной стороны, он видел, что военное дело, то, в котором он играл свою роль, – кончено, и чувствовал, что его призвание исполнено. С другой стороны, он в то же самое время стал чувствовать физическую усталость в своем старом теле и необходимость физического отдыха.
29 ноября Кутузов въехал в Вильно – в свою добрую Вильну, как он говорил. Два раза в свою службу Кутузов был в Вильне губернатором. В богатой уцелевшей Вильне, кроме удобств жизни, которых так давно уже он был лишен, Кутузов нашел старых друзей и воспоминания. И он, вдруг отвернувшись от всех военных и государственных забот, погрузился в ровную, привычную жизнь настолько, насколько ему давали покоя страсти, кипевшие вокруг него, как будто все, что совершалось теперь и имело совершиться в историческом мире, нисколько его не касалось.
Чичагов, один из самых страстных отрезывателей и опрокидывателей, Чичагов, который хотел сначала сделать диверсию в Грецию, а потом в Варшаву, но никак не хотел идти туда, куда ему было велено, Чичагов, известный своею смелостью речи с государем, Чичагов, считавший Кутузова собою облагодетельствованным, потому что, когда он был послан в 11 м году для заключения мира с Турцией помимо Кутузова, он, убедившись, что мир уже заключен, признал перед государем, что заслуга заключения мира принадлежит Кутузову; этот то Чичагов первый встретил Кутузова в Вильне у замка, в котором должен был остановиться Кутузов. Чичагов в флотском вицмундире, с кортиком, держа фуражку под мышкой, подал Кутузову строевой рапорт и ключи от города. То презрительно почтительное отношение молодежи к выжившему из ума старику выражалось в высшей степени во всем обращении Чичагова, знавшего уже обвинения, взводимые на Кутузова.
Разговаривая с Чичаговым, Кутузов, между прочим, сказал ему, что отбитые у него в Борисове экипажи с посудою целы и будут возвращены ему.
– C'est pour me dire que je n'ai pas sur quoi manger… Je puis au contraire vous fournir de tout dans le cas meme ou vous voudriez donner des diners, [Вы хотите мне сказать, что мне не на чем есть. Напротив, могу вам служить всем, даже если бы вы захотели давать обеды.] – вспыхнув, проговорил Чичагов, каждым словом своим желавший доказать свою правоту и потому предполагавший, что и Кутузов был озабочен этим самым. Кутузов улыбнулся своей тонкой, проницательной улыбкой и, пожав плечами, отвечал: – Ce n'est que pour vous dire ce que je vous dis. [Я хочу сказать только то, что говорю.]
В Вильне Кутузов, в противность воле государя, остановил большую часть войск. Кутузов, как говорили его приближенные, необыкновенно опустился и физически ослабел в это свое пребывание в Вильне. Он неохотно занимался делами по армии, предоставляя все своим генералам и, ожидая государя, предавался рассеянной жизни.
Выехав с своей свитой – графом Толстым, князем Волконским, Аракчеевым и другими, 7 го декабря из Петербурга, государь 11 го декабря приехал в Вильну и в дорожных санях прямо подъехал к замку. У замка, несмотря на сильный мороз, стояло человек сто генералов и штабных офицеров в полной парадной форме и почетный караул Семеновского полка.
Курьер, подскакавший к замку на потной тройке, впереди государя, прокричал: «Едет!» Коновницын бросился в сени доложить Кутузову, дожидавшемуся в маленькой швейцарской комнатке.
Через минуту толстая большая фигура старика, в полной парадной форме, со всеми регалиями, покрывавшими грудь, и подтянутым шарфом брюхом, перекачиваясь, вышла на крыльцо. Кутузов надел шляпу по фронту, взял в руки перчатки и бочком, с трудом переступая вниз ступеней, сошел с них и взял в руку приготовленный для подачи государю рапорт.
Беготня, шепот, еще отчаянно пролетевшая тройка, и все глаза устремились на подскакивающие сани, в которых уже видны были фигуры государя и Волконского.
