Лэнгтри, Лилли

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Лилли Лэнгтри
Lillie Langtry

Портрет Лилли Лэнгтри работы
Джорджа Фрэнка Майлза
Имя при рождении:

Эмили Шарлотта Ле Бретон

Дата рождения:

13 октября 1853(1853-10-13)

Место рождения:

Джерси, Нормандские острова

Дата смерти:

12 февраля 1929(1929-02-12) (75 лет)

Место смерти:

Монте-Карло, Монако

Профессия:

актриса

Гражданство:

Великобритания Великобритания

Годы активности:

1881-1917

Лилли Лэнгтри (англ. Lillie Langtry, также Lily Langtry; 13 октября 1853 — 12 февраля 1929), урожденная Эмили Шарлотта Ле Бретон (англ. Emilie Charlotte Le Breton) — британская актриса и «светская львица». Лэнгтри быстро получила известность в мае 1877 года, когда она была приглашена на «домашний ужин» у леди Себрайт, который посетили некоторые известные художники тех дней. Она вызвала интерес к себе и вскоре стала постоянной гостьей светских приёмов. В 1881 году Лэнгтри начала артистическую карьеру, она играла главные роли в таких пьесах как «Ночь ошибок», «Леди из Лиона», «Как вам это понравится», а в дальнейшем создала собственную театральную компанию.[1] Кроме того, Лилли Лэнгтри была известна своими отношениями с аристократами, включая принца Уэльского, графа Шрусбери и принца Людвига фон Баттенберга.





Биография

Лилли Лэнгтри, урожденная Эмили Шарлотта Ле Бретон, была единственной дочерью декана Джерси, преподобного Уильяма Корбета Ле Бретона. Одним из его предков был Ричард ле Бретон, известный как убийца Томаса Бекета. Репутация Уильяма Ле Бретона была испорчена многочисленными внебрачными связями, и когда в 1880 году жена в конце концов ушла от него, он покинул Джерси.[2] Они с матерью Лилли, Эмили Дэвис (в девичестве Мартин), поженились в 1842 году в Челси. Лилли была шестой из семерых детей и единственной девочкой среди них. Из её братьев только двое, Уильям Инглис Ле Бретон (1846—1931) и Клемент Мартин Ле Бретон (1851—1927) не умерли в ранней молодости в результате болезни или несчастного случая.[3] По воспоминаниям Лилли, она участвовала вместе с братьями во всех их забавах и была «неисправимым сорванцом». Она также занималась с их учителем, благодаря чему получила необычно хорошее образование для женщины своего времени.[4]

С Джерси в Лондон

6 марта 1874 года двадцатилетняя Лилли вышла замуж за тридцатилетнего ирландского землевладельца Эдварда Лэнгтри, вдовца. Его первая жена Джейн Фрэнсис была сестрой Элизабет, жены брата Лилли Уильяма.[5] Свадебный приём прошёл в отеле Royal Yacht Hotel в Сент-Хелиере, Джерси. Лилли настояла, чтобы муж увёз её с Нормандских островов. Они сняли квартиру на Итон Плейс в Белгравии, Лондон.[6]

В интервью, опубликованном в нескольких газетах в 1882 году, Лилли Лэнгтри сказала:

«Лондонскому обществу я была впервые представлена благодаря лорду Ранела и художнику Фрэнку Майлзу… Я приехала в Лондон, и меня ввели в общество мои друзья. Из них больше всех был полон энтузиазма мистер Фрэнк Майлз, художник. Впоследствии я узнала, что он увидел меня в театре однажды вечером и тщетно пытался выяснить, кто я. В клубах и среди друзей-художников он заявлял, что видел некую красавицу, и описывал меня всем, кого он знал, пока однажды меня не встретил один из его друзей и мы не были должным образом представлены. Затем мистер Майлз пришёл и умолял меня позировать ему для портрета. Я дала согласие, и когда портрет был готов, он был продан принцу Леопольду. С тех пор меня приглашали всюду.»

Лорд Ранела, друг отца Лилли, пригласил её на приём в высшем обществе, где она привлекла внимание своей красотой и остроумием. На Лилли было ставшее позже её отличительным знаком простое чёрное платье, контрастировавшее с более сложными нарядами других присутствовавших дам, она не надевала никаких украшений.[7] К концу ужина Фрэнк Майлз сделал несколько набросков Лилли, которые в дальнейшем стали очень популярными на открытках.[8] Другой гость, Джон Эверетт Милле, в дальнейшем написал её портрет. Прозвище Лэнгтри «Лилия Джерси» (англ. Jersey Lily) было связано с цветком джерсийской лилии (Амариллис белладонна) — символом Джерси.

