Лэмбтон, Джон Джордж, 1-й граф Даремский

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Джон Джордж Лэмбтон
John George Lambton<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
лорд-хранитель Малой печати
22 октября 1830 (1830-10-22) — март 1833
Монарх: Вильгельм IV
Предшественник: Джеймс Сент Клер-Эркинс
Преемник: Фредерик Джон Робинсон
лейтенант-губернатор Квебека
1838 — 1839
Монарх: Виктория
Предшественник: Арчибальд Ачесон
Преемник: Чарльз Томпсон
генерал-губернатор Канады
1838 — 1839
Монарх: Виктория
Предшественник: Джон Колборн
Преемник: Чарльз Томпсон
 
Рождение: 12 апреля 1792(1792-04-12)
Лондон, Великобритания
Смерть: 28 июля 1840(1840-07-28) (48 лет)
Каус, остров Уайт, Великобритания
Партия: Виги
Образование: Итонский университет
 
Автограф:
 
Награды:

Достопочтенный Джон Джордж Лэмбтон, 1-й граф Даремский (англ. John George Lambton, 12 апреля 1792, Лондон, Великобритания — 28 июля 1840, Каус, Великобритания) — британский государственный деятель от партии вигов, генерал-губернатор и верховный комиссар в британской Северной Америке.





Биография

Джон Джордж Лэмбтон, лорд Даремский, родился 12 апреля 1797 года в Лондоне, в семье Уильяма Генри Лэмбтона и леди Энн Фрэнсис Барбаре. Состояние семьи зависело в основном от добычи полезных ископаемых на землях, окружающих замок Лэмбтонов в родовом поместье, в графстве Дарем. После окончания Итона он вступил в армию в 1809 году в качестве корнета в 10-й гусарский полк, но ушел в отставку в 1811 году. С 1813 по 1828 год он был членом парламента.

Политическая карьера

Дарем был впервые избран в парламент графства Дарем в ходе всеобщих выборов 1812 года, где он занимал место до 1828 года, когда он был возведен в звание пэра. После того, как его тесть лорд Грей стал премьер-министром в 1830 году, Дарем был приведен к присяге Тайного совета и назначен лорд-хранителем печати. В этот период он участвовал в разработке Акта от 1832 года. Лорд Дарем покинул кабинет в 1833 году. В том же году он был удостоен звания виконта Лэмбтона и графа Дарема.

С 1835 года он служил в качестве посла в России. Там он был назначен кавалером ордена Александра Невского, Святого апостола Андрея Первозванного и ордена Св. Анны. В 1837 году он был назначен кавалером Большого креста Ордена Бани.

Канадская миссия

Лорд Дарем был направлен в Канаду в 1837 году для расследования обстоятельств двух восстаний, произошедших в том же году: в Нижней Канаде под предводительством Луи-Жозефа Папино и в Верхней Канаде под руководством Уильяма Лайона Макензи. Его подробный и знаменитый доклад по делам британской Северной Америки (1839) рекомендовал реформы правительства и законодательного союза Верхней Канады, Нижней Канады и Приморских провинций.

Он указал на серьезные недочеты в колониальной политике и посоветовал пойти на ряд уступок канадцам — ограничить власть генерал-губернатора и губернаторов, установить (при сохранении цензового избирательного права) ответственность местной исполнительной власти перед законодательной («ответственное правительство»), обложить налогом необрабатываемые земли, прекратить бесплатную раздачу земли колониальным офицерам и чиновникам, увеличить британскую иммиграцию, приступить к строительству трансканадской железной дороги. В то же время герцог объявил главной причиной восстания противоречия между прогрессивным и цивилизованным англоязычным меньшинством страны и невежественным консервативным франкоязычным большинством и посоветовал ассимилировать «канадьенов», слив две колониальные провинции в одну. (В этом вопросе он исходил из ложных посылок — как мы видели, среди патриотов было много франкоканадцев, и самые значительные бои 1837 года разыгрались как раз в Нижней Канаде.)

Дарем не требовал преобразования всей Британской Северной Америки в единую колонию. Судьбы Новой Шотландии, Нью-Брансуика, Ньюфаундленда и Острова Принца Эдуарда остались за пределами его внимания и доклада. В данном отношении герцог-дипломат оказался позади генерала Карлтона.

Кроме обессмертившего его доклада герцог попытался ограничить размах репрессий против участников восстания. Дарем выпустил из тюрем часть арестованных. Намеревался объявить амнистию всем отказавшимся от вооруженной борьбы. Однако он потерпел неудачу. Верх взяли сторонники возмездия — военно-бюрократические и лоялистские круги во главе с Колборном.

Правящие круги метрополии сознательно растянули претворение в жизнь требований патриотов и предложений Дарема (очень скоро отозванного на родину и умершего молодым) на целых тридцать лет.