Все это по пятидесятилетней привычке физически тревожно подействовало на старого генерала; он озабоченно торопливо ощупал себя, поправил шляпу и враз, в ту минуту как государь, выйдя из саней, поднял к нему глаза, подбодрившись и вытянувшись, подал рапорт и стал говорить своим мерным, заискивающим голосом.
Государь быстрым взглядом окинул Кутузова с головы до ног, на мгновенье нахмурился, но тотчас же, преодолев себя, подошел и, расставив руки, обнял старого генерала. Опять по старому, привычному впечатлению и по отношению к задушевной мысли его, объятие это, как и обыкновенно, подействовало на Кутузова: он всхлипнул.
Государь поздоровался с офицерами, с Семеновским караулом и, пожав еще раз за руку старика, пошел с ним в замок.
Оставшись наедине с фельдмаршалом, государь высказал ему свое неудовольствие за медленность преследования, за ошибки в Красном и на Березине и сообщил свои соображения о будущем походе за границу. Кутузов не делал ни возражений, ни замечаний. То самое покорное и бессмысленное выражение, с которым он, семь лет тому назад, выслушивал приказания государя на Аустерлицком поле, установилось теперь на его лице.
Когда Кутузов вышел из кабинета и своей тяжелой, ныряющей походкой, опустив голову, пошел по зале, чей то голос остановил его.
– Ваша светлость, – сказал кто то.
Кутузов поднял голову и долго смотрел в глаза графу Толстому, который, с какой то маленькою вещицей на серебряном блюде, стоял перед ним. Кутузов, казалось, не понимал, чего от него хотели.
Вдруг он как будто вспомнил: чуть заметная улыбка мелькнула на его пухлом лице, и он, низко, почтительно наклонившись, взял предмет, лежавший на блюде. Это был Георгий 1 й степени.


На другой день были у фельдмаршала обед и бал, которые государь удостоил своим присутствием. Кутузову пожалован Георгий 1 й степени; государь оказывал ему высочайшие почести; но неудовольствие государя против фельдмаршала было известно каждому. Соблюдалось приличие, и государь показывал первый пример этого; но все знали, что старик виноват и никуда не годится. Когда на бале Кутузов, по старой екатерининской привычке, при входе государя в бальную залу велел к ногам его повергнуть взятые знамена, государь неприятно поморщился и проговорил слова, в которых некоторые слышали: «старый комедиант».
Неудовольствие государя против Кутузова усилилось в Вильне в особенности потому, что Кутузов, очевидно, не хотел или не мог понимать значение предстоящей кампании.
Когда на другой день утром государь сказал собравшимся у него офицерам: «Вы спасли не одну Россию; вы спасли Европу», – все уже тогда поняли, что война не кончена.
Один Кутузов не хотел понимать этого и открыто говорил свое мнение о том, что новая война не может улучшить положение и увеличить славу России, а только может ухудшить ее положение и уменьшить ту высшую степень славы, на которой, по его мнению, теперь стояла Россия. Он старался доказать государю невозможность набрания новых войск; говорил о тяжелом положении населений, о возможности неудач и т. п.
При таком настроении фельдмаршал, естественно, представлялся только помехой и тормозом предстоящей войны.
Для избежания столкновений со стариком сам собою нашелся выход, состоящий в том, чтобы, как в Аустерлице и как в начале кампании при Барклае, вынуть из под главнокомандующего, не тревожа его, не объявляя ему о том, ту почву власти, на которой он стоял, и перенести ее к самому государю.
С этою целью понемногу переформировался штаб, и вся существенная сила штаба Кутузова была уничтожена и перенесена к государю. Толь, Коновницын, Ермолов – получили другие назначения. Все громко говорили, что фельдмаршал стал очень слаб и расстроен здоровьем.
Ему надо было быть слабым здоровьем, для того чтобы передать свое место тому, кто заступал его. И действительно, здоровье его было слабо.