Прозвище получило известность благодаря портрету Милле, названному «Лилия Джерси» (англ. A Jersey Lily). Семья Милле также происходила с Джерси, и по традиции они с Лилли говорили во время работы на джерсийском диалекте. Картина вызвала большой интерес, когда была представлена в Королевской академии. На портрете Лэнгтри держит в руках не джерсийскую, а гернсийскую лилию (Nerine sarniensis), так как во время работы над полотном нужный цветок не нашли. Лилли также позировала Эдварду Пойнтеру и Эдварду Бёрн-Джонсу. Она пользовалась огромным успехом в Лондоне, и вскоре её слава достигла ушей королевских особ.[9]

Сценическая карьера

Нуждаясь в деньгах, Лилли по совету своего близкого друга Оскара Уайльда решила начать артистическую карьеру. Впервые она вышла на сцену в любительском представлении в Туикенемской ратуше. Это была комедия на две роли под названием «A Fair Encounter», вместе с Лэнгтри в ней играла Генриетта Лабушер. До брака с Генри Лабушером Генриетта была профессиональной актрисой, она стала наставницей Лилли в вопросах сценического мастерства. Отзывы на постановку были благосклонными, и в 1881 году Лилли дебютировала на лондонской сцене в роли Кейт Хардкасл в пьесе Голдсмита «Ночь ошибок» в Хеймаркетском театре.[10] Рецензии критиков были смешанными, но Лилли пользовалась успехом у публики, и в следующий раз она играла в спектакле «Ours» в том же театре. В начале 1882 года Лэнгтри покинула Хеймаркет и создала собственную театральную компанию, гастролировавшую по Великобритании с различными пьесами. Генриетта Лабушер продолжала опекать Лилли.[11]

Американский импресарио Генри Эбби организовал для Лилли американские гастроли, и в октябре 1882 года она прибыла в Нью-Йорк, где её встречали представители прессы и Оскар Уайльд, в это время находившийся в США с лекционным туром. После первого появления Лэнгтри её выступления ожидали в нетерпением, но в ночь накануне премьеры театр сгорел. Шоу было перенесено, и премьера состоялась неделей позже. Впоследствии театральная компания Лилли начала тур по США от побережья до побережья, который закончился в мае 1883 года, принеся солидную прибыль. Перед отъездом из Нью-Йорка актриса разругалась с Генриеттой Лабушер из-за своей связи с молодым американским миллионером Фредди Гебхардом.[12] Её первый тур по США (где её сопровождал Гебхард) имел огромный успех, который она повторила и в последующие годы. Хотя критики неодобрительно отзывались о трактовке Лэнгтри таких ролей как Паулина в «Леди из Лиона» или Розалинда в «Как вам это понравится», публика любила её. После возвращения из Нью-Йорка в 1883 году Лилли записалась на шестинедельный курс в Парижской консерватории, чтобы поработать над своим сценическим мастерством.[13] В 1889 году она сыграла леди Макбет. В 1903 году в США она играла главную роль в пьесе «The Crossways», которую написала в соавторстве с Дж. Хартли Мэннерсом. Лэнгтри возвращалась в Америку на гастроли в 1906, а затем в 1912 году, выступая в водевилях. Она в последний раз вышла на сцену в США в 1917 году, в Лондоне — несколько месяцев спустя.[11]

Личная жизнь

Роман с принцем

Принц Уэльский, Альберт Эдуард («Берти», в будущем Эдуард VII), сидел рядом с Лэнгтри на званом ужине у сэра Аллена Янга 24 мая 1877 года.[14] Место мужа Лилли, Эдварда Лэнгтри, было на другом конце стола. Хотя принц был женат на принцессе Александре и был отцом шестерых детей, его супружеские измены были широко известны. Он увлёкся Лилли, и вскоре она стала его полуофициальной любовницей. Она даже была представлена матери принца, королеве Виктории. В конце концов у Лэнгтри развились тёплые отношения с принцессой Александрой.[15]

Роман продолжался с конца 1877 года по июнь 1880.[16] В 1877 году Принц Уэльский построил для встреч с любовницей Красный Дом в Борнмуте (сейчас отель «Langtry Manor»),[17] дизайном дома занималась сама Лилли.[17] Говорили, что однажды принц пожаловался: «Я потратил на вас столько, что на эти деньги можно было бы построить военный корабль», на что Лэнгтри достаточно едко ответила: «И потратили во мне столько, что его можно было бы спустить на воду».[18] По слухам, их отношения окончательно охладели, когда Лилли нарушила правила этикета на званом ужине,[19] Когда в июне 1879 года в Лондон приехала Сара Бернар, она затмила Лилли.

В июле 1879 года у Лилли Лэнгтри начался роман с Чарльзом Четуинд-Тэлботом, графом Шрусбери; в январе 1880 года Лэнгтри и граф планировали сбежать вместе.[20] Осенью 1879 года газета «Town Talk» опубликовала слухи, что муж Лэнгтри подаёт на развод и принц Уэльский, среди прочих, вызывается в суд как соответчик. В этот период принц мало виделся с Лилли, однако он продолжал тепло отзываться о ней, когда в дальнейшем она начала артистическую карьеру.