Напишите отзыв о статье "Лэмбтон, Джон Джордж, 1-й граф Даремский"

Ссылки

  • [www.biographi.ca/009004-119.01-e.php?&id_nbr=3484 Джон Джордж Лэмбтон, 1-ый граф Даремский]
  • [hansard.millbanksystems.com/people/mr-john-lambton Contributions in Parliament by the Earl of Durham]

Отрывок, характеризующий Лэмбтон, Джон Джордж, 1-й граф Даремский

Ростов пустил его лошадь и хотел ехать дальше. Шедший мимо раненый офицер обратился к нему.
– Да вам кого нужно? – спросил офицер. – Главнокомандующего? Так убит ядром, в грудь убит при нашем полку.
– Не убит, ранен, – поправил другой офицер.
– Да кто? Кутузов? – спросил Ростов.
– Не Кутузов, а как бишь его, – ну, да всё одно, живых не много осталось. Вон туда ступайте, вон к той деревне, там всё начальство собралось, – сказал этот офицер, указывая на деревню Гостиерадек, и прошел мимо.
Ростов ехал шагом, не зная, зачем и к кому он теперь поедет. Государь ранен, сражение проиграно. Нельзя было не верить этому теперь. Ростов ехал по тому направлению, которое ему указали и по которому виднелись вдалеке башня и церковь. Куда ему было торопиться? Что ему было теперь говорить государю или Кутузову, ежели бы даже они и были живы и не ранены?
– Этой дорогой, ваше благородие, поезжайте, а тут прямо убьют, – закричал ему солдат. – Тут убьют!
– О! что говоришь! сказал другой. – Куда он поедет? Тут ближе.
Ростов задумался и поехал именно по тому направлению, где ему говорили, что убьют.
«Теперь всё равно: уж ежели государь ранен, неужели мне беречь себя?» думал он. Он въехал в то пространство, на котором более всего погибло людей, бегущих с Працена. Французы еще не занимали этого места, а русские, те, которые были живы или ранены, давно оставили его. На поле, как копны на хорошей пашне, лежало человек десять, пятнадцать убитых, раненых на каждой десятине места. Раненые сползались по два, по три вместе, и слышались неприятные, иногда притворные, как казалось Ростову, их крики и стоны. Ростов пустил лошадь рысью, чтобы не видать всех этих страдающих людей, и ему стало страшно. Он боялся не за свою жизнь, а за то мужество, которое ему нужно было и которое, он знал, не выдержит вида этих несчастных.
Французы, переставшие стрелять по этому, усеянному мертвыми и ранеными, полю, потому что уже никого на нем живого не было, увидав едущего по нем адъютанта, навели на него орудие и бросили несколько ядер. Чувство этих свистящих, страшных звуков и окружающие мертвецы слились для Ростова в одно впечатление ужаса и сожаления к себе. Ему вспомнилось последнее письмо матери. «Что бы она почувствовала, – подумал он, – коль бы она видела меня теперь здесь, на этом поле и с направленными на меня орудиями».
В деревне Гостиерадеке были хотя и спутанные, но в большем порядке русские войска, шедшие прочь с поля сражения. Сюда уже не доставали французские ядра, и звуки стрельбы казались далекими. Здесь все уже ясно видели и говорили, что сражение проиграно. К кому ни обращался Ростов, никто не мог сказать ему, ни где был государь, ни где был Кутузов. Одни говорили, что слух о ране государя справедлив, другие говорили, что нет, и объясняли этот ложный распространившийся слух тем, что, действительно, в карете государя проскакал назад с поля сражения бледный и испуганный обер гофмаршал граф Толстой, выехавший с другими в свите императора на поле сражения. Один офицер сказал Ростову, что за деревней, налево, он видел кого то из высшего начальства, и Ростов поехал туда, уже не надеясь найти кого нибудь, но для того только, чтобы перед самим собою очистить свою совесть. Проехав версты три и миновав последние русские войска, около огорода, окопанного канавой, Ростов увидал двух стоявших против канавы всадников. Один, с белым султаном на шляпе, показался почему то знакомым Ростову; другой, незнакомый всадник, на прекрасной рыжей лошади (лошадь эта показалась знакомою Ростову) подъехал к канаве, толкнул лошадь шпорами и, выпустив поводья, легко перепрыгнул через канаву огорода. Только земля осыпалась с насыпи от задних копыт лошади. Круто повернув лошадь, он опять назад перепрыгнул канаву и почтительно обратился к всаднику с белым султаном, очевидно, предлагая ему сделать то же. Всадник, которого фигура показалась знакома Ростову и почему то невольно приковала к себе его внимание, сделал отрицательный жест головой и рукой, и по этому жесту Ростов мгновенно узнал своего оплакиваемого, обожаемого государя.
«Но это не мог быть он, один посреди этого пустого поля», подумал Ростов. В это время Александр повернул голову, и Ростов увидал так живо врезавшиеся в его памяти любимые черты. Государь был бледен, щеки его впали и глаза ввалились; но тем больше прелести, кротости было в его чертах. Ростов был счастлив, убедившись в том, что слух о ране государя был несправедлив. Он был счастлив, что видел его. Он знал, что мог, даже должен был прямо обратиться к нему и передать то, что приказано было ему передать от Долгорукова.
Но как влюбленный юноша дрожит и млеет, не смея сказать того, о чем он мечтает ночи, и испуганно оглядывается, ища помощи или возможности отсрочки и бегства, когда наступила желанная минута, и он стоит наедине с ней, так и Ростов теперь, достигнув того, чего он желал больше всего на свете, не знал, как подступить к государю, и ему представлялись тысячи соображений, почему это было неудобно, неприлично и невозможно.
«Как! Я как будто рад случаю воспользоваться тем, что он один и в унынии. Ему неприятно и тяжело может показаться неизвестное лицо в эту минуту печали; потом, что я могу сказать ему теперь, когда при одном взгляде на него у меня замирает сердце и пересыхает во рту?» Ни одна из тех бесчисленных речей, которые он, обращая к государю, слагал в своем воображении, не приходила ему теперь в голову. Те речи большею частию держались совсем при других условиях, те говорились большею частию в минуту побед и торжеств и преимущественно на смертном одре от полученных ран, в то время как государь благодарил его за геройские поступки, и он, умирая, высказывал ему подтвержденную на деле любовь свою.