Как естественно, и просто, и постепенно явился Кутузов из Турции в казенную палату Петербурга собирать ополчение и потом в армию, именно тогда, когда он был необходим, точно так же естественно, постепенно и просто теперь, когда роль Кутузова была сыграна, на место его явился новый, требовавшийся деятель.
Война 1812 го года, кроме своего дорогого русскому сердцу народного значения, должна была иметь другое – европейское.
За движением народов с запада на восток должно было последовать движение народов с востока на запад, и для этой новой войны нужен был новый деятель, имеющий другие, чем Кутузов, свойства, взгляды, движимый другими побуждениями.
Александр Первый для движения народов с востока на запад и для восстановления границ народов был так же необходим, как необходим был Кутузов для спасения и славы России.
Кутузов не понимал того, что значило Европа, равновесие, Наполеон. Он не мог понимать этого. Представителю русского народа, после того как враг был уничтожен, Россия освобождена и поставлена на высшую степень своей славы, русскому человеку, как русскому, делать больше было нечего. Представителю народной войны ничего не оставалось, кроме смерти. И он умер.


Пьер, как это большею частью бывает, почувствовал всю тяжесть физических лишений и напряжений, испытанных в плену, только тогда, когда эти напряжения и лишения кончились. После своего освобождения из плена он приехал в Орел и на третий день своего приезда, в то время как он собрался в Киев, заболел и пролежал больным в Орле три месяца; с ним сделалась, как говорили доктора, желчная горячка. Несмотря на то, что доктора лечили его, пускали кровь и давали пить лекарства, он все таки выздоровел.
Все, что было с Пьером со времени освобождения и до болезни, не оставило в нем почти никакого впечатления. Он помнил только серую, мрачную, то дождливую, то снежную погоду, внутреннюю физическую тоску, боль в ногах, в боку; помнил общее впечатление несчастий, страданий людей; помнил тревожившее его любопытство офицеров, генералов, расспрашивавших его, свои хлопоты о том, чтобы найти экипаж и лошадей, и, главное, помнил свою неспособность мысли и чувства в то время. В день своего освобождения он видел труп Пети Ростова. В тот же день он узнал, что князь Андрей был жив более месяца после Бородинского сражения и только недавно умер в Ярославле, в доме Ростовых. И в тот же день Денисов, сообщивший эту новость Пьеру, между разговором упомянул о смерти Элен, предполагая, что Пьеру это уже давно известно. Все это Пьеру казалось тогда только странно. Он чувствовал, что не может понять значения всех этих известий. Он тогда торопился только поскорее, поскорее уехать из этих мест, где люди убивали друг друга, в какое нибудь тихое убежище и там опомниться, отдохнуть и обдумать все то странное и новое, что он узнал за это время. Но как только он приехал в Орел, он заболел. Проснувшись от своей болезни, Пьер увидал вокруг себя своих двух людей, приехавших из Москвы, – Терентия и Ваську, и старшую княжну, которая, живя в Ельце, в имении Пьера, и узнав о его освобождении и болезни, приехала к нему, чтобы ходить за ним.
Во время своего выздоровления Пьер только понемногу отвыкал от сделавшихся привычными ему впечатлений последних месяцев и привыкал к тому, что его никто никуда не погонит завтра, что теплую постель его никто не отнимет и что у него наверное будет обед, и чай, и ужин. Но во сне он еще долго видел себя все в тех же условиях плена. Так же понемногу Пьер понимал те новости, которые он узнал после своего выхода из плена: смерть князя Андрея, смерть жены, уничтожение французов.
Радостное чувство свободы – той полной, неотъемлемой, присущей человеку свободы, сознание которой он в первый раз испытал на первом привале, при выходе из Москвы, наполняло душу Пьера во время его выздоровления. Он удивлялся тому, что эта внутренняя свобода, независимая от внешних обстоятельств, теперь как будто с излишком, с роскошью обставлялась и внешней свободой. Он был один в чужом городе, без знакомых. Никто от него ничего не требовал; никуда его не посылали. Все, что ему хотелось, было у него; вечно мучившей его прежде мысли о жене больше не было, так как и ее уже не было.