После потери монаршей благосклонности Лэнгтри начали окружать кредиторы. Финансовое состояние семьи не соответствовало их стилю жизни. В октябре 1880 года Лилли пришлось продать многие принадлежавшие ей вещи, чтобы оплатить долги, но официально Эдвард Лэнгтри о банкротстве не объявлял.[21]

Дочь

В апреле 1879 года у Лэнгтри начался роман с принцем Людвигом фон Баттенбергом, в то же время она состояла в отношениях и со своим старым другом Артуром Клэренсом Джонсом (1854—1930). В июне 1880 года она забеременела. Это не был ребёнок её мужа; она убедила принца Людвига, что отцом был он. Когда принц рассказал об этом родителям, те отправили его на военный корабль HMS Inconstant. Получив от принца Уэльского некоторую сумму, Лэнгтри уехала в Париж с Артуром Джонсом. 8 марта 1881 года она родила дочь, Жанну Мари.[22]

Страстные письма Лэнгтри к Артуру Джонсу, найденные в 1978 и опубликованные в 1999 году, позволяют предполагать, что отцом был Джонс.[23] Сын принца Людвига, граф Маунтбеттен Бирманский, всегда высказывался в пользу того, что Жанна Мари была дочерью его отца.[24]

В 1902 году Жанна Мари вышла замуж за шотландского политика сэра Йена Малкольма. У них было четверо детей. Леди Малкольм умерла в 1964 году. Её дочь Мэри Малкольм была одной из первых женщин-дикторов телевизионной службы BBC (сейчас BBC One) в 1948—1956 годах. Она умерла 13 октября 2010 года в возрасте 92 лет.[25] Её сын Йен Малкольм был первым мужем актрисы Энн Тодд.

Американское гражданство

Лэнгтри стала гражданкой США в 1897 году. В том же году она развелась с Эдвардом Лэнгтри в Лейкпорте, Калифорния; несколько месяцев спустя Эдвард погиб в результате несчастного случая.[26][27] Позже в письме соболезнования к другой вдове Лилли написала: «Я тоже потеряла мужа, но увы! потеря была невелика.»[28]

В 1888 году Лэнгтри купила винодельню с 4200 акрами земли в округе Лейк, Калифорния, для производства красного вина. В 1906 году она перепродала землю и предприятие. Винодельня и виноградники до сих пор работают под названием «Langtry Farms» в Миддлтауне, Калифорния.[29]

Вскорости после развода, в 1899 году, Лэнгтри повторно вышла замуж за Хьюго де Бата, который был намного младше неё.[10] Он унаследовал титул баронета и был важной фигурой в мире скачек. В последние годы жизни Лилли жила в Монако неподалеку от мужа, однако виделись они только во время светских раутов и недолгих личных встреч.

Последние дни

В этот период компаньонкой Лэнгтри в Монако была её близкая подруга и вдова её дворецкого Матильда Мэри Пит. Пит была рядом с Лэнгтри в последние дни её жизни, когда та умерла в Монте-Карло от пневмонии. В наследство от Лилли Матильда Мэри Пит получила 10000 фунтов, виллу, известную под названием Le Lys Monaco («Лилия Монако»), одежду и автомобиль.[30]

Лэнгтри умерла в Монако во вторник 12 февраля 1929 года, на рассвете. Она хотела, чтобы её похоронили рядом с родителями в Церкви Христа Спасителя на острове Джерси. Из-за метели невозможно было перевезти тело немедленно, но 22 февраля его всё-таки доставили на остров на пароходе «Saint Brieuc». Гроб простоял в церкви ночь в окружении цветов, и 23 февраля Лилли Лэнгтри была похоронена.[31]

Культурное влияние и изображения в искусстве

Лилли Лэнгтри пользовалась своей популярностью, зарабатывая на рекламе коммерческих продуктов, таких как косметика и мыло. Заключив в 1880 году контракт с производителями мыла Pears Soap, она стала первой женщиной-знаменитостью, получающей прибыль от использования в рекламе своего образа. Публика была увлечена Лилли, и благодаря использованию её портретов продажи Pears Soap резко возросли.[32]

Исследователи считают, что Лилли Лэнгтри могла быть прообразом Ирэн Адлер из «Скандала в Богемии» (1891) Артура Конан-Дойла.[33][34]

В фильме студии «Universal» 1944 года «Багровый коготь» жертва убийства Лилиан Джентри, жена лорда Уильяма Пенроуза и бывшая актриса, является явной отсылкой к Лэнгтри.

История жизни Лилли Лэнгтри была экранизирована несколько раз. В «Человеке с Запада» (1940) её играет Лилиан Бонд, в «Жизни и временах судьи Роя Бина» (1972) — Ава Гарднер. В обоих фильмах в Лилли влюблен судья Рой Бин, её знаменитый поклонник с американского фронтира; в первом фильме его роль исполнил Уолтер Бреннан, в более позднем — Пол Ньюман.

