Любанский, Бронислав Иосифович

Бронислав Иосифович Любанский
Дата рождения	18 марта 1905(1905-03-18)
Место рождения	город Брацлав, Немировский район, Винницкая область
Дата смерти	1967(1967)
Место смерти	Киев
Принадлежность	СССР СССР, Польша Польша
Род войск	инженерные войска
Годы службы	1929-?
Звание	генерал-майор (СССР) генерал бригады (ПНР)
Сражения/войны	Великая Отечественная война
Награды и премии

Бронислав Иосифович Любанский (1905—1967) — генерал-майор Советской Армии, бригадный генерал Войска Польского, участник Великой Отечественной войны.

Биография

Бронислав Любанский родился 18 марта 1905 года в городе Брацлаве (ныне — Винницкая область Украины). Учился в Виннице. В 1929 году Любанский был призван на службу в Рабоче-крестьянскую Красную Армию. Окончил Ленинградскую военно-инженерную школу, в 1932 году — Военно-инженерную академию. Служил в строевых инженерных частях.

С июля 1941 года — на фронтах Великой Отечественной войны. Командовал 377-м отдельным минно-сапёрным батальоном 5-й артиллерийской бригады Юго-Западного фронта. Участвовал в боях на Украине, был контужен. Позднее Любанский служил командиром 14-го гвардейского отдельного батальона минёров, участвовал в Сталинградской битве.

В мае 1943 года, как поляк по национальности, Любанский был направлен на службу в Войско Польское. Командовал сапёрной частью в составе дивизии имени Тадеуша Костюшко, затем командовал 1-й Варшавской инженерно-сапёрной бригадой. Активно участвовал в боях за освобождение Польши, а также в послевоенном разминировании Верхней Силезии и Померании, за что был награждён многими польскими орденами и медалями.

В мае 1952 года Любанский вернулся в СССР. Умер в 1967 году, похоронен на Лукьяновском военном кладбище Киева.

Был награждён двумя орденами Красного Знамени, орденом Отечественной войны 2-й степени, двумя орденами Красной Звезды, шестью польскими орденами, рядом советских и польских медалей.

Литература

• H. P. Kosk Generalicja polska t. 1, wyd. Oficyna Wydawnicza «Ajaks» Pruszków, 1998.
• Z. Barszczewski Sylwetki saperów, wyd.: Bellona Warszawa, 2001 ISBN 83-11-09287-7.
• Janusz Królikowski, Generałowie i admirałowie Wojska Polskiego 1943—1990, tom II: I-M, Toruń 2010, s. 380—382 (z fotografią).

К:Википедия:Изолированные статьи (тип: не указан)

Отрывок, характеризующий Любанский, Бронислав Иосифович

Первое время своего пребыванья в Петербурге, князь Андрей почувствовал весь свой склад мыслей, выработавшийся в его уединенной жизни, совершенно затемненным теми мелкими заботами, которые охватили его в Петербурге.
С вечера, возвращаясь домой, он в памятной книжке записывал 4 или 5 необходимых визитов или rendez vous [свиданий] в назначенные часы. Механизм жизни, распоряжение дня такое, чтобы везде поспеть во время, отнимали большую долю самой энергии жизни. Он ничего не делал, ни о чем даже не думал и не успевал думать, а только говорил и с успехом говорил то, что он успел прежде обдумать в деревне.
Он иногда замечал с неудовольствием, что ему случалось в один и тот же день, в разных обществах, повторять одно и то же. Но он был так занят целые дни, что не успевал подумать о том, что он ничего не думал.
Сперанский, как в первое свидание с ним у Кочубея, так и потом в середу дома, где Сперанский с глазу на глаз, приняв Болконского, долго и доверчиво говорил с ним, сделал сильное впечатление на князя Андрея.
Князь Андрей такое огромное количество людей считал презренными и ничтожными существами, так ему хотелось найти в другом живой идеал того совершенства, к которому он стремился, что он легко поверил, что в Сперанском он нашел этот идеал вполне разумного и добродетельного человека. Ежели бы Сперанский был из того же общества, из которого был князь Андрей, того же воспитания и нравственных привычек, то Болконский скоро бы нашел его слабые, человеческие, не геройские стороны, но теперь этот странный для него логический склад ума тем более внушал ему уважения, что он не вполне понимал его. Кроме того, Сперанский, потому ли что он оценил способности князя Андрея, или потому что нашел нужным приобресть его себе, Сперанский кокетничал перед князем Андреем своим беспристрастным, спокойным разумом и льстил князю Андрею той тонкой лестью, соединенной с самонадеянностью, которая состоит в молчаливом признавании своего собеседника с собою вместе единственным человеком, способным понимать всю глупость всех остальных, и разумность и глубину своих мыслей.
Во время длинного их разговора в середу вечером, Сперанский не раз говорил: «У нас смотрят на всё, что выходит из общего уровня закоренелой привычки…» или с улыбкой: «Но мы хотим, чтоб и волки были сыты и овцы целы…» или: «Они этого не могут понять…» и всё с таким выраженьем, которое говорило: «Мы: вы да я, мы понимаем, что они и кто мы ».
Этот первый, длинный разговор с Сперанским только усилил в князе Андрее то чувство, с которым он в первый раз увидал Сперанского. Он видел в нем разумного, строго мыслящего, огромного ума человека, энергией и упорством достигшего власти и употребляющего ее только для блага России. Сперанский в глазах князя Андрея был именно тот человек, разумно объясняющий все явления жизни, признающий действительным только то, что разумно, и ко всему умеющий прилагать мерило разумности, которым он сам так хотел быть. Всё представлялось так просто, ясно в изложении Сперанского, что князь Андрей невольно соглашался с ним во всем. Ежели он возражал и спорил, то только потому, что хотел нарочно быть самостоятельным и не совсем подчиняться мнениям Сперанского. Всё было так, всё было хорошо, но одно смущало князя Андрея: это был холодный, зеркальный, не пропускающий к себе в душу взгляд Сперанского, и его белая, нежная рука, на которую невольно смотрел князь Андрей, как смотрят обыкновенно на руки людей, имеющих власть. Зеркальный взгляд и нежная рука эта почему то раздражали князя Андрея. Неприятно поражало князя Андрея еще слишком большое презрение к людям, которое он замечал в Сперанском, и разнообразность приемов в доказательствах, которые он приводил в подтверждение своих мнений. Он употреблял все возможные орудия мысли, исключая сравнения, и слишком смело, как казалось князю Андрею, переходил от одного к другому. То он становился на почву практического деятеля и осуждал мечтателей, то на почву сатирика и иронически подсмеивался над противниками, то становился строго логичным, то вдруг поднимался в область метафизики. (Это последнее орудие доказательств он особенно часто употреблял.) Он переносил вопрос на метафизические высоты, переходил в определения пространства, времени, мысли и, вынося оттуда опровержения, опять спускался на почву спора.