– Ах, как хорошо! Как славно! – говорил он себе, когда ему подвигали чисто накрытый стол с душистым бульоном, или когда он на ночь ложился на мягкую чистую постель, или когда ему вспоминалось, что жены и французов нет больше. – Ах, как хорошо, как славно! – И по старой привычке он делал себе вопрос: ну, а потом что? что я буду делать? И тотчас же он отвечал себе: ничего. Буду жить. Ах, как славно!
То самое, чем он прежде мучился, чего он искал постоянно, цели жизни, теперь для него не существовало. Эта искомая цель жизни теперь не случайно не существовала для него только в настоящую минуту, но он чувствовал, что ее нет и не может быть. И это то отсутствие цели давало ему то полное, радостное сознание свободы, которое в это время составляло его счастие.
Он не мог иметь цели, потому что он теперь имел веру, – не веру в какие нибудь правила, или слова, или мысли, но веру в живого, всегда ощущаемого бога. Прежде он искал его в целях, которые он ставил себе. Это искание цели было только искание бога; и вдруг он узнал в своем плену не словами, не рассуждениями, но непосредственным чувством то, что ему давно уж говорила нянюшка: что бог вот он, тут, везде. Он в плену узнал, что бог в Каратаеве более велик, бесконечен и непостижим, чем в признаваемом масонами Архитектоне вселенной. Он испытывал чувство человека, нашедшего искомое у себя под ногами, тогда как он напрягал зрение, глядя далеко от себя. Он всю жизнь свою смотрел туда куда то, поверх голов окружающих людей, а надо было не напрягать глаз, а только смотреть перед собой.
Он не умел видеть прежде великого, непостижимого и бесконечного ни в чем. Он только чувствовал, что оно должно быть где то, и искал его. Во всем близком, понятном он видел одно ограниченное, мелкое, житейское, бессмысленное. Он вооружался умственной зрительной трубой и смотрел в даль, туда, где это мелкое, житейское, скрываясь в тумане дали, казалось ему великим и бесконечным оттого только, что оно было неясно видимо. Таким ему представлялась европейская жизнь, политика, масонство, философия, филантропия. Но и тогда, в те минуты, которые он считал своей слабостью, ум его проникал и в эту даль, и там он видел то же мелкое, житейское, бессмысленное. Теперь же он выучился видеть великое, вечное и бесконечное во всем, и потому естественно, чтобы видеть его, чтобы наслаждаться его созерцанием, он бросил трубу, в которую смотрел до сих пор через головы людей, и радостно созерцал вокруг себя вечно изменяющуюся, вечно великую, непостижимую и бесконечную жизнь. И чем ближе он смотрел, тем больше он был спокоен и счастлив. Прежде разрушавший все его умственные постройки страшный вопрос: зачем? теперь для него не существовал. Теперь на этот вопрос – зачем? в душе его всегда готов был простой ответ: затем, что есть бог, тот бог, без воли которого не спадет волос с головы человека.


Пьер почти не изменился в своих внешних приемах. На вид он был точно таким же, каким он был прежде. Так же, как и прежде, он был рассеян и казался занятым не тем, что было перед глазами, а чем то своим, особенным. Разница между прежним и теперешним его состоянием состояла в том, что прежде, когда он забывал то, что было перед ним, то, что ему говорили, он, страдальчески сморщивши лоб, как будто пытался и не мог разглядеть чего то, далеко отстоящего от него. Теперь он так же забывал то, что ему говорили, и то, что было перед ним; но теперь с чуть заметной, как будто насмешливой, улыбкой он всматривался в то самое, что было перед ним, вслушивался в то, что ему говорили, хотя очевидно видел и слышал что то совсем другое. Прежде он казался хотя и добрым человеком, но несчастным; и потому невольно люди отдалялись от него. Теперь улыбка радости жизни постоянно играла около его рта, и в глазах его светилось участие к людям – вопрос: довольны ли они так же, как и он? И людям приятно было в его присутствии.