В 1978 году о Лэнгтри был снят телесериал «Лилли» (англ. Lillie) с Франческой Аннис в главной роли. Ранее она уже играла Лилли Лэнгтри в сериале 1975 года «Эдуард VII» (англ. Edward the Seventh). В телевизионном фильме «Происшествие на водопаде Виктория» роль Лилли исполнила Дженни Сигроув.

В мистическом телесериале 1996 года «Клан» (англ. Kindred: The Embraced), основанном на ролевой игре «Vampire: The Masquerade», Лилли Лэнгтри — бессмертная глава вампирского клана, дожившая до сегодняшнего дня. Роль исполнила Стэйси Хайдук.

Лэнгтри — одна из центральных персонажей романа-вестерна Джейка Логана «Слокам и Лилия Джерси» (англ. Slocum and the Jersey Lily). Также она появляется в детективном романе Робин Пейдж «Смерть в Эпсом Даунс» (англ. Death at Epsom Downs).

В серии романов Джорджа Макдоналда Фрейзера о Гарри Флэшмене Лэнгтри — бывшая любовница главного героя. Флэшмен описывает её как одну из немногих женщин, которых он по-настоящему любил.

Песня «Lily Langtry» вошла в несколько альбомов фолк-группы New Christy Minstrels. Предполагается, что Лилли Лэнгтри посвящена песня The Who 1967 года «Pictures of Lily», герой которой влюбляется в изображение женщины по имени Лили. В песне говорится, что она умерла в 1929 году, что совпадает с годом смерти Лэнгтри.

Имя Лилли Лэнгтри упоминается в романе У. С. Моэма "Луна и Грош" в описании Чарлза Стрикленда (On his chimney-piece he had photographs of Mrs. Langtry and Mary Anderson. He read Punch and the Sporting Times. He went to dances in Hampstead). Источник: www.e-reading.club/chapter.php/100228/43/Maugham_-_The_Moon_and_Sixpence.html

Библиография

  • Langtry, Lillie, The Days I Knew, 1925 (автобиография)

Напишите отзыв о статье "Лэнгтри, Лилли"

Примечания

  1. Dudley Ernest. The Gilded Lily. — London: Oldhams Press, 1958. — P. 73.
  2. Anthony Camp, Royal Mistresses and Bastards: Fact and Fiction 1714—1936 (London, 2007) 365.
  3. [www.langtryfarms.com/images/1_history/LangtryHouseBook.pdf The life of lillie langtry]. langtryfarms.
  4. Langtry Lillie. The Days I Knew - An Autobiography. — St. John: Redberry Press, 1989. — P. Chapter 1 - Call Me Lillie.
  5. Dudley Ernest. The Gilded Lily. — London: Odhams Press Limited, 1958. — P. 34–35.
  6. Aronson Theo. The King in Love. — London: Corgi Books, 1989. — P. 74.
  7. [www.jaynesjersey.com/lillielang.htm Lillie Langtry]
  8. [www.lillielangtry.com/London.htm Frank Miles Drawing]. lillielangtry.com.
  9. Leslie Anita. The Marlborough House Set. — New York: Doubleday & Company, 1973. — P. 68 to 70.
  10. 1 2 New International Encyclopedia
  11. 1 2 Dudley Ernest. The Guilded Lily. — London: Odhams Press Limited, 1958. — P. Chapters 6/7/8.
  12. Beatty Laura. Lillie Langtry - Manners, Masks and Morals. — London: Vintage, 1999. — P. Chapter XXVII Down the Primrose Path.
  13. Beatty Laura. Lillie Langtry - Manners, Masks and Morals. — London: Vintage, 1999. — P. Chapter XXVIII Venus in Harness.
  14. Camp, op.cit., p.364.
  15. [www.lillielangtry.com/Fame.htm The Girl from Jersey]. lillielangtry.com.
  16. Camp, op.cit., 364.
  17. 1 2 [www.langtrymanor.co.uk/history.htm History of the Langtry Manor].
  18. Twilight of splendor: the court of Queen Victoria during her diamond jubilee year, Greg King, John Wiley & Sons, 2007 p.138
  19. [www.lillielangtry.com/fall.htm Fall from Grace]. lillielangtry.com.
  20. Laura Beatty, Lillie Langtry: manners, masks and morals (London, 1999), pp. 164-65.
  21. [www.jaynesjersey.com/lillielang.htm Changing fortunes]. jaynesjersey.com.
  22. Camp, op.cit., pp.364-67
  23. Beatty, op. cit.
  24. Daily Telegraph, September 27, 1978; Evening News, October 23, 1978.
  25. [www.guardian.co.uk/media/2010/oct/14/mary-malcolm-obituary Mary Malcolm obituary]. The Guardian.
  26. Beatty, op.cit., p.302.
  27. New York Times, October 17, 1897
  28. Letter in the Curtis Theatre Collection, University of Pittsburgh.
  29. [www.langtryfarms.com/pages/1_1.htm Langtry Farms History]. Langtry Farms.
  30. Beatty Laura. Lillie Langtry - Manners, Masks and Morals. — London: Vintage, 1999. — P. Chapter XXXIV Fnal Act.
  31. Dudley Ernest. The Gilded Lily. — London: Oldhams Press, 1958. — P. 219 to 220.
  32. Fletcher, Winston. Powers of Persuasion: The Inside Story of British Advertising. Oxford, UK: Oxford UP, 2008
  33. Wolfe, Julian, «The Adventuress of Sherlock Holmes», cited by Baring-Gould, William S.(ed.), The Annotated Sherlock Holmes, vol.1 p.354.
  34. Wolff, Julian. «The Adventuress of Sherlock Holmes: Some Observations Upon the Identification of Irene.» Sherlock Holmes by Gas-Lamp: Highlights from the First Four Decades of the Baker Street Journal. New York: Fordham UP, 1989. 286—288.

