Леммле, Карл

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Лэммле, Карл»)
Перейти к: навигация, поиск
Карл Леммле
англ. Carl Laemmle

К. Леммле со статуэткой «Оскар», 1930
Дата рождения:

17 января 1867(1867-01-17)

Место рождения:

Лаупхайм, Великое герцогство Баден

Дата смерти:

24 сентября 1939(1939-09-24) (72 года)

Место смерти:

Беверли-Хиллз

Гражданство:

Германская империя Германская империя США США

Профессия:

кинопродюсер

Карл Леммле (англ. Carl Laemmle; 17 января 1867, Лаупхайм — 24 сентября 1939, Беверли-Хиллз) — основатель старейшей (из существующих) американской киностудии Universal, который курировал создание более чем 400 немых фильмов.





Дорога в Голливуд

Уроженец еврейского квартала городка Лаупхайм в Вюртемберге, Леммле эмигрировал в Америку в 17-летнем возрасте. На протяжении последующих 20 лет работал в провинциальном Ошкоше курьером в аптеке, бухгалтером, управляющим магазином одежды. Женившись на дочери босса и скопив достаточное состояние, взялся в 1906 г. за скупку дешёвых кинотеатров, но довольно скоро столкнулся с неэффективностью существующей системы дистрибуции фильмов под эгидой монополиста Motion Picture Patents Company (MPPC).

В 1907 г. Леммле основал собственную фирму Laemmle Film Service и вступил в жёсткую конкуренцию с MPPC за главенство в американской киноиндустрии. В этой борьбе его козырем стало именование исполнителей главных ролей в начальных титрах фильма, что в те времена анонимных киноактёров представлялось смелым маркетинговым ходом.

В 1910 г. ему удалось переманить к себе первую в истории кинозвезду, Флоренс Лоуренс. На другой день американские газеты вышли с заголовками об её трагической гибели[1]. Вскоре, правда, выяснилось, что слухи о смерти звезды были преувеличены; эффектные рекламные трюки такого рода станут «коньком» Леммле.

Леммле считается основоположником «конвейера звёзд» (star system), на котором строился классический Голливуд[1]. Он придумывал своим актёрам и актрисам новые имена и гламурные биографии, щедро приплачивая газетчикам за упоминание о каждом шаге «звезды». Одним из первых «продуктов» этого конвейера была Мэри Пикфорд.

Золотые годы студии

В 1912 г. Леммле зарегистрировал компанию Universal. Через три года в долине Сан-Фернандо в присутствии 20 000 фанатов состоялось открытие «Вселенского города» (Universal City) — площадки в 235 акров, где проходили конвейерные съёмки немых фильмов. Свою студию Леммле сразу открыл для доступа всех желающих поглазеть на то, как снимаются фильмы.

Несмотря на успех этой площадки (в то время крупнейшей в мире кино) и постоянный рост оборотов, Леммле продолжал рассматривать Universal как семейный бизнес. Под его руководством в студии работало не менее 70 родственников, многие из которых занимали ключевые посты[1][2]. Кино не стало для «дядюшки Карла» (Uncle Carl) единственным делом жизни: он не забывал о своих истоках и не раз навещал оставшихся в Европе родственников. Он открыл в Центральной Европе филиал своей компании, а после прихода к власти в Германии нацистов финансировал эмиграцию лаупхаймских евреев в Америку[3]. Во время пребывания Леммле в Европе делами студии занимался молодой Ирвинг Тальберг.

Кризис кинопроизводства

В качестве подарка к дню совершеннолетия в 1928 г. Леммле сдал управление студией своему 21-летнему сыну Карлу-младшему. В условиях Великой депрессии младший Леммле оказался неважным руководителем. Вдохновлённый успехом «Призрака Оперы» (1925), он запустил в производство серию классических «ужастиков», но основную ставку сделал на дорогостоящие постановки вроде экранизации романа «На западном фронте без перемен» (1930) и мюзикла «Плавучий театр» (1929).

Хотя отец и сын Леммле долгое время гордились полным отсутствием долгов, провал мюзикла в прокате в сложных условиях перехода Голливуда к звуку вынудил их компенсировать убыток крупным займом. Была развёрнута программа тотальной оптимизации расходов, бюджеты новых постановок сокращены в разы (от чего пострадали «Дракула» и «Франкенштейн»); наиболее высокооплачиваемые звёзды ушли к конкурентам. К середине 1930-х Universal перешёл в разряд производителей малобюджетных фильмов[1]. Заложив свои права на студию, Леммле вынуждены были с ними расстаться в 1936 г. всего лишь за $5 млн.

В литературе

Напишите отзыв о статье "Леммле, Карл"

Примечания

  1. 1 2 3 4 [www.allmovie.com/artist/carl-laemmle-p188031 Биография] в сетевой энциклопедии allmovie
  2. В нескольких фильмах была занята его племянница Карла Леммле — одна из последних остающихся в живых актрис немого кино, в 2009 г. отметившая свой 100-летний юбилей.
  3. Gabler N. An Empire of Their Own: How the Jews Invented Hollywood. — Crown Publishers, 1988. — P. 72. — ISBN 9780517568088.