Прежде он много говорил, горячился, когда говорил, и мало слушал; теперь он редко увлекался разговором и умел слушать так, что люди охотно высказывали ему свои самые задушевные тайны.
Княжна, никогда не любившая Пьера и питавшая к нему особенно враждебное чувство с тех пор, как после смерти старого графа она чувствовала себя обязанной Пьеру, к досаде и удивлению своему, после короткого пребывания в Орле, куда она приехала с намерением доказать Пьеру, что, несмотря на его неблагодарность, она считает своим долгом ходить за ним, княжна скоро почувствовала, что она его любит. Пьер ничем не заискивал расположения княжны. Он только с любопытством рассматривал ее. Прежде княжна чувствовала, что в его взгляде на нее были равнодушие и насмешка, и она, как и перед другими людьми, сжималась перед ним и выставляла только свою боевую сторону жизни; теперь, напротив, она чувствовала, что он как будто докапывался до самых задушевных сторон ее жизни; и она сначала с недоверием, а потом с благодарностью выказывала ему затаенные добрые стороны своего характера.
Самый хитрый человек не мог бы искуснее вкрасться в доверие княжны, вызывая ее воспоминания лучшего времени молодости и выказывая к ним сочувствие. А между тем вся хитрость Пьера состояла только в том, что он искал своего удовольствия, вызывая в озлобленной, cyхой и по своему гордой княжне человеческие чувства.
– Да, он очень, очень добрый человек, когда находится под влиянием не дурных людей, а таких людей, как я, – говорила себе княжна.
Перемена, происшедшая в Пьере, была замечена по своему и его слугами – Терентием и Васькой. Они находили, что он много попростел. Терентий часто, раздев барина, с сапогами и платьем в руке, пожелав покойной ночи, медлил уходить, ожидая, не вступит ли барин в разговор. И большею частью Пьер останавливал Терентия, замечая, что ему хочется поговорить.
– Ну, так скажи мне… да как же вы доставали себе еду? – спрашивал он. И Терентий начинал рассказ о московском разорении, о покойном графе и долго стоял с платьем, рассказывая, а иногда слушая рассказы Пьера, и, с приятным сознанием близости к себе барина и дружелюбия к нему, уходил в переднюю.
Доктор, лечивший Пьера и навещавший его каждый день, несмотря на то, что, по обязанности докторов, считал своим долгом иметь вид человека, каждая минута которого драгоценна для страждущего человечества, засиживался часами у Пьера, рассказывая свои любимые истории и наблюдения над нравами больных вообще и в особенности дам.
– Да, вот с таким человеком поговорить приятно, не то, что у нас, в провинции, – говорил он.
В Орле жило несколько пленных французских офицеров, и доктор привел одного из них, молодого итальянского офицера.
Офицер этот стал ходить к Пьеру, и княжна смеялась над теми нежными чувствами, которые выражал итальянец к Пьеру.
Итальянец, видимо, был счастлив только тогда, когда он мог приходить к Пьеру и разговаривать и рассказывать ему про свое прошедшее, про свою домашнюю жизнь, про свою любовь и изливать ему свое негодование на французов, и в особенности на Наполеона.
– Ежели все русские хотя немного похожи на вас, – говорил он Пьеру, – c'est un sacrilege que de faire la guerre a un peuple comme le votre. [Это кощунство – воевать с таким народом, как вы.] Вы, пострадавшие столько от французов, вы даже злобы не имеете против них.
И страстную любовь итальянца Пьер теперь заслужил только тем, что он вызывал в нем лучшие стороны его души и любовался ими.