Ссылки

  • [www.lillielangtry.com/ Lillie Langtry Museum on the Internet]
  • [www.jaynesjersey.com/lillielang.htm Lillie Langtry] biography
  • [www.ibdb.com/person.php?id=68034 Lily Langtry] at the Internet Broadway Database
  • [www.ibdb.com/person.php?id=406745 Lillie Langtry] at the Internet Broadway Database
  • Лэнгтри, Лилли (англ.) на сайте Internet Movie Database
  • [www.langtrymanor.co.uk/history.htm History of East Cliff]
  • [edwardianpromenade.com/fashion/the-professional-beauty/ Article on Professional Beauties of the Victorian era]

Отрывок, характеризующий Лэнгтри, Лилли

Он поехал почти по передней линии. Несколько всадников скакали по направлению к нему. Это были наши лейб уланы, которые расстроенными рядами возвращались из атаки. Ростов миновал их, заметил невольно одного из них в крови и поскакал дальше.
«Мне до этого дела нет!» подумал он. Не успел он проехать нескольких сот шагов после этого, как влево от него, наперерез ему, показалась на всем протяжении поля огромная масса кавалеристов на вороных лошадях, в белых блестящих мундирах, которые рысью шли прямо на него. Ростов пустил лошадь во весь скок, для того чтоб уехать с дороги от этих кавалеристов, и он бы уехал от них, ежели бы они шли всё тем же аллюром, но они всё прибавляли хода, так что некоторые лошади уже скакали. Ростову всё слышнее и слышнее становился их топот и бряцание их оружия и виднее становились их лошади, фигуры и даже лица. Это были наши кавалергарды, шедшие в атаку на французскую кавалерию, подвигавшуюся им навстречу.
Кавалергарды скакали, но еще удерживая лошадей. Ростов уже видел их лица и услышал команду: «марш, марш!» произнесенную офицером, выпустившим во весь мах свою кровную лошадь. Ростов, опасаясь быть раздавленным или завлеченным в атаку на французов, скакал вдоль фронта, что было мочи у его лошади, и всё таки не успел миновать их.
Крайний кавалергард, огромный ростом рябой мужчина, злобно нахмурился, увидав перед собой Ростова, с которым он неминуемо должен был столкнуться. Этот кавалергард непременно сбил бы с ног Ростова с его Бедуином (Ростов сам себе казался таким маленьким и слабеньким в сравнении с этими громадными людьми и лошадьми), ежели бы он не догадался взмахнуть нагайкой в глаза кавалергардовой лошади. Вороная, тяжелая, пятивершковая лошадь шарахнулась, приложив уши; но рябой кавалергард всадил ей с размаху в бока огромные шпоры, и лошадь, взмахнув хвостом и вытянув шею, понеслась еще быстрее. Едва кавалергарды миновали Ростова, как он услыхал их крик: «Ура!» и оглянувшись увидал, что передние ряды их смешивались с чужими, вероятно французскими, кавалеристами в красных эполетах. Дальше нельзя было ничего видеть, потому что тотчас же после этого откуда то стали стрелять пушки, и всё застлалось дымом.
В ту минуту как кавалергарды, миновав его, скрылись в дыму, Ростов колебался, скакать ли ему за ними или ехать туда, куда ему нужно было. Это была та блестящая атака кавалергардов, которой удивлялись сами французы. Ростову страшно было слышать потом, что из всей этой массы огромных красавцев людей, из всех этих блестящих, на тысячных лошадях, богачей юношей, офицеров и юнкеров, проскакавших мимо его, после атаки осталось только осьмнадцать человек.
«Что мне завидовать, мое не уйдет, и я сейчас, может быть, увижу государя!» подумал Ростов и поскакал дальше.
Поровнявшись с гвардейской пехотой, он заметил, что чрез нее и около нее летали ядры, не столько потому, что он слышал звук ядер, сколько потому, что на лицах солдат он увидал беспокойство и на лицах офицеров – неестественную, воинственную торжественность.