Ссылки

Отрывок, характеризующий Леммле, Карл

Княжна Марья выбежала на крыльцо, на цветочную дорожку и в аллею. Навстречу ей подвигалась большая толпа ополченцев и дворовых, и в середине этой толпы несколько людей под руки волокли маленького старичка в мундире и орденах. Княжна Марья подбежала к нему и, в игре мелкими кругами падавшего света, сквозь тень липовой аллеи, не могла дать себе отчета в том, какая перемена произошла в его лице. Одно, что она увидала, было то, что прежнее строгое и решительное выражение его лица заменилось выражением робости и покорности. Увидав дочь, он зашевелил бессильными губами и захрипел. Нельзя было понять, чего он хотел. Его подняли на руки, отнесли в кабинет и положили на тот диван, которого он так боялся последнее время.
Привезенный доктор в ту же ночь пустил кровь и объявил, что у князя удар правой стороны.
В Лысых Горах оставаться становилось более и более опасным, и на другой день после удара князя, повезли в Богучарово. Доктор поехал с ними.
Когда они приехали в Богучарово, Десаль с маленьким князем уже уехали в Москву.
Все в том же положении, не хуже и не лучше, разбитый параличом, старый князь три недели лежал в Богучарове в новом, построенном князем Андреем, доме. Старый князь был в беспамятстве; он лежал, как изуродованный труп. Он не переставая бормотал что то, дергаясь бровями и губами, и нельзя было знать, понимал он или нет то, что его окружало. Одно можно было знать наверное – это то, что он страдал и, чувствовал потребность еще выразить что то. Но что это было, никто не мог понять; был ли это какой нибудь каприз больного и полусумасшедшего, относилось ли это до общего хода дел, или относилось это до семейных обстоятельств?
Доктор говорил, что выражаемое им беспокойство ничего не значило, что оно имело физические причины; но княжна Марья думала (и то, что ее присутствие всегда усиливало его беспокойство, подтверждало ее предположение), думала, что он что то хотел сказать ей. Он, очевидно, страдал и физически и нравственно.
Надежды на исцеление не было. Везти его было нельзя. И что бы было, ежели бы он умер дорогой? «Не лучше ли бы было конец, совсем конец! – иногда думала княжна Марья. Она день и ночь, почти без сна, следила за ним, и, страшно сказать, она часто следила за ним не с надеждой найти призкаки облегчения, но следила, часто желая найти признаки приближения к концу.
Как ни странно было княжне сознавать в себе это чувство, но оно было в ней. И что было еще ужаснее для княжны Марьи, это было то, что со времени болезни ее отца (даже едва ли не раньше, не тогда ли уж, когда она, ожидая чего то, осталась с ним) в ней проснулись все заснувшие в ней, забытые личные желания и надежды. То, что годами не приходило ей в голову – мысли о свободной жизни без вечного страха отца, даже мысли о возможности любви и семейного счастия, как искушения дьявола, беспрестанно носились в ее воображении. Как ни отстраняла она от себя, беспрестанно ей приходили в голову вопросы о том, как она теперь, после того, устроит свою жизнь. Это были искушения дьявола, и княжна Марья знала это. Она знала, что единственное орудие против него была молитва, и она пыталась молиться. Она становилась в положение молитвы, смотрела на образа, читала слова молитвы, но не могла молиться. Она чувствовала, что теперь ее охватил другой мир – житейской, трудной и свободной деятельности, совершенно противоположный тому нравственному миру, в который она была заключена прежде и в котором лучшее утешение была молитва. Она не могла молиться и не могла плакать, и житейская забота охватила ее.
Оставаться в Вогучарове становилось опасным. Со всех сторон слышно было о приближающихся французах, и в одной деревне, в пятнадцати верстах от Богучарова, была разграблена усадьба французскими мародерами.
Доктор настаивал на том, что надо везти князя дальше; предводитель прислал чиновника к княжне Марье, уговаривая ее уезжать как можно скорее. Исправник, приехав в Богучарово, настаивал на том же, говоря, что в сорока верстах французы, что по деревням ходят французские прокламации и что ежели княжна не уедет с отцом до пятнадцатого, то он ни за что не отвечает.
Княжна пятнадцатого решилась ехать. Заботы приготовлений, отдача приказаний, за которыми все обращались к ней, целый день занимали ее. Ночь с четырнадцатого на пятнадцатое она провела, как обыкновенно, не раздеваясь, в соседней от той комнаты, в которой лежал князь. Несколько раз, просыпаясь, она слышала его кряхтенье, бормотанье, скрип кровати и шаги Тихона и доктора, ворочавших его. Несколько раз она прислушивалась у двери, и ей казалось, что он нынче бормотал громче обыкновенного и чаще ворочался. Она не могла спать и несколько раз подходила к двери, прислушиваясь, желая войти и не решаясь этого сделать. Хотя он и не говорил, но княжна Марья видела, знала, как неприятно было ему всякое выражение страха за него. Она замечала, как недовольно он отвертывался от ее взгляда, иногда невольно и упорно на него устремленного. Она знала, что ее приход ночью, в необычное время, раздражит его.
Но никогда ей так жалко не было, так страшно не было потерять его. Она вспоминала всю свою жизнь с ним, и в каждом слове, поступке его она находила выражение его любви к ней. Изредка между этими воспоминаниями врывались в ее воображение искушения дьявола, мысли о том, что будет после его смерти и как устроится ее новая, свободная жизнь. Но с отвращением отгоняла она эти мысли. К утру он затих, и она заснула.