Последнее время пребывания Пьера в Орле к нему приехал его старый знакомый масон – граф Вилларский, – тот самый, который вводил его в ложу в 1807 году. Вилларский был женат на богатой русской, имевшей большие имения в Орловской губернии, и занимал в городе временное место по продовольственной части.
Узнав, что Безухов в Орле, Вилларский, хотя и никогда не был коротко знаком с ним, приехал к нему с теми заявлениями дружбы и близости, которые выражают обыкновенно друг другу люди, встречаясь в пустыне. Вилларский скучал в Орле и был счастлив, встретив человека одного с собой круга и с одинаковыми, как он полагал, интересами.
Но, к удивлению своему, Вилларский заметил скоро, что Пьер очень отстал от настоящей жизни и впал, как он сам с собою определял Пьера, в апатию и эгоизм.
– Vous vous encroutez, mon cher, [Вы запускаетесь, мой милый.] – говорил он ему. Несмотря на то, Вилларскому было теперь приятнее с Пьером, чем прежде, и он каждый день бывал у него. Пьеру же, глядя на Вилларского и слушая его теперь, странно и невероятно было думать, что он сам очень недавно был такой же.
Вилларский был женат, семейный человек, занятый и делами имения жены, и службой, и семьей. Он считал, что все эти занятия суть помеха в жизни и что все они презренны, потому что имеют целью личное благо его и семьи. Военные, административные, политические, масонские соображения постоянно поглощали его внимание. И Пьер, не стараясь изменить его взгляд, не осуждая его, с своей теперь постоянно тихой, радостной насмешкой, любовался на это странное, столь знакомое ему явление.
В отношениях своих с Вилларским, с княжною, с доктором, со всеми людьми, с которыми он встречался теперь, в Пьере была новая черта, заслуживавшая ему расположение всех людей: это признание возможности каждого человека думать, чувствовать и смотреть на вещи по своему; признание невозможности словами разубедить человека. Эта законная особенность каждого человека, которая прежде волновала и раздражала Пьера, теперь составляла основу участия и интереса, которые он принимал в людях. Различие, иногда совершенное противоречие взглядов людей с своею жизнью и между собою, радовало Пьера и вызывало в нем насмешливую и кроткую улыбку.
В практических делах Пьер неожиданно теперь почувствовал, что у него был центр тяжести, которого не было прежде. Прежде каждый денежный вопрос, в особенности просьбы о деньгах, которым он, как очень богатый человек, подвергался очень часто, приводили его в безвыходные волнения и недоуменья. «Дать или не дать?» – спрашивал он себя. «У меня есть, а ему нужно. Но другому еще нужнее. Кому нужнее? А может быть, оба обманщики?» И из всех этих предположений он прежде не находил никакого выхода и давал всем, пока было что давать. Точно в таком же недоуменье он находился прежде при каждом вопросе, касающемся его состояния, когда один говорил, что надо поступить так, а другой – иначе.
Теперь, к удивлению своему, он нашел, что во всех этих вопросах не было более сомнений и недоумений. В нем теперь явился судья, по каким то неизвестным ему самому законам решавший, что было нужно и чего не нужно делать.
Он был так же, как прежде, равнодушен к денежным делам; но теперь он несомненно знал, что должно сделать и чего не должно. Первым приложением этого нового судьи была для него просьба пленного французского полковника, пришедшего к нему, много рассказывавшего о своих подвигах и под конец заявившего почти требование о том, чтобы Пьер дал ему четыре тысячи франков для отсылки жене и детям. Пьер без малейшего труда и напряжения отказал ему, удивляясь впоследствии, как было просто и легко то, что прежде казалось неразрешимо трудным. Вместе с тем тут же, отказывая полковнику, он решил, что необходимо употребить хитрость для того, чтобы, уезжая из Орла, заставить итальянского офицера взять денег, в которых он, видимо, нуждался. Новым доказательством для Пьера его утвердившегося взгляда на практические дела было его решение вопроса о долгах жены и о возобновлении или невозобновлении московских домов и дач.