Проезжая позади одной из линий пехотных гвардейских полков, он услыхал голос, назвавший его по имени.
– Ростов!
– Что? – откликнулся он, не узнавая Бориса.
– Каково? в первую линию попали! Наш полк в атаку ходил! – сказал Борис, улыбаясь той счастливой улыбкой, которая бывает у молодых людей, в первый раз побывавших в огне.
Ростов остановился.
– Вот как! – сказал он. – Ну что?
– Отбили! – оживленно сказал Борис, сделавшийся болтливым. – Ты можешь себе представить?
И Борис стал рассказывать, каким образом гвардия, ставши на место и увидав перед собой войска, приняла их за австрийцев и вдруг по ядрам, пущенным из этих войск, узнала, что она в первой линии, и неожиданно должна была вступить в дело. Ростов, не дослушав Бориса, тронул свою лошадь.
– Ты куда? – спросил Борис.
– К его величеству с поручением.
– Вот он! – сказал Борис, которому послышалось, что Ростову нужно было его высочество, вместо его величества.
И он указал ему на великого князя, который в ста шагах от них, в каске и в кавалергардском колете, с своими поднятыми плечами и нахмуренными бровями, что то кричал австрийскому белому и бледному офицеру.
– Да ведь это великий князь, а мне к главнокомандующему или к государю, – сказал Ростов и тронул было лошадь.
– Граф, граф! – кричал Берг, такой же оживленный, как и Борис, подбегая с другой стороны, – граф, я в правую руку ранен (говорил он, показывая кисть руки, окровавленную, обвязанную носовым платком) и остался во фронте. Граф, держу шпагу в левой руке: в нашей породе фон Бергов, граф, все были рыцари.
Берг еще что то говорил, но Ростов, не дослушав его, уже поехал дальше.
Проехав гвардию и пустой промежуток, Ростов, для того чтобы не попасть опять в первую линию, как он попал под атаку кавалергардов, поехал по линии резервов, далеко объезжая то место, где слышалась самая жаркая стрельба и канонада. Вдруг впереди себя и позади наших войск, в таком месте, где он никак не мог предполагать неприятеля, он услыхал близкую ружейную стрельбу.
«Что это может быть? – подумал Ростов. – Неприятель в тылу наших войск? Не может быть, – подумал Ростов, и ужас страха за себя и за исход всего сражения вдруг нашел на него. – Что бы это ни было, однако, – подумал он, – теперь уже нечего объезжать. Я должен искать главнокомандующего здесь, и ежели всё погибло, то и мое дело погибнуть со всеми вместе».
Дурное предчувствие, нашедшее вдруг на Ростова, подтверждалось всё более и более, чем дальше он въезжал в занятое толпами разнородных войск пространство, находящееся за деревнею Працом.
– Что такое? Что такое? По ком стреляют? Кто стреляет? – спрашивал Ростов, ровняясь с русскими и австрийскими солдатами, бежавшими перемешанными толпами наперерез его дороги.
– А чорт их знает? Всех побил! Пропадай всё! – отвечали ему по русски, по немецки и по чешски толпы бегущих и непонимавших точно так же, как и он, того, что тут делалось.
– Бей немцев! – кричал один.
– А чорт их дери, – изменников.
– Zum Henker diese Ruesen… [К чорту этих русских…] – что то ворчал немец.
Несколько раненых шли по дороге. Ругательства, крики, стоны сливались в один общий гул. Стрельба затихла и, как потом узнал Ростов, стреляли друг в друга русские и австрийские солдаты.
«Боже мой! что ж это такое? – думал Ростов. – И здесь, где всякую минуту государь может увидать их… Но нет, это, верно, только несколько мерзавцев. Это пройдет, это не то, это не может быть, – думал он. – Только поскорее, поскорее проехать их!»
Мысль о поражении и бегстве не могла притти в голову Ростову. Хотя он и видел французские орудия и войска именно на Праценской горе, на той самой, где ему велено было отыскивать главнокомандующего, он не мог и не хотел верить этому.


Около деревни Праца Ростову велено было искать Кутузова и государя. Но здесь не только не было их, но не было ни одного начальника, а были разнородные толпы расстроенных войск.
Он погонял уставшую уже лошадь, чтобы скорее проехать эти толпы, но чем дальше он подвигался, тем толпы становились расстроеннее. По большой дороге, на которую он выехал, толпились коляски, экипажи всех сортов, русские и австрийские солдаты, всех родов войск, раненые и нераненые. Всё это гудело и смешанно копошилось под мрачный звук летавших ядер с французских батарей, поставленных на Праценских высотах.
– Где государь? где Кутузов? – спрашивал Ростов у всех, кого мог остановить, и ни от кого не мог получить ответа.
Наконец, ухватив за воротник солдата, он заставил его ответить себе.
– Э! брат! Уж давно все там, вперед удрали! – сказал Ростову солдат, смеясь чему то и вырываясь.
Оставив этого солдата, который, очевидно, был пьян, Ростов остановил лошадь денщика или берейтора важного лица и стал расспрашивать его. Денщик объявил Ростову, что государя с час тому назад провезли во весь дух в карете по этой самой дороге, и что государь опасно ранен.
– Не может быть, – сказал Ростов, – верно, другой кто.
– Сам я видел, – сказал денщик с самоуверенной усмешкой. – Уж мне то пора знать государя: кажется, сколько раз в Петербурге вот так то видал. Бледный, пребледный в карете сидит. Четверню вороных как припустит, батюшки мои, мимо нас прогремел: пора, кажется, и царских лошадей и Илью Иваныча знать; кажется, с другим как с царем Илья кучер не ездит.
Ростов пустил его лошадь и хотел ехать дальше. Шедший мимо раненый офицер обратился к нему.
– Да вам кого нужно? – спросил офицер. – Главнокомандующего? Так убит ядром, в грудь убит при нашем полку.
– Не убит, ранен, – поправил другой офицер.
– Да кто? Кутузов? – спросил Ростов.
– Не Кутузов, а как бишь его, – ну, да всё одно, живых не много осталось. Вон туда ступайте, вон к той деревне, там всё начальство собралось, – сказал этот офицер, указывая на деревню Гостиерадек, и прошел мимо.
Ростов ехал шагом, не зная, зачем и к кому он теперь поедет. Государь ранен, сражение проиграно. Нельзя было не верить этому теперь. Ростов ехал по тому направлению, которое ему указали и по которому виднелись вдалеке башня и церковь. Куда ему было торопиться? Что ему было теперь говорить государю или Кутузову, ежели бы даже они и были живы и не ранены?
– Этой дорогой, ваше благородие, поезжайте, а тут прямо убьют, – закричал ему солдат. – Тут убьют!
– О! что говоришь! сказал другой. – Куда он поедет? Тут ближе.
Ростов задумался и поехал именно по тому направлению, где ему говорили, что убьют.
«Теперь всё равно: уж ежели государь ранен, неужели мне беречь себя?» думал он. Он въехал в то пространство, на котором более всего погибло людей, бегущих с Працена. Французы еще не занимали этого места, а русские, те, которые были живы или ранены, давно оставили его. На поле, как копны на хорошей пашне, лежало человек десять, пятнадцать убитых, раненых на каждой десятине места. Раненые сползались по два, по три вместе, и слышались неприятные, иногда притворные, как казалось Ростову, их крики и стоны. Ростов пустил лошадь рысью, чтобы не видать всех этих страдающих людей, и ему стало страшно. Он боялся не за свою жизнь, а за то мужество, которое ему нужно было и которое, он знал, не выдержит вида этих несчастных.
Французы, переставшие стрелять по этому, усеянному мертвыми и ранеными, полю, потому что уже никого на нем живого не было, увидав едущего по нем адъютанта, навели на него орудие и бросили несколько ядер. Чувство этих свистящих, страшных звуков и окружающие мертвецы слились для Ростова в одно впечатление ужаса и сожаления к себе. Ему вспомнилось последнее письмо матери. «Что бы она почувствовала, – подумал он, – коль бы она видела меня теперь здесь, на этом поле и с направленными на меня орудиями».
В деревне Гостиерадеке были хотя и спутанные, но в большем порядке русские войска, шедшие прочь с поля сражения. Сюда уже не доставали французские ядра, и звуки стрельбы казались далекими. Здесь все уже ясно видели и говорили, что сражение проиграно. К кому ни обращался Ростов, никто не мог сказать ему, ни где был государь, ни где был Кутузов. Одни говорили, что слух о ране государя справедлив, другие говорили, что нет, и объясняли этот ложный распространившийся слух тем, что, действительно, в карете государя проскакал назад с поля сражения бледный и испуганный обер гофмаршал граф Толстой, выехавший с другими в свите императора на поле сражения. Один офицер сказал Ростову, что за деревней, налево, он видел кого то из высшего начальства, и Ростов поехал туда, уже не надеясь найти кого нибудь, но для того только, чтобы перед самим собою очистить свою совесть. Проехав версты три и миновав последние русские войска, около огорода, окопанного канавой, Ростов увидал двух стоявших против канавы всадников. Один, с белым султаном на шляпе, показался почему то знакомым Ростову; другой, незнакомый всадник, на прекрасной рыжей лошади (лошадь эта показалась знакомою Ростову) подъехал к канаве, толкнул лошадь шпорами и, выпустив поводья, легко перепрыгнул через канаву огорода. Только земля осыпалась с насыпи от задних копыт лошади. Круто повернув лошадь, он опять назад перепрыгнул канаву и почтительно обратился к всаднику с белым султаном, очевидно, предлагая ему сделать то же. Всадник, которого фигура показалась знакома Ростову и почему то невольно приковала к себе его внимание, сделал отрицательный жест головой и рукой, и по этому жесту Ростов мгновенно узнал своего оплакиваемого, обожаемого государя.
«Но это не мог быть он, один посреди этого пустого поля», подумал Ростов. В это время Александр повернул голову, и Ростов увидал так живо врезавшиеся в его памяти любимые черты. Государь был бледен, щеки его впали и глаза ввалились; но тем больше прелести, кротости было в его чертах. Ростов был счастлив, убедившись в том, что слух о ране государя был несправедлив. Он был счастлив, что видел его. Он знал, что мог, даже должен был прямо обратиться к нему и передать то, что приказано было ему передать от Долгорукова.
Но как влюбленный юноша дрожит и млеет, не смея сказать того, о чем он мечтает ночи, и испуганно оглядывается, ища помощи или возможности отсрочки и бегства, когда наступила желанная минута, и он стоит наедине с ней, так и Ростов теперь, достигнув того, чего он желал больше всего на свете, не знал, как подступить к государю, и ему представлялись тысячи соображений, почему это было неудобно, неприлично и невозможно.
«Как! Я как будто рад случаю воспользоваться тем, что он один и в унынии. Ему неприятно и тяжело может показаться неизвестное лицо в эту минуту печали; потом, что я могу сказать ему теперь, когда при одном взгляде на него у меня замирает сердце и пересыхает во рту?» Ни одна из тех бесчисленных речей, которые он, обращая к государю, слагал в своем воображении, не приходила ему теперь в голову. Те речи большею частию держались совсем при других условиях, те говорились большею частию в минуту побед и торжеств и преимущественно на смертном одре от полученных ран, в то время как государь благодарил его за геройские поступки, и он, умирая, высказывал ему подтвержденную на деле любовь свою.
«Потом, что же я буду спрашивать государя об его приказаниях на правый фланг, когда уже теперь 4 й час вечера, и сражение проиграно? Нет, решительно я не должен подъезжать к нему. Не должен нарушать его задумчивость. Лучше умереть тысячу раз, чем получить от него дурной взгляд, дурное мнение», решил Ростов и с грустью и с отчаянием в сердце поехал прочь, беспрестанно оглядываясь на всё еще стоявшего в том же положении нерешительности государя.
В то время как Ростов делал эти соображения и печально отъезжал от государя, капитан фон Толь случайно наехал на то же место и, увидав государя, прямо подъехал к нему, предложил ему свои услуги и помог перейти пешком через канаву. Государь, желая отдохнуть и чувствуя себя нездоровым, сел под яблочное дерево, и Толь остановился подле него. Ростов издалека с завистью и раскаянием видел, как фон Толь что то долго и с жаром говорил государю, как государь, видимо, заплакав, закрыл глаза рукой и пожал руку Толю.
«И это я мог бы быть на его месте?» подумал про себя Ростов и, едва удерживая слезы сожаления об участи государя, в совершенном отчаянии поехал дальше, не зная, куда и зачем он теперь едет.
Его отчаяние было тем сильнее, что он чувствовал, что его собственная слабость была причиной его горя.
Он мог бы… не только мог бы, но он должен был подъехать к государю. И это был единственный случай показать государю свою преданность. И он не воспользовался им… «Что я наделал?» подумал он. И он повернул лошадь и поскакал назад к тому месту, где видел императора; но никого уже не было за канавой. Только ехали повозки и экипажи. От одного фурмана Ростов узнал, что Кутузовский штаб находится неподалеку в деревне, куда шли обозы. Ростов поехал за ними.
Впереди его шел берейтор Кутузова, ведя лошадей в попонах. За берейтором ехала повозка, и за повозкой шел старик дворовый, в картузе, полушубке и с кривыми ногами.
– Тит, а Тит! – сказал берейтор.
– Чего? – рассеянно отвечал старик.
– Тит! Ступай молотить.
– Э, дурак, тьфу! – сердито плюнув, сказал старик. Прошло несколько времени молчаливого движения, и повторилась опять та же шутка.
В пятом часу вечера сражение было проиграно на всех пунктах. Более ста орудий находилось уже во власти французов.
Пржебышевский с своим корпусом положил оружие. Другие колонны, растеряв около половины людей, отступали расстроенными, перемешанными толпами.
Остатки войск Ланжерона и Дохтурова, смешавшись, теснились около прудов на плотинах и берегах у деревни Аугеста.
В 6 м часу только у плотины Аугеста еще слышалась жаркая канонада одних французов, выстроивших многочисленные батареи на спуске Праценских высот и бивших по нашим отступающим войскам.
В арьергарде Дохтуров и другие, собирая батальоны, отстреливались от французской кавалерии, преследовавшей наших. Начинало смеркаться. На узкой плотине Аугеста, на которой столько лет мирно сиживал в колпаке старичок мельник с удочками, в то время как внук его, засучив рукава рубашки, перебирал в лейке серебряную трепещущую рыбу; на этой плотине, по которой столько лет мирно проезжали на своих парных возах, нагруженных пшеницей, в мохнатых шапках и синих куртках моравы и, запыленные мукой, с белыми возами уезжали по той же плотине, – на этой узкой плотине теперь между фурами и пушками, под лошадьми и между колес толпились обезображенные страхом смерти люди, давя друг друга, умирая, шагая через умирающих и убивая друг друга для того только, чтобы, пройдя несколько шагов, быть точно. так же убитыми.